Сподвижники Никифорова не только возрождали дореволюционный русский экслибрис, а ещё и продолжали традиции советского книжного знака первых послереволюционных лет. Но Никифоров не придал особого значения этому приобретению, поскольку, возможно, заполучил этот рисунок экслибриса уже в последние свои годы, когда, сыграв важную роль в экслибрисе, он охладел к нему.

Первый книжный знак для Никифорова был изготовлен в 1956 году по его просьбе тамбовским художником Георгием Васильевичем Дергаченко, которого мы тогда по-приятельски звали просто Жорой. Примерно в это время я в Ленинграде впервые увидел дореволюционный экслибрис. Дергаченко изобразил на том книжном знаке герб Тамбова. Его отпечатали синей краской с цинкографского клише. Книжный знак, необычная вещь, был встречен всеми с интересом. Видя это, Никифоров в этом же году поспешил сам себе сделать экслибрис. Не ломая долго голову, он также нарисовал на нём герб города. Но успеха не последовало из-за небрежно сделанного любительского рисунка.

Дергаченко, работая в газете, учился заочно в Московском полиграфическом институте, поэтому может возникнуть сомнение, что это именно Никифоров инициировал создание художником того книжного знака. Мол, а не было ли это учебным заданием студента-заочника Дергаченко, ведь в институте практиковали подобные задания. Но задания по изготовлению экслибрисов у студентов появились значительно позже. Отметая все сомнения, берусь утверждать, что это именно Николай Алексеевич задумал создать себе книжный знак и привлёк к этому, молодого тогда, тамбовского художника. Дело в том, что Дергаченко начал учиться в институте, как мне помнится, где-то позднее 1961 года.

После Дергаченко Никифоров привлёк к экслибрису другого тамбовского газетного художника – Ивана Николаевича Халабурдина. С работ этих художников в те годы и начался тамбовский экслибрис. Все остальные тамбовские экслибрисисты увлеклись этим после, на базе опыта этих двух художников.

Занимаясь поисками старого тамбовского экслибриса, и собрав уже небольшую его коллекцию, я обратился к Николаю Алексеевичу и, к удивлению своему, понял, что у него нет старых местных книжных знаков. А, подготовив совместно с братом выставку ксилографического (то есть гравированного на дереве) отечественного книжного знака 20-х годов, я попросил его дополнить экспозицию находками из его собрания, но он не смог ничего представить, хотя был заинтересован в этом, ведь это было бы указано в готовящемся каталоге выставки. Скорее всего, у него не было тогда послереволюционных экслибрисов и он, будучи лишь знаком с дореволюционным экслибрисом, действительно, возрождал именно его.

Говоря в этой книге о Никифорове, как о видном экслибрисисте, сделавшем очень много в деле развития отечественного книжного знака, следует уточнить, сам он не считал экслибрис одним из основных своих хобби. В обеих книгах своих устных рассказов о приключениях собирателя коллекции коллекций «Поиски и находки» и «Поиски продолжаются» он даже и не упоминал книжный знак, настолько много было у него других коллекционных интересов.

Примечательно, что, считая себя «краелюбом», он не имел собрания старых тамбовских книжных знаков, и эту задачу пришлось решить мне. А ведь дореволюционные экслибрисы это инструмент, позволяющий проследить судьбу библиотек, в том числе и местных. Более того, Николай Алексеевич неоднократно в 70-80-е годы говорил мне, что бросает экслибрис. Слова эти были вызваны, скорее всего, затянувшимся его противостоянием с одним из тамбовских коллекционеров, возомнившим себя знатоком экслибриса и претендовавшим на право выступать от имени всего Тамбова. Претензии эти были беспочвенные, ведь, располагая всего лишь настырностью, невозможно было заменить такую талантливую личность, каким был Николай Алексеевич.

На нашу беду в эту борьбу стали вовлекаться иногородние коллекционеры. Никифорову, конечно, было обидно, что этот коллекционер, стремясь собрать экслибрисистов вокруг себя, распространяет о нём всякие, порочащие его, небылицы. Вот, видно, поэтому он и говорил, что бросает экслибрис. Но, бросив книжный знак, он бы оставил поле битвы противнику, о чём только и мечтал его недруг, имени которого я не хочу называть рядом с Николаем Алексеевичем. Поэтому Никифоров, говоря, что бросает экслибрис, на самом деле продолжал переписку, посылая на выставки свои и мои работы, а также и других тамбовских художников, публиковал заметки об экслибрисе в газетах по всему Советскому Союзу, помогал печатать тиражи экслибрисов.

Когда умер Николай Алексеевич, то я, к своему удивлению, увидел на поминках его недруга, собирающего автографы присутствующих на этом печальном ритуале. Захотелось возмутиться, но потом подумалось, что это лучшее подтверждение величия Никифорова.

Не могу утверждать, что именно стараниями экслибрисного недруга, но почему-то именно в разгар этого конфликта стало распространяться довольно обидное для Николая Алексеевича прозвище, обыгрывающее его не очень складную фигуру. В это время он стал иногда именовать себя НАНом, приучая людей к этому псевдониму, основанному на его инициалах. Псевдоним привился, и по сей день Никифорова многие иногда называют так.

Называя себя НАНом, Николай Алексеевич подчёркивал, что такое название дал ему не кто-нибудь, а отец русского футуризма Бурлюк. Слыша это, я понимающе поддакивал, но думал, что это он говорил для пущей важности. Ведь даже на экслибрисе, сделанном им для себя ещё в 1959 году, он уже поставил подпись НАН. Но совсем недавно, разбирая переписку Никифорова с Бурлюком, я с большим удивлением прочитал в одном из писем Бурлюка: «Мы всему рады, что от Н.А.Н. НАН. Императрица Анна была неграмотна, её учили подписывать … Крыша, забор, другая крыша, а затем АННА – всё зачеркнуть». А писал это Давид Давидович 4 августа 1957 года. Выходит, правду говорил Николай Алексеевич. После этого письма, нет-нет, да и появится в открытке из-за океана «отца русского футуризма» обращение НАН.

Отсутствие единства у тамбовских экслибрисистов снижало авторитет нашего города. Не будь этих обидных трений, Тамбов в экслибрисном мире имел бы только положительную оценку, ведь кроме Никифорова здесь был ещё и Бучнев, очень талантливый график.

Когда в 1963 году Алёша Бучнев начал увлекаться экслибрисами, а мы с ним начали гравировать экслибрисы одновременно, то в этом же году он сделал экслибрис Никифорову. Это был один из самых первых его книжных знаков. И на следующий год, в 1964 году, он опять награвировал интересный книжный знак в подарок Никифорову. В композициях этих графических миниатюр просматривалось уважение художника к этому коллекционеру.