Качество футбола на клубном уровне страдало от бесконечных перетасовок составов, что становилось причиной девальвации различных кубков и чемпионатов – команда «Челси», например, выиграла Кубок Южной лиги в 1945 году с восемью «приглашенными» в составе, – но сборные команды стран Великобритании – или, по крайней мере, Англии – получали выгоду от всё увеличивающейся частоты, с которой они во время войны играли товарищеские матчи. Многие спортивные обозреватели считают, что команда, обыгравшая Уэльс и Шотландию (дважды) на отрезке в шесть месяцев со счетом 8:3, 8:0 и 6:2 соответственно, была одной из лучших сборных Англии за все времена. В каждом матче играл другой голкипер – Свифт («Манчестер Сити», Роксбурх («Блэкпул») и Дитчберн («Тоттенхэм Хотспур») – но только тринадцать полевых игроков: Скотт («Арсенал»), Хардвик (Миддлсбро»), Бриттон («Эвертон»), Куллис («Вулверхэмптон Уондерерс»), Мерсер («Манчестер Сити»), Мэттьюз («Стоук Сити»), Картер («Сандерленд»), Лаутон («Эвертон»), Хаган («Шеффилд Юнайтед»), Деннис Комптон («Арсенал»), Соо («Стоук Сити»), Велш («Чарльтон Атлетик») и Смит («Брентфорд»). Многие из них станут звездами домашнего послевоенного футбола, и трое выступят против «Динамо».

Окончание войны дало надежду, что футбол вскоре вернется в нормальное состояние, но различные ее последствия замедляли процесс восстановления. Со времени дня «Д» (день высадки союзных войск в Нормандии – 6 июня 1944 г.) Европа была добавлена к перечню континентов, ожидающих возвращения разбросанных по миру легионов профессиональных футболистов, но требовалось время, чтобы все они вернулись домой: часто упускают из вида, что для полной демобилизации потребовалось около двух лет.

Многие стадионы требовали серьезного ремонта: «Хайбери», например, был «реквизирован» в 1939 году и использовался поочередно в качестве центра обмена информацией для беженцев, склада для материалов защиты от авиа-ударов, центра газовой дезактивации и бомбоубежища. Тысячефунтовая бомба разрушила половину Южной трибуны (со стоячими местами) и большая часть крытой Северной трибуны сгорела от попадания россыпи зажигательных бомб. В ноябре 1945 года клуб пребывал в полном неведении относительно того, когда он сумеет возобновить свою деятельность.

Стадион «Челси», на котором «Динамо» предстояло сыграть свой первый матч, оказался более счастливым. Две бомбы упали на «Стэмфорд Бридж», одна на широкую террасу, расположенную напротив Главной трибуны, со стоячими местами, другая перед незаконченной новой трибуной в северной углу стадиона. Ни одна из бомб не причинила серьезных повреждений, и поле использовалось на протяжении всей войны. Похожим образом обстояли дела и с «Уайт Харт Лэйн», служившей в войну домашней ареной сразу для двух клубов – «Тоттенхэма» и «Арсенала», но и здесь война оставила свой след: верхний ярус Восточной Трибуны использовался в качестве морга для жертв бомбардировок.

Испытывалась нехватка и в других необходимых вещах. Требовалось 158 купонов на одежду, чтобы экипировать одну команду – пять на каждую пару бутс, четыре – на майку, три на шорты, два на пару гетр, восемь на свитер для голкипера – и большинству маленьких клубов отыскать такое их количество оказывалось не под силу. Стало трудно доставать мячи после падения Сингапура в 1942 году, прекратившего поставки каучука, необходимого для резиновых камер, а когда они были возобновлены, всё еще не хватало кожи. В обозримом будущем клубам придется смириться со штопаными гетрами и бэушными мячами.

Ввиду указанных проблем ФА и ФЛ решили, что сезон 1945–46 будет переходным. 86 из 88 команд, начавших сезон 1939–40, начнут и этот – «Халл Сити» (временно) и «Нью-Брайтон» (навсегда) «сошли с дистанции» – но все дивизионы продолжат играть на региональной основе, причем возможность приглашения игроков-«гостей» сохраняется. Кубок ФА снова станет общенациональным, первые шесть раундов проводятся по системе в два матча, но в этом соревновании клубы должны использовать только своих игроков.

