Таким образом, естественное противостояние как форма или основа человеческих отношений должно занимать, по меньшей мере, столь же важное место, как и другая форма – симпатия между людьми. Только смешением обеих мотивировок можно объяснить такие явления, как, например, повышенный интерес человека к страданиям других.

На то, что антипатия к людям заложена в самом нашем существе, указывают и нередкие проявления так называемого «духа противоречия». Этот дух живет отнюдь не только в убежденных негативистах, которые встречаются почти во всяком дружеском или семейном кругу, в любых комитетах, среди театральной публики, приводя в отчаяние окружающих. И не надо думать, что главной ареной его триумфов служит политика, просто там записные оппозиционеры больше на виду. Классический тип оппозиционера описывает Маколей, он говорит о Роберте Фергюсоне: «Его негодование вызывали не Папа или протестантизм, не монархическое или республиканское правительство, не дом Стюартов или дом Нассау, а что угодно, что в данный момент торжествовало».

Подобные случаи часто приводят как примеры «чистой оппозиционности», однако это не совсем так. Такие «вечные оппоненты», как правило, выступают в качестве защитников попираемых прав, борцов за правду, рыцарственных поборников притесняемых меньшинств.

Мне кажется, что в более чистом виде абстрактная оппозиционность выступает в менее заметных явлениях: это тихое, едва сознаваемое, нередко мгновенно улетучивающееся побуждение противопоставить свое «нет» какому-то требованию или утверждению, особенно если оно предъявляется нам в категорической форме. Такая инстинктивная оппозиция проявляется в самых гармоничных отношениях, у самых уступчивых натур с неизбежностью безусловного рефлекса, она примешивается зачастую совсем незаметно к любым отношениям.

Если признать, что это – непременная составляющая инстинкта самосохранения (так многие животные реагируют на простое прикосновение, автоматически скаля зубы, выпуская когти и принимая агрессивную позу), то первичный, фундаментальный характер оппозиции можно считать доказанным. В таком случае личность, даже не подвергшись нападению, а просто столкнувшись с чисто объективными проявлениями других людей, может утвердить себя только через оппозицию; в таком случае первое инстинктивное действие, которым человек утверждает себя, есть отрицание другого.

О существовании априорного инстинкта борьбы свидетельствует еще одна вещь: самые серьезные столкновения вызываются порой самыми мелкими, до невероятия ничтожными поводами. Один английский историк рассказывает, что две ирландские партии учинили недавно по всей стране чуть ли не гражданскую войну, а первоначальной причиной конфликта послужил спор о расцветке одной коровы. В Индии несколько десятилетий тому назад вспыхнул целый ряд кровопролитных восстаний, поводом стала вражда двух партий, которые знали друг о друге лишь то, что одна называется партией левой руки, а другая – правой.

Насколько ничтожны бывают поводы самой сильной вражды, настолько же смешными и детскими бывают и ее внешние проявления. Это – другая сторона той же медали. Магометане и индуисты в Индии живут в состоянии постоянной латентной вражды; проявляют они ее так: магометане застегивают одежду слева направо, а индуисты – справа налево; за совместной трапезой одни садятся в кружок, а другие рядком; бедные мусульмане используют в качестве тарелок лицевую сторону листа, а индуисты – обратную сторону листа того же растения.

Причина и действие в человеческих противостояниях часто выходят за рамки всяких разумных пропорций, так что мы недоумеваем, имеем ли мы дело с подлинной причиной или лишь с поводом, в котором вырвалась наружу давно зревшая вражда: таковы столкновения партий цирковых болельщиков в Греции и Риме, борьба партии «единосущия» с партией «подобносущия» во времена Вселенских соборов, войны Алой и Белой Розы, гибеллинов и гвельфов, – мы не в силах найти рациональных оснований борьбы.

В целом создается впечатление, что люди никогда не любили друг друга из-за таких ничтожных мелочей, за какие они друг друга сплошь и рядом ненавидят.

Наконец, на то, что враждебность – первичная потребность человека, указывает и то, с какой ужасающей легкостью внушается враждебное настроение. Нам гораздо труднее передать другому наше доверие и любовь к кому-то третьему, до сих пор ему безразличному, чем недоверие и отвращение. Особенно важно, что эта разница проявляется тем сильнее, чем незначительнее отношение; предубеждение против незнакомого человека, не требующее практических выводов, перенимается беспрепятственно и бессознательно. Там же, где нужно действовать, вступают осознанные доводы рассудка. Именно это и свидетельствует в пользу того, что мы имеем дело с основным инстинктом.

Об этом же свидетельствует и то, что легкое предубеждение против третьего лица нам способен внушить любой, самый безразличный для нас человек, в то время как позитивное предрасположение складывается у нас лишь под влиянием кого-то для нас близкого или авторитетного.

Без этой легкости или легкомыслия, с каким средний человек реагирует на отрицательное внушение, поговорка aliquid haeret 12 , вероятно, никогда не стала бы трагической истиной.

Наблюдение человеческих антипатий, делений на партии, интриг и открытых столкновений побуждает признать враждебность одной из первичных энергий человека. Эта энергия не столько порождается предметом, сколько сама создает себе предмет.