– А можно мне картошечки с укропом? – спросил Ланфрен. – Сто лет такой не ел, – Ланфрен подцепил вилкой небольшую картофелину в желтых кляксах подтаявшего сливочного масла, щедро посыпанную укропом. – С тех пор, как бабушка умерла, так и не ел.

– Конечно, вы подождите немного, эта остыла уже. Сейчас горяченькую принесу, – я метнулась на кухню за картошкой.

В спешке схватилась голыми руками за горячую крышку кастрюли, охнула, едва не уронила ее на ноги. Так мне и надо. Влюбилась, дура! Втюрилась, как пятиклассница. А еще зарекалась: больше никогда. Мало обожглась? Наверное, мало. Ничему меня жизнь не учит. Так и помру идиоткой. Из глаз брызнули злые слезы. Ну почему у меня все не как у людей? Из огня да в полымя?

– Катя, – раздался за спиной голос Ланфрена. – С вами все в порядке?

– Да, – забормотала я, опустив глаза, чтобы он не увидел блеснувшие в них слезы. – Я сейчас картошечки еще положу, – и снова схватилась голыми руками за крышку.

– Да что же это такое сегодня, Господи ты боже мой? – я все-таки уронила эту проклятую крышку на пол.

Она упала между мной и Ланфреном. Рука, дважды обожжённая, нестерпимо болела. Я попыталась сунуть ее под кран, но Ланфрен схватил меня за руку:

–Только не под холодную воду, волдыри пойдут.

Он быстро и ловко достал из морозилки коробочку со льдом, вытряхнул на кухонное полотенце несколько кубиков и приложил к моей руке.

– Держите, вот так. Я сейчас.

Огляделся, выудил из ящика под столом картофелину, снял с гвоздика возле окна терку и сноровисто натер картофелину.

Финальный штрих – он аккуратно, но быстро выложил кашицу на мой ожог.

– Вот теперь волдырей не будет точно.

– Спасибо, Лан.... то есть, Андрей.

– Да не мучайтесь, – он улыбнулся, – я в курсе какая у меня кличка. Это еще ничего. Могли ведь и похлеще обозвать. Кикимором каким– нибудь.

Он вдруг скорчил потешную мину: высунул язык почти до подбородка, закатил глаза и одновременно сморщил нос. Я расхохоталась.

– Вот теперь вам точно легче, – улыбнулся он. – Дайте -ка посмотрю.

Он склонился над моей ладонью и осторожно сдвинул картофельную кашицу, рассматривая ожог. Я почувствовала аромат его волос, одеколона. Это было странно – чувствовать так близко чужого мужчину, а не мужа, пусть бывшего, но привычного. Ланфрен прикоснулся губами к моей ладони и прошептал:

– Теперь все точно заживет до свадьбы.

И вдруг я почувствовала, что мне совсем не хочется отнимать руку. А хочется, наоборот, стоять так до утра.

Я чувствовала себя как Глупец на карте Таро, у которого одна нога занесена над пропастью. Секунда – и он сорвется вниз. Я также стояла над пропастью. Я чувствовала как под ногами осыпаются камешки, а сердце уже ухнуло в бездну. Еще шаг, еще одна минута поцелуя – и возврата не будет.

От полета в пропасть меня спасла Оля. Она зашла на кухню со стопкой тарелок, замерла на пороге, метнулась обратно в коридор и оттуда смущенно забормотала:

– Ой, извините. Я тут просто хотела тарелки… прошу прощения.

Мы с Ланфреном отодвинулись друг от друга. Возникла неловкая пауза.

– Картошка, – я протянула руки к кастрюле.

– Нет уж, позволь… гхм....те, я сам, – он взял кухонное полотенце, набросил на крышку, открыл ее, положил картошку на тарелку и понес в комнату.

Я пошла за ним, на ходу поправляя волосы.

А в комнате нас ждала картина маслом: мои девчонки, мои такие разные по характеру подруги сидели в ряд на диване, как вороны на жёрдочке, в одной позе: нога на ногу, руки скрещены на груди. Рая – кругленькая, уютно-сдобная, с полными, но ловкими руками, которые без конца солили и мариновали все, до чего могли дотянуться, без устали месили тесто, штопали, гладили, драили и раскладывали по бессчётным контейнерам: для дома, для родни и подруг, на работу, в школу, в дорогу.

Оля – полная противоположность Раи: худенькая, с торчащими ключицами и острыми коленками, курносая и вихрастая, с коротко стриженной по-пацански головой, что под завязку была набита умными книжками и не всегда полезной премудростью. Оля могла до винтика разобрать, а затем собрать компьютер, знала как устроена Вселенная и что такое синхрофазотрон, но при этом полностью сжигала всю кухню при попытке пожарить яичницу.

И Алла – наша домашняя пантера, всегда готовая к прыжку. Фигура – песочные часы: широкие бедра, большая грудь, черная смоляная грива и огромные зеленые глаза. Львица-тигрица. Ким Кардашьян местного разлива. Подобные сравнения Аллу всегда обижали.

– Еще неизвестно, у кого дженифер попес кардашьянистее! – возмущено бурчала она, встряхивая гривой.

И вот три мои разные подруги сидели на диване не только в одной и той же позе, но с одним на всю троицу выражением лица: играем свадебку, ребята!

Ланфрен поставил картошку на стол. А я вдруг вспомнила, что до сих пор не открыла его подарок. Ужасно неприлично! Не понимаю, как я могла о нем забыть!

Бормоча извинения, я открыла алую бумажную сумочку и вытащила оттуда коробочку, завёрнутую в подарочную бумагу с лентой и цветком, и конверт. Аккуратно сняв бумагу с коробочки, я ахнула: на ладонь лег фиолетовый флакон, который я бы узнала из сотен других: фиолетовый "Пуазон", мои любимые духи.