– Окей! – сказал Дубовский и повернул обратно. Можно было догадаться, что пытался втолковать ему жандарм, но как поспоришь с ним на своем школьном английском? Носильщик бросил портфель и сбежал под шумок.

– Ну дела! – И «американский» офицер затейливо выругался по-русски.

– Осмотреться в отсеках! – приказал он себе вслух и огляделся по сторонам. Два американских моряка с нашивками коммандеров шли прямо на него. Следом за ними вышагивали два дюжих сержанта с буквами «МР» на белых касках – военная полиция.

«Влип! – оценил ситуацию Дубовский и двинулся им навстречу. – Если что, двоих я уложу, но эти ребята не подарок», – подумал он, разглядывая шварценеггеровские плечи полицейских.

– Гуд дэй! – заставил он себя улыбнуться. – Ай эм рашн сейла фром зэт сабмарин. Ай маст би он зэ бод имидэйтли. Хелп ми, плиз!

Все эти фразы сложились и вылетели у него почти без запинки, что можно было объяснить сверхмощной работой мозга в экстремальной обстановке.

– Окей! – согласился один из коммандеров и улыбнулся в ответ довольно дружески. – Фолоу фо ми!

И он двинулся прямо на малиновые береты. Оба жандарма приняли почтительную стойку и молча пропустили столь представительную делегацию. Они не спеша прошли мимо пятнистого танка и распрощались прямо под жерлом его низко наведенной пушки.

– Сенк ю вери мач! – Дубовский вложил в рукопожатие немалую силу, пожалев, однако, пальцы коммандера. – Ван момент!

Он быстро зашагал к трапу. Над рубкой торчала офицерская пилотка дежурного по кораблю.

– Командира наверх! – крикнул странный визитер. – И банку тараньки – быстрее звука!

Жестянка с консервированной воблой появилась из недр лодки раньше Королева.

– Рашн сувенир, плиз!

– O, don’t mention!

Они расстались весьма довольными друг другом. Жандармы сделали постные лица, наблюдая за тем, как русский командир, вылезший из лодки, тискает в объятиях странного «американца» с тяжеленным кейсом.

– Товарищ адмирал, Дубовский прибыл в Александрию! – доложил мичман-адъютант.

– Спасибо, Петрович! Завари чайку.

Ожгибесов невольно промерил глазами на большой настенной карте путь от Северодара до устья Нила, близ которого алел флажок, воткнутый в Александрию.

Его эскадра была едва ли не самой большой в мире из всех подводных эскадр. «У нас столько подводных лодок, сколько их было у всей Германии перед началом Второй мировой войны», – любил повторять при случае Ожгибесов. И это было так.

Зона ответственности 4-й эскадры простиралась от фиордов русской Лапландии до берегов Египта, она охватывала весь Атлантический океан от гренландских глетчеров до легендарного мыса Доброй Надежды, от Нордкапа до Кейптауна, все Средиземное море – от Гибралтара до Дарданелл. Однако флотоводцем Ожгибесов себя не считал. Там, в далеких морях, его подводными лодками управляли из Москвы. Московские адмиралы и были флотоводцами, поскольку именно они перемещали подводные завесы, нарезали позиции, определяли, кто куда пойдет, кому становиться в межпоходовый ремонт, кому идти с визитом вежливости, а кому – на слежение за авианосцами. Ему же, командиру эскадры, выпадала куда более скромная, но отнюдь не менее хлопотливая роль – готовить подводные лодки к выходу на боевую службу: учить командиров, отрабатывать экипажи в северодарских полигонах, поддерживать объявленную боевую готовность и заниматься таким неблагодарным делом, как укрепление воинской дисциплины, организация службы войск и благоустройство гарнизона. А пользовались плодами его трудов и флагманских специалистов всегда другие. Это как старший конюший, который объезжает лошадей, обихаживает их, а потом подает хозяину для скачек. Все призы достаются, конечно же, наезднику, на долю же старшего конюшего – чаще всего недовольные окрики, выговоры, строгачи, а порой и «энэсэсы», то есть объявления о неполном служебном соответствии, что равносильно последнему предупреждению перед снятием с должности. Это было обидно, но таковы были правила жестокой игры, которая называлась военно-морской службой: «командир отвечает за все». За все, что происходит у него на корабле, а в ожгибесовском положении – на эскадре. А на эскадре, разбросанной по трем морям и двум океанам, постоянно – ежедневно и ежечасно – что-то происходило, случалось, возгоралось, затапливалось, размораживалось, терялось, исчезало, тонуло… И за все эти бесконечные ЧП и «чепушки», возникавшие то в сирийском порту Тартус, то в югославском Тивате, то в отечественном Кронштадте, или Ялте, или в Сормове, или даже в степях Казахстана, где авторота из второй эскадры помогала убирать целинный хлеб – словом, всюду, куда забрасывала служба северодарских подводников, отвечать приходилось именно ему – контр-адмиралу Ожгибесову, отвечать либо на ковре командующего Северным флотом, либо по прямому проводу перед адмиралами из Большого Козловского переулка, где, на радость флотским острякам («большие козлы из Большого Козловского»), размещался Главный штаб ВМФ СССР. В горькие минуты самобичевания Ожгибесов называл себя «мальчиком для битья в адмиральских погонах».

Под стеклом ожгибесовского стола лежала табличка-памятка «Список происшествий по перечням 1, 2 и 3», по которым он докладывал о ЧП прямым начальникам. Самыми страшными происшествиями были те, которые шли по перечню 1: гибель личного состава, потеря оружия и секретных документов. Ожгибесов хорошо помнил, как год назад весь Северодарский гарнизон целую неделю перерывал все свалки и мусорные ящики в поисках крошечной вклейки – три строки – в грифованный документ, которую потерял нерадивый старшина-секретчик. Эх, да что там вспоминать!

Адъютант мичман Нефедов, верный Петрович (Ожгибесов присмотрел его для себя еще со времен, когда командовал подводной лодкой Б-40), принес и осторожно поставил на чайный столик большую чашку с густым травяным взваром. То был особый лекарственный сбор, который производил на адмирала успокоительное действие после всяких служебных передряг. Конечно, можно было бы принять на грудь и сто граммов коньячку, но Ожгибесов знал, как опасно привыкать к «алкотерапии». Его предшественник был снят именно за то, что пристрастился снимать нервные перегрузки казенным «шилом». Ожгибесов предпочитал это делать по-иному. На сей счет существовала разработанная им и многократно опробованная «сексорелаксация».

В городе, которым Ожгибесов повелевал в силу служебного положения, было немало – а впрочем, кто их считал? – женщин, которым весьма импонировало мужское внимание первого «морского лорда» Северодарского гарнизона. К тому же слово командира эскадры было последним и решающим в таком мучительном и насущном деле, как распределение квартир. У Ожгибесова как начальника гарнизона был свой жилищный фонд, небольшой, но вполне достаточный, чтобы вести интриги и строить куры.

Больше всего Ожгибесов любил воспитывать лейтенантских жен. «Женатый лейтенант – это подрыв боеготовности флота!» – на раз повторял Ожгибесов и на публике, и в узком кругу. А в кабинете, когда в час «приема по личным вопросам» перед адмиральским столом робко представал очередной соискатель казенной жилой площади, Ожгибесов грозно вопрошал: