Каким же образом может быть устранен этот конфликт и могут быть снова восстановлены отношения, соответствующие «здоровому» движению капиталистического производства? Способ устранения содержится уже в самом выражении того конфликта, об устранении которого идет речь. Он заключается в том, что капитал, равный по стоимости всему дополнительному капиталу К или, по крайней мере, его части, лежит без движения и отчасти даже уничтожается. Хотя, как это явствует уже из самого изложения конфликта, такой убыток отнюдь не распределяется равномерно между отдельными индивидуальными капиталами, а его распределение решается конкурентной борьбой, причем убыток распределяется в зависимости от особых преимуществ и уже завоеванных позиций очень неравномерно и в очень разнообразных формах, так что один капитал бездействует, другой уничтожается, третий терпит только относительные убытки или подвергается лишь временному обесценению и т. д. (Т. 25, ч. I, с. 277–278).

Одним словом, все возражения против очевидных явлений перепроизводства (которым дела нет до этих возражений) сводятся к тому, что границы капиталистического производства не являются границами производства вообще, а поэтому не являются границами и для этого специфического, капиталистического способа производства. Но противоречие этого капиталистического способа производства заключается именно в его тенденции к абсолютному развитию производительных сил, которое постоянно вступает в конфликт с теми специфическими условиями производства, в которых движется и только может двигаться капитал (Т. 25, ч. I, с. 282–283).

Достигнув известной ступени зрелости, данная историческая форма сбрасывается и освобождает место для более высокой формы. Наступление такого кризиса проявляется в расширении и углублении противоречий и противоположностей между отношениями распределения, – а, следовательно, и определенной исторической формой соответствующих им отношений производства – с одной стороны, и производительными силами, производительной способностью и развитием ее факторов – с другой стороны. Тогда разражается конфликт между материальным развитием производства и его общественной формой (Т. 25, ч. II, с. 456).

Г-н Прудон неизбежно является поэтому доктринером. Историческое движение, совершающее переворот в современном мире, сводится для него к задаче открыть правильное (Т. 25, ч. I, с. 409) равновесие, синтез двух буржуазных мыслей. Таким образом, при помощи ухищрений этот ловкий малый открывает скрытую мысль бога, единство двух отдельных мыслей, которые только потому являются отдельными, что г-н Прудон их отделил от практической жизни, от современного производства, являющегося сочетанием тех реальностей, которые этими мыслями выражены. На место великого исторического движения, рождающегося из конфликта между уже приобретенными производительными силами людей и их общественными отношениями, которые не соответствуют больше этим производительным силам; на место страшных войн, которые готовятся между различными классами одной нации и между раз-личными нациями; на место практической и революционной деятельности масс, которая од-на будет в силах разрешить эти коллизии, – на место этого обширного, продолжительного и сложного движения г-н Прудон ставит примитивное движение [mouvement cacadauphin], происходящее в его голове. Итак, историю делают ученые, люди, способные похитить у бога его сокровенную мысль. А простой народ должен лишь применять на практике их откровения (Т. 27, с. 409–410).

Главной причиной проволочки является уверенность правительства, что перед судом присяжных оно с позором провалится. Оно надеется, что тем временем будет учрежден суд высшей инстанции по делам о государственной измене или, по крайней мере, все политические преступления будут изъяты из компетенции судов присяжных, – о чем уже внесено предложение в прусскую первую палату. Наши друзья сидят в одиночных камерах, отрезанные друг от друга и от всего мира; они лишены права переписки и свиданий и даже не получают книг, в чем в Пруссии никогда не отказывают и обыкновенным преступникам.

Бесстыдное постановление обвинительного сената было бы невозможно, если бы пресса хотя бы в малейшей степени (Т. 28, с. 409) вмешалась в это дело. Но либеральные газеты, вроде «K"olnischе», молчали из трусости, а «демократические» (в том числе и «Litographische Korrespondenz», которую печатает Кинкель на американские деньги) – из ненависти к коммунистам, из опасения потерять свой собственный авторитет и из чувства соперничества к «новым» мученикам. Так отблагодарили эти негодяи «Neue Rheinische Zeitung», которая всегда защищала этот демократический сброд в его конфликтах с правительством (например, Темме и др.). Так отблагодарил г-н Кинкель ту самую «Westdeutsche Zeitung», в которой Беккер вывел его в люди, а Бюргерс защитил. Канальи! С ними нужно вести борьбу насмерть. Привет от моей семьи твоей (Т. 28, с. 409–410).

Никто никогда не спорил с тем, что борьба имеет социологическое значение, поскольку в результате ее возникают объединения, организации и сообщества по интересам. Но не служит ли борьба сама по себе, независимо от ее последствий и сопутствующих ей явлений, одной из форм образования общества? – такая постановка вопроса показалась бы большинству парадоксальной. На первый взгляд, это действительно вопрос праздный, в лучшем случае чисто формальный.

С одной стороны, если всякое взаимодействие между людьми объединяет их в общество, то борьба, один из самых энергичных видов взаимодействия, должна считаться важнейшим фактором ассоциации: борьба в одиночку, без оппонента, просто немыслима. С другой стороны, причины борьбы – это все то, что разъединяет общество: ненависть и зависть, нужда и вожделение. Но, может быть, возбужденная ими борьба служит своего рода лекарством, разрядкой раздирающего общество противостояния? Может быть, борьба – своеобразный путь к достижению единства, пусть даже ценой уничтожения одной из сторон конфликта? Так усугубление симптомов болезни часто свидетельствует о том, что организм пытается преодолеть пагубную для него заразу.