Первым этапом проверки стал визит к Огилви в Хаммерсмит, предпринятый мистером Тодхантером на следующий день после беседы с Уилсоном. Огилви он застал без пиджака, яростно пишущим что-то. Миссис Огилви, маленькая поблекшая женщина, смущенно засмеялась и исчезла. Мистер Тодхантер учтиво спросил Огилви, как тот поживает.

— Скверно, — угрюмо ответил Огилви — крупный, мясистый человек, какими обычно и бывают мужья миниатюрных поблекших женщин. Его мощное лицо казалось более серьезным, чем обычно.

— Очень жаль, — произнес мистер Тодхантер, садясь на стул.

— После того случая я сам не свой, — продолжал Огилви. — Вы слышали, конечно, что я ушел из "Лондон ревью"?

— Да, Феррерз сообщил мне.

— Это дурно отразилось на моем пищеварении.

— Беспокойство всегда влияет и на мое пищеварение, — подтвердил мистер Тодхантер, сочувствуя скорее себе, нежели другу.

— С тех пор как случилось Это, я не в состоянии даже притронуться к мясу.

— И мне приходится воздерживаться от него, — с мрачным смирением кивнул мистер Тодхантер. — Мой врач говорит…

— Даже чай…

— Всего один бокал портвейна…

— Да, это очень тяжело, — вздохнул Огилви, — после стольких лет…

— Чем же вы теперь намерены заняться?

— А что я могу? Другую работу мне уже не найти.

— Не говорите так, — неловко вымолвил мистер Тодхантер.

— Почему же? Это правда. Я слишком стар. Вот я и взялся за роман. В конце концов, — слегка оживившись, продолжал Огилви, — Уильям де Морган начал писать романы только в семьдесят лет.

— А писать вы умеете, это несомненно… И все-таки, что вы думаете о случившемся, Огилви? Насколько я понимаю, уволили не только вас, но и многих других.

— Это омерзительно, — внушительно заявил Огилви. — По-моему, этот человек — сумасшедший. Его поступки ничем не оправданы. Создается впечатление, что он решил избавиться от всех ценных сотрудников. Я просто не понимаю его.

— Значит, в каком-то смысле он ненормальный?

— В его здравом рассудке я всерьез сомневаюсь. Ничем, кроме безумия, его поступки не объяснить.

— Стало быть, если оставить в покое ваш случай, — осторожно допытывался мистер Тодхантер, — вы убеждены, что Фишманн представляет угрозу для множества людей без какой-либо убедительной причины и оправдания?

— Именно так. Он уже принес нам немало горя и принесет еще больше. Мне известно, что нескольких человек он уволил без малейшей причины, а у них жены, дети и ни гроша за душой. Что им теперь делать — ума не приложу. К счастью, наше положение несколько лучше, но ненамного. Знаете, Тодхантер, прискорбно, что один-единственный человек — точнее, самовлюбленный мерзавец — держит почти сотню людей в состоянии малодушного страха, поскольку их становится меньше каждое субботнее утро. Этого достаточно, чтобы стать коммунистом!

— О да, — закивал мистер Тодхантер. — Субботнее утро… — он задумался. Его следовало бы пристрелить, — наконец возмущенно выпалил он.

— И то правда, — согласился Огилви, и почему-то эту затертую фразу один из них произнес, а второй воспринял скорее в буквальном, нежели в переносном смысле.

Каждое субботнее утро в огромном здании, которое занимала компания "Объединенная периодика", царила суета. Всего два месяца назад эта суета имела приятный оттенок. Оживившись при мысли о предстоящем выходном дне, помощники редакторов глянцевых еженедельников, на которых специализировалась компания, останавливались поболтать с девушками-секретарями, проходя мимо их столов; художники переговаривались с кинокритиками, даже редакторы бойко вертели в руках зонты, ибо редакторы "Объединенной периодики" не отличались высокомерием.

Но в это субботнее утро, как и в пять предыдущих, приятных интерлюдий не наблюдалось. Помощники редакторов с озабоченным видом пробегали мимо секретарей, словно стремясь поскорее вернуться на свои места, художники и кинокритики сохраняли на лицах выражение безраздельной преданности работе и интересам компании, редакторы шагали по коридорам деликатно и неохотно. В лабиринте коридоров и кабинетов царил гул бурной деятельности, но в нем отчетливо слышался страх. В одном-двух закутках, где велась основная работа, эта нота страха была пронзительной, почти истерической. Слухи распространялись с неимоверной быстротой. На третьем этаже молодой Беннет, помощник редактора "Замочной скважины", едва успел усесться за стол, яростно распекая себя за десятиминутное опоздание, как дверь открылась и на пороге возникла длинная фигура художника Оуэна Стэйтса.

— Бенни, что там насчет центрального разворота? — громко начал он, прикрыл дверь и сразу понизил голос. — Получил?

— Еще нет. А кто-то уже?…

— Пока не слышал. Еще слишком рано.

— Обычно их рассылают примерно в одиннадцать.

— Верно, — Стэйтс побренчал мелочью в кармане. Он выглядел встревоженным. — Черт бы побрал эти субботние утра! Я весь на нервах, — Стэйтс был женат и имел малолетнего сына.

— Тебе-то чего бояться?

— Как это чего? Помнишь, что стало на прошлой неделе с бедолагой Грегори? Сдается мне, он решил избавиться от всех художников разом.