— Вы правы, но почему его уволили так неожиданно? — Мистер Тодхантер осторожно разлил чай и передал сахарницу гостю. Было еще рано, весь зал оказался в их распоряжении. — Я думал, его компетентность бесспорна…

— Да, это так. Огилви — один из лучших авторов, каких когда-либо видел наш журнал. Но его уволили не по профессиональным причинам.

— Господи, тогда за что же?

— О, все это продолжение одной и той же игры. Огилви вышвырнули, потому что он не стал заискивать перед Фишером.

— Перед Фишером? Не припоминаю… Кто он такой?

— Мерзкий тип, — без обиняков заявил помощник литературного редактора. Таких мерзавцев еще поискать! Его настоящая фамилия — Фишманн. Сейчас он заваривает у нас нешуточную кашу.

В ответ на расспросы мистера Тодхантера Уилсон выложил всю историю. Она оказалась весьма неприглядной. Недавно "Лондон ревью" перешел от добродушного и терпимого сэра Джона Верни к лорду Феликсбурну, главе "Объединенной периодики". Лорд Феликсбурн верил в энергию и напор, но ему хватило ума понять, что одно из самых ценных достоинств "Лондон ревью" отсутствие вульгарности, превалирующей в английской прессе, поэтому он одобрял прежнюю политику, стремление найти золотую середину между помпезным занудством "Спектейтора" и развязностью, свойственной популярным версиям американских таблоидов. Лорд Феликсбурн действительно понимал, что именно политика обеспечивает "Лондон ревью" на редкость высокие тиражи, привлекая читателей, еще не утративших порядочности, но утомленных чересчур напыщенным тоном субботних утренних газет.

Однако этого для лорда Феликсбурна было слишком мало. Политика требовала продолжения, однако те, кто проводили ее, должны были либо уйти, либо измениться. На Флит-стрит говорили, что работа в "Лондон ревью" работа на всю жизнь. Здесь никого никогда не увольняли, административные взыскания были считанными, служащим доверяли. Именно это положение вещей хотелось изменить новому владельцу. Лорд Феликсбурн знал, что угроза немедленного увольнения при первой же, самой незначительной ошибке, заставляет любого журналиста становиться на цыпочки. Он не был злым человеком, но искренне верил, что журналисту положено балансировать именно на цыпочках, а не вольготно опираться на более удобную часть тела. Придя к власти в компании, он посвятил этому вопросу свою тронную речь перед сотрудниками "Лондон ревью". По-видимому, ему и в голову не приходило, что ежедневная газета и серьезный еженедельник — далеко не одно и то же.

Сотрудники "Лондон ревью" не испугались. Они знали свое дело и понимали, что работают так же добросовестно, как сотрудники любого другого еженедельного журнала — и, по общему мнению, даже лучше. Владельцам свойственно иногда припугнуть тех, кто от них зависит; но тираж неуклонно рос, журнал пользовался безупречной репутацией в Европе, землетрясения случались в Патагонии, но не в тихой редакции "Лондон ревью". Сотрудники журнала ошиблись. Добряк лорд Феликсбурн не рискнул собственноручно руководить изгнанием, поэтому за кругленькую сумму выписал из США мистера Изадора Фишманна и наделил его всей полнотой власти. В подчинении у Фишманна оказалась вся компания "Объединенная периодика". Не пробыв на новом месте и недели, мистер Фишманн проявил рвение, уволив самого редактора "Лондон ревью".

