Зато на самих Лисов глядели с явной неприязнью, а порой и открытой враждебностью и вызовом. Мол, дай только повод. Но Лисы, не дураки, повода не давали. Старый Лис, увидав, что люди недобро косятся на Фидолову шапку с волчьим хвостом, зашипел злобно на сына:

— Шапку сыми, дурачина. Вишь, люди смотрят, — и, не дожидаясь, пока тот сообразит, сам сорвал шапку и запихал Фидолу же за пазуху. А когда на одной из узких улочек дорогу им перегородила старуха с ведрами, Лисы остановились и терпеливо ждали, пока та не уберется с пути.

— Доброго здоровья, вам, матушка, — не выдержав, проскрипел старый Лис с не скрываемой досадой.

— Ишь, ты, — бабка с ведрами остановилась и к вящему раздражению Лиса зацепилась за сказанное, — Нашел матушку. И как у тебя только язык поворачивается… — дожидаться, чем кончится старухина отповедь не стали. Увидев, что путь освободился на ширину конской груди, старик ткнул коня пятками в бока и оставил бабку за спиной.

Только въехав в ворота подкняжичей крепости, они обрели былую самоуверенность. Обменявшись по-свойски кивками с воротной стражей, целенаправленно пересекли двор и подвели парней к писарю, сидящему за столом под навесом с кипой бумаг.

— А, это ты, Дроло, — вместо приветствия буркнул писарь, завидев старого Лиса, — Сегодня за двоих три копейки. В казне денег мало.

— Как, три копейки? — возмутился Дроло, — Вчера пять давали.

— Так надо было вчера приходить, — писарь ухмыльнулся.

— Три — это мало. Так не пойдет, — старый Лис пытался себя распалить, хотя и сам сознавал, что настаивает только из природной вредности, торговаться здесь бесполезно.

— Не хочешь брать три… — не бери, — писарь состроил картинный вид, что он де человек занятой и тратить время дальше на пустой разговор не собирается, — Либо вчера за пять, либо сегодня за три. Я тебе историю про раков на базаре рассказывать не собираюсь, — и поднял ладонь, прерывая дальнейшие возражения, — Бывайте, други.

Деваться Лисам, конечно же, было некуда, они забрали деньги, поворчали и незамедлительно испарились. Похоже, и в крепости, их хотя и терпели ввиду необходимости их услуг, но как дорогих гостей привечать явно не собирались. Писарь открыл ротную книгу учета и внес парней в списки. Пока он чиркал гусиным пером, Аким, стоявший до этого в задумчивости, вдруг ожил:

— А-а. Я вспомнил историю про раков, — писарь прекратил чиркать и поднял глаза на Акима, а тот, ободренный уделенным ему вниманием, добавил, — Это история со Старшей Сестры. «Вчера были раки большие, но по пять, а сегодня по три, но маленькие!»

— Помнишь прошлую жизнь? — писарь оживился, и смотрел теперь на Акима с любопытством

— Да… так. Иногда приходят такие… м-м… образы, что ли.

— Это не просто образы, — наставительно пояснил писарь, — Если б тебе одному они приходили, тогда можно было бы их принять за блажь, а когда очень и очень многим приходят подобные воспоминания, то это уже закономерность!

Писарь достал маленькую книжечку, и уже в нее повторно вписал Акимины сведения.

— А другу твоему, — писарь кивнул на Васю, — Такие образы не приходят?

— Нет, мне ничего такого не приходит, — торопливо и даже испуганно ответил Васька.

— Ну, да. Ну, да. Если бы сразу двум, то это уже бы был перебор.

— А что, много таких людей? — Акимка не удержался от вопроса, он знал только, что такие есть, но было любопытно узнать, много ли их, — Ну, которые прошлую жизнь помнят?

— Примерно один из двадцати, — ответил писарь, — А среди юнцов, вроде вас, так и вовсе каждый восьмой. Мастерство свое на Старшей Сестре помнишь?

— Кажись, инженером был.

— Так кажись или инженером? — писарь осерчал. Ему не нравилась неопределенность в ответах, особенно в ответах про прошлую жизнь.

— Точно. Инженером, — поспешил исправиться Акимка. И дал пояснение, — На металлургическом комбинате работал.

— Надо же, — писарь обрадовался так, будто получил очередное подтверждение какой-то своей важной догадке, — И этот имел профессию, совершенно непригодную для этого мира.

— А что, другие тоже име…

— Отставить вопросы, — посуровел писарь, — Ишь, расчирикался. Значит так. Сейчас идите вон туда, — писарь указал кончиком пера в сторону конюшни:

— Там сидит мога. Зовут Грач. Скажете от меня. Все, проваливайте, — писарь снова уткнулся в свои книги, давая понять, что разговор окончен.

Оставшись без присмотра, пацаны отошли от писарева навеса и заозирались. Людей вокруг было довольно много, но никто вроде не обращал на них внимания. Все были чем-то заняты и куда-то спешили, кто — заходя в здания, кто — выходя из зданий. По Акиминову горящему взгляду, Вася прочитал собственную мысль, но решительно осадил товарища:

— Даже не думай отсюда сбежать.