Его глаза блестели, как у безумного, пальцы впились ей в кожу, и от страха душа у Кайи ушла в пятки.

Дитамар отпустил её и подошёл к Оорду.

— Покажи ей, ну же! — он потянул его за ворот рубахи, обнажив плечо, и она увидела свежие багровые рубцы от ожогов — на груди и плечах горца не было ни одного живого места, ни одного куска целой кожи.

Оорд не смотрел на неё, только на огонь в камине, и молча натянул рубаху обратно.

Неужели это правда? Неужели отец мог такое сделать? Но… зачем?

— Я вот и думаю, кахоле, а может и нам так поступить с тобой? Чтобы твой отец всё прочувствовал, как чувствовал я боль Оорда, как мы все её чувствовали! Почему бы и нам не отплатить ему тем же? — он снова навис над ней.

Сердце Кайи билось бешено, ноги и руки похолодели от страха, потому что глаза Дитамара горели жаждой мести, и он мог сделать сейчас все, о чём говорил, не задумываясь.

Но она вспомнила… И эти воспоминания придали ей решимости.

— Я видела, милорд. В Брохе, в лавке скорняка. Что сделал ваш Зверь с целой семьёй. Они не были солдатами, они не воевали с вами! Они ни с кем не воевали! Они просто шили сапоги и делали сёдла! — голос её сорвался на крик, по щекам покатились слезы. — А он… он разорвал их… на части! Прямо в доме! Мой отец, если и пытал вашего солдата, так он сам — солдат, и это война, а вы убиваете невинных! В их домах! Даже женщин и детей! Так, может, мой отец и не зря пытал этого человека?! И, может, это он убьёт вас и вашего зверя быстрее, раз я — это всё, что отделяет ваш замок, полный крыс, от разрушения?

Она выпалила это и поняла — сейчас она умрёт.

Молчи, Кайя, молчи! Никогда нельзя злить того, кто гораздо сильнее тебя!

Она сказала то, чего ей точно не простят. Никогда. Лицо Дитамара сделалось белым, он прищурился и, засунув руки в карманы, вдруг произнёс совершенно спокойно:

— А впрочем, красавица, что же это я такой невежливый хозяин! Так гостей не принимают, верно, Оорд? Я ведь даже не показал нашей гостье город! И то, как радушны наши жители. Ну так самое время.

Он схватил её за руку грубо и сильно, и потащил во двор.

Что было дальше, Кайя запомнила плохо. Единственное, что она могла, мысленно сплести руну Отрешения и накрыть себя ею. Руна получилась слабой, потому что она сама была слаба, но хоть что-то, чтобы…

…не видеть… не слышать… не чувствовать…

Той жгучей ненависти, злости и боли, которыми встретил её город. Того безумия и жажды её смерти, которая ударила, словно кулак, куда-то пониже рёбер, выбив из лёгких почти весь воздух.

Ей связали руки и привязали к ним длинную верёвку. Дитамар сел на лошадь и потащил Кайю за собой, как погонщики тащат упрямую корову. Перед ним ехал глашатай, оповещая округу, а позади — небольшой отряд горцев. Её волокли по городским улицам, по площади вокруг статуй, по набережной реки, по мосту и вокруг храма. И кругом собирались толпы, от которых на Кайю, словно волны прибоя, летели крики и брань, а иногда даже комки грязи и камни. Из толпы тянулись руки, пытаясь схватить её за волосы или за платье, на особо ретивых сопровождающие горцы щёлкали яргами, и если бы не страх получить по рукам боевым айяаррским кнутом — толпа давно разорвала бы Кайю на части.

А когда она совсем выбилась из сил и, споткнувшись, упала, то кто-то, всё-таки успев прошмыгнуть между горцами, ударил её палкой по спине, а толпа взревела одобрительно.

…убить гадину!

Ей вспомнился крик той женщины на галерее. Здесь кричали что-то похожее.

Дитамар спрыгнул с лошади, подошёл к ней и поднял за руку с мостовой.

— Ну что, кахоле, нравится тебе приём? А? Посмотри, как все тебе рады! Не нравится? Ты все ещё считаешь правильным то, что проклятые псы Альбы пытают и убивают нас? Что они явились в наши земли? А? Что молчишь? Не хочешь чувствовать, да? Я же запретил тебе плести свои детские руны, ты забыла?!

Он встряхнул её и ударил наотмашь по лицу, как тогда, в Ирмелине. И тот самый перстень с жёлтым топазом, что он дарил ей в Рокне, оцарапал губу и щёку. Руна распустилась и растаяла, и злость толпы накрыла Кайю с головой.

Она только увидела, как шпиль храма на фоне голубого неба вдруг начал вращаться, крики и брань отдалились, и гладкий булыжник мостовой внезапно коснулся рук — она потеряла сознание.

Очнулась уже в подвале в той же клетке на соломе. Нестерпимо болела голова, и было очень холодно. Кайю била крупная дрожь. Но она больше не плакала. Пришла служанка, посмотрела, как она лежит подтянув ноги к подбородку, и молча ушла. Опустилась ночь, и никому во всём мире не было до одинокой пленницы никакого дела.

А к утру ей стало хуже.

Началась лихорадка. И, кажется, она бредила.

Она видела, как снаружи стоит отец и пытается протянуть руку в маленькое оконце. И Кайя кричала, изо всех сил: «Отец! Отец!», но оконце было слишком узким. Она пыталась разбить стену и бросалась на неё плечом, но та не поддавалась. Потом ей привиделся Дарри со словами, которые он говорил ей тогда, в Брохе, ночью: «Миледи, вам не стоит бояться. Мы вас защитим. Никто вас не обидит. Даже Зверь». И ему она кричала, звала на помощь и просила забрать отсюда. А под конец она увидела мать. Впервые.