— Только не кричи, хорошо?3ec623

Даже не успеваю спросить, с какой стати я — сама трезвость и здравомыслие — вдруг начну орать, как нам навстречу вылетает псина.

И я все-таки ору, хоть бедное животное покорно усаживается перед нами и приветливо разевает пасть.

— Спокойно, Овечка, он просто немного вырос.

Чтобы вы понимали примерные габариты, скажу вам, что теперь мой малыш Рамштайн размером примерно с лошадь, а может и больше. То есть если бы он вдруг был не рад меня видеть, что сожрал бы одним глотком, а я бы еще долго и меланхолично переваривалась в его брюхе. И, кстати, он совсем не маскируется, и пасть у него, как у акулы — с тремя рядами зубов. А на голове, рядом с ушами, черными пиками тлеют небольшие рожки.

— Большая собачка, — сглатываю я, не уверенная, что хватит смелости погладить этого троглодита.

— И это еще не предел, — усмехается Локи. А в ответ на мою возмущенную икоту добавляет: — Ты сама выбрала чистую породу.

С цербером все же пришлось познакомиться заново. Он долго меня обнюхивал, а потом смачно лизнул горячим шершавым языком.

— Отлично, — развожу руки, демонстрируя Локи гирлянды собачьих слюней.

Демоняка снова смеется и вдруг заявляет:

— Вот и хорошо, что ты теперь совершено не секси.

— Это еще почему? — подозрительно щурюсь в ответ.

— Потому что в этот раз никакого секса до свадьбы.

Что он сейчас сказал?

Напираю на него, по пути хватая с дивана какую-то подушку и обтирая с себя следы церберовской любви.

— Ты серьезно болен? — спрашиваю я.

— Да вроде здоров. — Локи запросто уходит в сторону, игнорирует мои объятия.

— Тогда что за ерунду ты сейчас сказал, муженек? Мы и так женаты.

— Формально — пока нет. — Он вздергивает палец, потом запросто сбрасывает с плеч рубашку, растрепывает волосы, превращаясь в ходячий секс. — Смотреть, но не трогать, Овечка. Я может двести лет мечтал о нормальной брачной ночи.

— Я тебя убью, Локи, — с истым сердцем обещаю ему и легко перемахиваю через кофейный столик. — Или свадьба завтра.

— Хрен тебе, Овечка. На этот раз Фер притащит свою жопу и кольца, как положено.

— Плохой, очень плохой жадный демон, — ворчу я и с надеждой интересуюсь: — А поцелуи и обнимашки?

Локи идет к шкафу, достает оттуда колоду карт, делает какие-то немыслимые фокусы и, вдергивая бровь, с явно садистским наслаждением говорит:

— Только карты, мой Бермудский треугольник. Хочешь сыграть с Великим обманщиком? Выиграешь — и я весь твой.

Да запросто!

Две недели мучений.

Четырнадцать дней непрекращающегося стояка.

До фига часов сна в соседней комнате за дверьми с закрытым замком.

И вот — мы в Тени, стоим около алтаря, и Александра мысленно сгрызает с меня пуговицы, одним взглядом давая понять, что помнит все те разы, когда я «случайно» выходил из ванны в одном полотенце или почти, давал ей выиграть у меня в карты.

Я, может, уже и не демон, но все мои фокусы при мне, и чтобы выиграть у меня в карты, моему Бермудскому треугольнику понадобиться целая жизнь. Хорошо, что она у нас — одна на двоих.

— Ты кольца принес? — шиплю через плечо брату, пока все три моих мамы читают нам слова брачного обряда.

Мы с Александрой — просто смертные, но Создатель настоял, чтобы кроме официальной гражданской церемонии мы провели еще одну — в Тени. Потому что после непродолжительных совещаний мы с Овечкой пришли к единогласному решению жить в Тени. К счастью, я все-таки был сыном Создателя и, даже став смертным, не потерял своих способностей легко ходить в Тень и обратно. Так что пока родители моей Александры думают, что мы тихо и отлично живем в моей квартире в центре столицы, мы наслаждаемся тьмой Тени и выгуливает Рам-Рама, не боясь, что он сожрет случайного пешехода.

— Конечно, он забыл, — говорит подружка Фера, и он выразительно рычит на нее в ответ.

Теперь я знаю, что отец выбрал нам Испытание не просто так, и если кто и способен скрутить гуляку Люцифера в бараний рог, то только эта дерзкая девчонка, на которую Фер шипит, словно святой на Сатану.

Девчонка протягивает мне коробочку, откуда я достаю пару черных колец. Это простой лавовый камень, но в нем еще есть капелька огня, и по трещинкам течет его живительная сила.

Мои мамы делают разрезы на наших с Александрой ладонях, сжимают их крепким замком.

— Я буду любить тебя до самой смерти, — говорю своему Бермудскому треугольнику.

— Я буду любить тебя после смерти, — отзывается Александра.

Обмениваемся кольцами и сжимаем окровавленные ладони.

Что-то жжет в груди, и я непроизвольно морщусь. Замечаю, что и Александра беспокойно сжимает в кулаке медальон У.

— Локи… У тебя…

— У тебя тоже, — присвистываю я, глядя как моя любимая гусеница превращается в бабочку.

То есть, я просто хотел сказать, что теперь у Александры тоже есть крылья. Красивые белые крылья, как, блин, у ангелочка!