— Было бы здорово, — не думая ответил Ромашкин, буравя взглядом видимый из открытых ворот конюшни участок улицы.

Ещё проходя Голден-сквер, он почувствовал необъяснимо-смутное, но нарастающее ощущение тревоги. И вот сейчас, изучая поток фургонов, карет и повозок, вслушиваясь в щёлканье кнутов и грохот железных ободьев по брусчатке, Андрей Петрович определил источник своего беспокойства: за ним следили. Он не мог установить кто, однако не сомневался, что стал объектом чего-то пристального внимания. Бросив последний взгляд на темнеющую, продуваемую ветром улицу, Ромашкин повернулся к ирландцу:

— Что ж, пойдемте, посмотрим на ваших соколов.

Белая четвёрка оправдала похвалы О"Райлли. Это действительно были замечательные лошади, с лебедиными шеями, прямыми спинами и крупом, однозначно достойные квадриги Аполлона, и если кто и попытался бы последовать вслед, то шансов догнать этих скороходов у него не было. Ударив по рукам с владельцем конюшни, Андрей Петрович вышел через калитку с обратной стороны здания и вскоре оказался на шумном рынке Бойл-стрит. На углу стоял шарманщик, по виду бывший матрос, рядом с ним ссутуленный слепой старик просительно потряхивал своей кружкой перед спешащими мимо домохозяйками с большими корзинами. Чуть поодаль дефилировала с румяным от холода лицом молочница, выкрикивая на ходу: "Молоко! Полпенни за полпинты". Засмотревшись на неё, Ромашкин вспомнил свой первый приезд в Лондон и усмехнулся, однако это не помешало ему внимательно присмотреться к каждому и прийти к выводу, что эти люди не встречались ни на Голден-сквер, ни на Своллоу-стрит, ни в трущобах Тауэр-Хэмлетс. Удовлетворившись, он зашагал к дому Билли. По пути неприятное ощущение слежки мало-помалу выветрилось, но подобно воспоминанию о плохом сне, до самой двери ещё цеплялось за сознание, и противный с хрипотцой голос: "Гони монету" не стал неожиданностью. Ромашкин шустро прыгнул вперёд и, развернувшись лицом к опасности, выхватил пистолет, который Полушкин обзывал "брандом". Путь из проулка перегораживали трое, причём двое из них были тощими до невозможности детьми, вооружёнными палками, а взрослый представлял собой одноногого калеку, опиравшегося на костыль.

— Гони пенсы, красавчик, — сказал, как плюнул, предводитель шайки в морском берете на лысой голове.

Андрей Петрович оценил противостоявшие ему силы и спрятал пистолет в кобуру. "Дилетанты, — подумал он, — я бы на месте грабителей действовал сразу бы. Впрочем, а не проверить ли мне одну теорию"?

— За просто так? Не дам! — с вызовом ответил Ромашкин.

— Шеглы два дня крошки во рту не держали, — прохрипел калека. — А мне, участнику Трафальгарской битвы, ты обязан…

— Поставить под нос пинту эля с утра? — не став дослушивать бандитский бред, сказал Ромашкин. — Пошли прочь, пока я не превратил твоих щеглов в одноногих макак, а тебе не приказал всыпать плетей! Будешь, как дохлая камбала по палубе на пузе ползать.

Андрей Петрович нажал на кнопку стопора и сделал шаг вперёд. Высвобожденное лезвие стилета, спрятанного до этого в трости, хищно блеснуло, и вкупе с уверенным взглядом человека готового убивать это выглядело устрашающе.

— Назад, щеглы, — только и смог произнести калека, когда остриё оказалось у самого носа. — Сэр, не троньте мальков.

Недоросли, которых на флоте держали в качестве "пороховых мальчиков" и оказавшиеся здесь непонятным образом, прыснули за спину матросу и испуганно прижались спинами к бочарне.

— А ты молодец, — произнёс Андрей Петрович, оценив смелый поступок калеки. — У Трафальгара, говоришь… Здорово мы тогда Хуанам с Жанами углей в штаны сыпанули. На чём ходил? Почему не по форме?

— Семидесятичетырёх-пушечный линейный корабль третьего ранга "Аякс". Канонир второго класса, сэр.

— Держи шиллинг и купи мальчишкам мяса. Только не "дохлого француза" из бочки, а нормального, свежего.

— Благодарю Вас, сэр, — калека хлопнул кулаком по груди — разрешите исполнять?

— Бегом, канонир! И я не посмотрю, что у тебя одна нога. После первой склянки что б был здесь со своими щеглами. Ты снова призван.

Малоинтересная книжица по манипулированию людьми, которую Андрей Петрович прочёл по дороге в Санкт-Петербург, как ни странно, оказалась полезной. Сейчас Ромашкин убедился в том, как одной игрой слов и угрозой жёсткостью смог убедить моряка, что перед ним офицер. Более того, случись сейчас какая-нибудь неприятность, калека тут же встал бы на его сторону, так как многие годы плетью, кулаком и матерным словом ему вбивали единственную истину: офицер на судне — помощник Бога. И чтобы полностью убедиться в своих предположениях, Андрей Петрович решил раскрутить случайно встреченного матроса на полную катушку.

— Ловко Вы с ними справились, — сказал Билли, впуская Ромашкина в дом. — Я подглядывал за Вами и скажу одно: одноногий Том никого не боится, а перед Вами дрожал как осиновый листок на ветру.

— Это хорошо, Билли, что Вы знаете их. Двое юношей, что были с Томом, будут работать на меня. Одного из них пристрою в гостинице Ипсвича, а второго — в Дюнкерке.

— Как Вам будет угодно, сэр. Только Том не простой калека, каких в этих местах сотни. Милостыню не просит, подачек не принимает, и я удивлён, что он взял у Вас шиллинг.

— А я ему не из-за сострадания монету дал, — сказал Ромашкин, — а за храбрость. А это уже награда. Разницу улавливаешь?

— Разницу я понимаю, — ответил Билл, — только не отдаст он мальчишек.

Андрей Петрович смерил взглядом собеседника и не стал продолжать полемику. Для себя он уже всё решил и, когда дошёл до двери комнаты, произнёс:

— К четырём утра я должен получить плотный завтрак и пусть Маргарет соберёт мне с собой снеди. И ещё, Билли, спасибо тебе за всё.

В четыре тридцать Андрей Петрович покинул убежище, держа в одной руке холщовую сумку с парой варёных куриц, а в другой трость. У заколоченной бочарни стояли двое мальчишек, дрожа от холода и переминаясь с ноги на ногу. Парням было лет по двенадцать-четырнадцать, одеты были в грубые домотканые рубахи, тёмно-коричневые штаны и заштопанные чулки, явно подобранные у старьёвщика. Всё заношенное и не особо чистое. На их ногах были деревянные башмаки, отчего переминания в попытках согреться походили на стук киянки по бревну.