Сезон благополучно начался в августе, рост продаж билетов отражал энтузиазм публики, но отношения между игроками и клубами, освобожденные от моральных обязательств военного времени, вскоре начали портиться. Зарплаты оставались ниже довоенного уровня, и многие из футболистов старшего поколения, чью карьеру по продолжительности съела вполовину война, осознали, что их время подходит к концу. Лучшие игроки получали максимальные 8 фунтов в неделю, но большинство – ближе к минимальным 4 фунтам. Профсоюз хотел существенной прибавки к зарплате для обеих категорий, не говоря о серьезном увеличении премиальных, особенно настаивая на достойных компенсациях по травмам и назначении пожизненных пенсий в случае получения инвалидности. Необходимые деньги, по их мнению, можно было получить за счет ежегодных обязательных отчислений от букмекерских контор.

В 1945 году ни ФА, ни Лига не были готовы касаться букмекерских денег, которые они в лучших традициях викторианской морали полагали запачканными азартными привычками пролетариата. Но, несмотря на рост посещаемости, клубы трубили о своей бедности, и поэтому как они могли обеспечить высокие зарплаты? Несколько недель угроз и взаимного блефа достигли апогея 5 ноября; на первый полный день пребывания «Динамо» в Британии Профсоюз игроков условно назначил начало двухнедельной забастовки. Высказывались предложения выключить матчи динамовского турне из производственного конфликта, но тогда «Динамо» чувствовало бы себя как гость, попавший в чужой дом в разгар жаркой семейной ссоры.

За последние два века народы Британии и России в трех больших войнах были союзниками, в нескольких малых – противниками и вели безостановочную так называемую «Большую Игру» друг против друга в центральной Азии. И хотя практически всегда каждая из стран «помнила» о наличии другой, это не привело к углублению взаимопонимания. Упоминание о России у среднего британца вызывало в памяти набор клишированных образов, но не реальные познания.

Классический пример относится к началу Первой мировой войны. В конце августа 1914 года, когда наступление германских войск вглубь территории Франции казалось неостановимым, 17-тичасовой сбой в движении поездов по железнодорожной линии Лондон – Ливерпуль слухи отнесли на счет мифического перемещения русских войск по территории Британии. Утверждалось, что огромный корпус русских высадился на востоке Шотландии и теперь транспортировался на целом парке поездов в южном направлении с целью переброски по морю в Бельгию. Источник слуха так никогда и не был выявлен, но сам он зажил собственной жизнью, «свидетелей», готовых клятвенно его подтвердить, оказалось предостаточно. С прибывших из Шотландии платформ станционные служители счищали снег, оставленный сапогами русских солдат, видели поезда с вагонами, полными военных в странной форме, оксфордский профессор рассказывал о коллеге, взятом в армию в качестве переводчика. На набережной Темзы после полуночи замечены десять тысяч марширующих, а шотландский помещик написал своему американскому приятелю, что через его владения прошли 125.000 казаков. Слух, завоевав Британию, перелетел через Ла-Манш, и пока сражение на Марне подходило к своему пику, парижане собирались на железнодорожных станциях в надежде поприветствовать своих русских спасителей.

Эта чепуха звучала словно правда, слух соответствовал тому, что люди думали о русских: безликие и бесчисленные, ноги, запорошенные снегом, безжалостная орда из-за пределов земли, казавшиеся не столько людьми, сколько машинами. Русскую армию прозвали «русский паровой каток», и этим всё сказано – детали не имеют значения, важен вес всей махины.

В двадцатые и тридцатые годы ничего существенного не произошло, что могло бы подточить этот композитный имидж; напротив, революция и массовые трудовые мобилизации под лозунгами пятилетних планов усилили образ России, как страны рабочих муравьев. Добавьте сюда факт, что Советский Союз представлял собой нечто совершенно новое в смысле социальной и экономической организации, и легко понять, почему страна на другом краю Европы стала еще менее понятной британскому обывателю. Когда в 1939 году Черчилль произнес свою знаменитую фразу, что Россия является «загадкой, завернутой в тайну внутри головоломки», мало кто с ним не согласился.