Юный Уилсон был совершенно беспристрастен. Он великодушно признал, что старине Винсенту давно было пора на покой. Редактор журнала был пережитком журналистики викторианской эпохи, он безнадежно устарел, стал объектом шуток. Но по всей справедливости лорду Феликсбурну полагалось бы убедить старика подать в отставку, а потом назначить ему солидную пенсию, а не вышвыривать его из редакции, как сделал Фишманн, с чеком на сумму, равную годичному жалованью. На вопрос о том, почему он отказал Винсенту в пенсии, Фишманн ответил, что старику чудовищно переплачивали в течение долгих лет, поэтому он наверняка накопил столько денег, что ему с лихвой хватит до конца его дней. В сущности, так и обстояло дело, но это никого не касалось. Солидная пенсия редакторам, покинувшим пост по причине старости (а по дру гам причинам из "Лондон ревью" еще не уходил ни один редактор), была одной из журналистских традиций. Сотрудники заволновались. Однако их недовольство не шло ни в какое сравнение со смятением, воцарившимся в редакции в последующие три месяца: временами оно переходило в панику, ибо увольнения стали таким же частым явлением, как примулы в Девоне. На Флит-стрит обрушилась буря, и сотрудники "Объединенной периодики" бросились врассыпную, как разлетается табачный пепел под лопастями электровентилятора.

По мнению юного Уилсона, вся беда, которая с каждой минутой становилась все очевиднее, заключалась в том, что Фишманн ни в коей мере не подходил для должности, на которую он был назначен. Юный Уилсон признавал, что слегка взбодрить сотрудников "Лондон ревью" — превосходная мысль, а переход к более конкретной политике был необходим, чтобы предотвратить разрастание редакционного болота. Но Фишманн разошелся вовсю. Власть вскружила ему голову, он принялся увольнять людей налево и направо, и не только по причине никчемности или непродуктивной работы, но и малейшего проявления независимости. Ситуация достигла такой критической точки, что любая бездарность могла стать редактором одного из периодических изданий компании, если была готова примкнуть к лизоблюдам Фишманна, а признанным талантам приходилось покидать свои места, если они хотели по-прежнему оставаться независимыми. Не требовалось даже враждебности: тот, кто нехотя прикасался к шляпе, здороваясь с Фишманном в коридоре, уже рисковал быть уволенным в двенадцать часов, будь он хоть самым известным журналистом Флит-стрит.

— Не могу поверить, что такое происходит здесь, — заявил мистер Тодхантер. — Конечно, я слышал о том, что творится в редакциях популярных газет, но здесь, в "Лондон ревью"!…

— Спросите Феррерза, спросите Огилви, да кого угодно, — предложил Уилсон.

— Феррерза я уже спрашивал, — признался мистер Тодхантер, — но он отказался отвечать.

— Само собой! — Уилсон обворожительно улыбнулся. — Феррерз считает, что лучше держать свое мнение при себе. К тому же он просто не мог говорить начистоту в присутствии Байла. Байл слишком уж болезненно воспринимает все, что он называет "абстрактной справедливостью", — проявил терпимость Уилсон, уже успевший поделиться своим мнением по вопросам исключительно практической несправедливости.

Подобная мысль посетила мистера Тодхантера, пока он рассеянно размышлял о справедливости, которая, конечно, может быть не только абстрактной, но и практической, как и несправедливость.

Мистер Тодхантер был расположен к Уилсону. Одним из его излюбленных удовольствий по средам было стоять в углу и виновато посмеиваться, наблюдая, как на Уилсона, которому пока недоставало авторитета Феррерза, наседает разъяренный Байл, желая узнать, почему его отборнейшие обличения опять были вычеркнуты, или обвиняя сотрудников редакции в растаскивании романов, на которые он давным-давно собирался настрочить рецензию. Беспомощные увиливания Уилсона "полно вам, не преувеличивайте!" доставляли ему злорадное удовольствие, поскольку юноша еще не овладел жизненно необходимым искусством убедительного уклонения от прямых ответов. Именно поэтому мистер Тодхантер был склонен верить оценке ситуации, услышанной от Уилсона, и эта оценка встревожила его. Происходящее было чуждо самой атмосфере "Лондон ревью", ибо мистер Тодхантер, как и все прочие сотрудники, особенно гордился репутацией и традициями журнала и тем, что он служит в нем.