Шрифт:
А придется еще домой нести. И ладно рис, его нам привезут, как принесут и свежую рыбу. Но вот прочее… масло, сушеные водоросли и мука. Чай. Плоды гаххам, которые следовало варить вместе с рыбой, отчего та получалась нежной и сладкой. Фасоль черная и фасоль белая.
– Давай сюда, женщина. – Хельги, который слегка отстал, у первого же прилавка отнял корзину. Он ее и нес, позволяя Шину лишь складывать покупки. А я и не подозревала, что их столько.
Этак и корзины не хватит.
Нас проводили до выхода и, свистнув рикхе, сунули ему монетку, велев доставить нас к самым воротам. А я… я слишком устала, чтобы возражать.
Глава 7
– Мой отец говорил, что не стоит судить о другом человеке по слухам. – Араши села в уголке, откуда наблюдала за тем, как Шину и Юкико разбирают покупки. – Он два года жил на острове тьерингов. Еще когда меня не было… говорил, что они хорошие воины.
Горел огненный камень под горшком, грелась вода, в которой уже плавали тонкие стебли травы ниму. И стало быть, на ужин у нас вареный рис.
Есть, говоря по правде, хотелось.
– А еще говорил, что у них совсем нет женщин… те, которые на острове, не живут долго, поэтому тьеринги раньше их и воровали.
Юкико ахнула, приложив ладони к животу.
– Но когда их князь к Императору служить пошел, то подписал договор, чтоб, стало быть, женщин они не крали больше, а брали по-честному, если, конечно, кто отдать захочет.
– Кто ж отдаст дочь тьерингу? – Шину отмерила миску риса. Мыла она его неспешно, перебирая зерна крупными пальцами.
– Не скажи… отдадут… в Веселый квартал же отдают, так отчего б и тьерингам не отдать? Они богатые…
Юкико тяжко вздохнула и, отломив ниточку сушеной водоросли, сунула в рот. Она посасывала ее, жмурясь от удовольствия, и, редкий случай, выглядела вполне счастливой.
– Вот поглядишь, еще к нам явится…
Как ни странно, предсказание это сбылось, но вовсе не так, как предположила Араши.
Этот день ничем-то не отличался от прочих.
Пробуждение.
И мучительное ощущение неподатливого чужого тела, которое сегодня отказывается повиноваться. Всякий раз мне приходилось делать немалое усилие для того, чтобы пошевелить пальцем. Но я справлялась.
И справилась сегодня.
Умывание.
Расчесывание. И гребень в руках нашей единственной оннасю скользит по волосам, унося тревоги.
Завтрак в одиночестве.
Знакомая тишина дома. Сад и работа в нем, которая успокаивала Иоко. Странное дело, прежде я никогда не испытывала желания возиться с растениями.
Моя секретарь разводила на подоконнике фиалки, которые вскоре переселились с ее подоконника на другие, норовя захватить все прочие свободные. Она как-то пыталась мне объяснить, но… не видела я красоты в розетках листьев, в цветах темных или бледных, одинаково немощных. А вот здесь… здесь одно лишь прикосновение к земле наполняло тело силой, а душу – странным покоем.
Крошечные деревца в тесных кадках.
И каменная дорожка. Россыпь кислицы темно-лилового цвета. Трава, которая оказалась не просто травой, а… я не понимала и половины премудростей, но руки помнили дело, голова же наслаждалась покоем. Теперь я понимала, что в моей прошлой жизни мне не хватало именно времени наедине с собой.
Постоянный бег.
Вечные попытки кому-то что-то доказать… страх не успеть, провалиться… и мгновения тишины, наполненные тихим шелестом воды о камни. Влажная трава. Мягкая темно-рыжая земля, по которой бамбуковые палочки рисовали узоры… беседка и чай, который приносила девочка.
– Ты выбрала себе имя? – спросила я, устраиваясь на берегу.
– Нет, госпожа. Их слишком много… и все такие красивые. Но я выберу! Честное слово!
Я сидела на траве, больше не заботясь о том, что помну кимоно. Это было домашним и, несмотря на трогательную заботу оннасю, все одно обзавелось с полудюжиной пятен. Пожалуй, права была матушка, пеняя Иоко за никчемность…
Эта мысль внезапно вызвала дрожь в пальцах. И руки вдруг свело болезненной судорогой, я чудом удержала чашку, которая опасно накренилась. Отстраненно подумала, что чай никогда не бывал настолько горячим, чтобы стоило бояться ожогов.
Боль пульсировала в груди.
И в животе.
И это было непонятно, разве что… тело помнило? Уж не после ли визита матушки, которая была жива – я это знала точно, ибо оннасю как-то поинтересовалась, не собираюсь ли я навестить ее вновь, – Иоко заболела?
Отрава?
И все одно непонятно. Зачем матери меня травить? Нет, я в отличие от Иоко не была настолько наивна, чтобы полагать, будто мать не способна причинить вред своему дитяти. Способна. И последние годы жизни Иоко вполне однозначно говорят о характере женщины, давшей ей эту жизнь. Но зачем…