Другой пример – Мартин Лютер, с его обращением к истокам христианства, к Писанию. Это реакция или революция? И то, и другое. А точнее, ни то, ни другое, а нечто третье, в чем снимается противоречие между реакцией и революцией. И это не ситуация, в которой, как писали Маркс и Энгельс, реакция выполняет программу революции, а нечто качественно иное. Когда возможности реального исторического развития данной системы исчерпываются и начинается передел, «пересдача Карт Истории», консервация становится архиреволюционным делом, а революция – консервативным актом. В такие периоды иначе, по-новому, прочитываются идеи мыслителей прошлого. Вот и теперь, похоже, необходима полная и тщательная ревизия европейской мысли, и начиная не с Просвещения – мелко плавают те, кто предлагает лишь это, – а намного раньше. Христианство и античная философия – вот «дно», достигнув которого и от которого оттолкнувшись, нужно не просто переосмысливать, а, зная исторический результат 25 веков развития европейского, 20 веков христианского и 5 веков капиталистического исторических субъектов, осмысливать заново проделанный путь и создавать новую интеллектуально-смысловую систему, отбирая то, что годится из различных европейских традиций, включая марксистскую. Пожалуй, так можно выйти из социокультурного тупика, только так можно не позволить поглотить себя водовороту уходящего капитализма и не сгинуть вместе с ним. Используя в качестве аналогии рассказ Э. По «Низвержение в Мальстрём», М. Маклюэн еще в самом начале 1960-х годов писал, что выжить в современном мире сможет только тот, кто сможет изучить ритмы и воздействие водоворота старых культур 101 . Лучшего проводника, чем Маркс, на пути такого изучения (или, по крайней мере, для значительной его части) найти трудно, ведь именно трирец со своим синтезно-перекрестным подходом полтора века назад попытался осуществить нечто подобное, но не преуспел. Вторая попытка. Пусть поработает. Смена вех: от революции к консервации. Диалектика.

Захотел бы Маркс пойти этим путем? Скорее всего, да, ведь он был великим интеллектуальным авантюристом. Перефразируя Блока, можно сказать: «Маркс, дай нам руку, помоги в немой борьбе». Ну, а если не захотел бы, что же делать? Руку на излом и вперед. Революционное насилие. Этому нас научил тоже он. Спасибо, Папа Карло, похожий на Карабаса-Барабаса. Спасибо, «Биг Чарли», пророк, который показал, как надо пересекать шварцшильдовский радиус эпох и быть радикальным, доходя до сути вещей.

«Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма» 103 . Этими словами начинается «Манифест Коммунистической партии», написанный Марксом и Энгельсом в декабре 1847 – январе 1848 г. и опубликованный в начале 1848 г. То есть 150 лет назад. За это время успело родиться и умереть мировое коммунистическое движение, в нелюбимой Марксом России – возникнуть и тоже умереть коммунистической порядок. Много чего успело произойти.

В «Манифесте» Маркс и Энгельс в сознательно упрощённой форме изложили свои взгляды на историю, представили философию, теорию исторического процесса, из которой, по их мнению, логически вытекали необходимость и неизбежность пролетарской («из всех классов», которые противостоят теперь буржуазии, только пролетариат представляет собой действительно революционный класс 104 ) социалистической революции.

Исполнив гимн – да-да, именно гимн – буржуазии, её заслугам перед Историей, Маркс и Энгельс огласили исторический приговор этому классу: бьёт час и происходит экспроприация экспроприаторов – буржуазия «производит прежде всего своих собственных могильщиков. Её гибель и победа пролетариата одинаково неизбежны» 105 .

За этим следовали, во-первых, характеристика коммунистического движения, описание того, чем оно отличается от остальных пролетарских партий (защита общих интересов пролетариата, авангардность, обладание теоретическим пониманием исторического процесса и т.д.); во-вторых, развёрнутое объяснение, почему именно пролетариат является могильщиком буржуазии; в-третьих, перечень социально-политических мероприятий после завоевания им политического господства; в-четвёртых, характеристика различных типов социализма. И финал, кода – мощная энергетически насыщенная, в ней чувствуется интеллектуальная сперма: «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путём насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» 106 .

В то время, когда Маркс и Энгельс писали о призраке коммунизма, призрака уже почти и не было. Он материализовывался – подобно Гриффину, человеку-невидимке из одноимённого романа Уэллса, под ударами рабочих лопат. Материализовывался в том смысле, что становился почти институтом, который система признавала. Или готова была признать. Думаю, правы те, кто видит одну из особенностей капиталистической системы в том, что она – единственная, институциализировавшая политическую оппозицию ей, т.е. «левое движение». Эта институциализация произошла не сама по себе, не просто так, а стала результатом революции 1848 г., а ещё точнее – революционной эпохи 1789-1848 гг., – эпохи так называемых «буржуазных революций», которые на самом деле в такой же мере были социалистическими; поэтому (не говоря уже о социальной мифологичности и исторической некорректности термина «буржуазная революция») правильнее говорить о социальных или политических революциях капиталистической эпохи.

То, что «левые», революционеры, социалисты заставляли Систему считаться с собой и принять их в Системную Игру, – это заслуга шести десятилетий социального мордобоя и классового кровопускания. Это – завоевание. Но это одна сторона. Есть и другая. «Шестьдесят лет в бою» для европейских низов в перспективе обернулись и «шестьюдесятью годами в строю». Революционной – но дисциплиной; революционной – но организацией. А вот организацию уже можно на определённых условиях интегрировать в систему, ограничить притязания, ориентировав на «медленным шагом, робким зигзагом»; принять в игру, допустить в «социально-политический чемпионат», пусть и во вторую лигу, так сказать, по классу «Б».

Революции первой половины XIX в. (а 1789 г. можно – под определённым углом зрения – считать началом некалендарного XIX в.) дисциплинировали, как это ни парадоксально, низы общества – и, возможно, по-своему в не меньшей степени, чем соответствующая практика Капитала и Государства. Не только Жавер и Лекок работали над превращением «опасных классов» (les classes dangereux) в «трудящиеся классы» (les classes laboreux). В «деданжеризацию» низов, в превращение их из типов Э. Сю и В. Гюго в типы, скажем, Э. Золя свой вклад внёс и Жан Вальжан. Иной, чем Жавер, и иначе – но внёс. Как впоследствии этот вклад по-своему внесли и Маркс, и социал-демократы, и лейбористы. История – дама коварная и, более того, злонамеренная.