— Это может считаться непросто нападением, а нападением на важного свидетеля, Елизавета Андреевна. Если хотите, могу посодействовать. Расследовать ничего особо не надо, я — очевидец и при исполнении. — Осталось только уверенно кивнуть, что да, мол, очень хочу. Мы оба понимали, что никакого обвинения не будет, но на старуху наш диалог произвел сокрушительное воздействие. Одетая в не по возрасту пестрое и открытое платье, с яркой помадой на тонких морщинистых губах, с неопрятной сединой в крашенных мелких кудрях, которые носили смешное название перманент, с непередаваемым коктейлем отвратительных эмоций на испуганно-высокомерном лице, она была бы жалкой, если бы не была такой мерзкой. Похоже, следователь тоже так считал, потому что просто отвернулся ко мне, дав этой женщине исчезнуть.

— Пойдемте посидим в тенечке, Елизавета Андреевна, вас не задержу.

Угрозы я не чувствовала, интуиция дремала, поэтому я решилась пригласить не званого гостя в дом, уж очень не хотелось находиться на улице с колтуном на голове.

— Я пришел поблагодарить, Лиза, ведь мне можно вас так называть?

— Разумеется, — вот так изящно мне дали понять, что разговор будет неофициальный.

— Врачи сказали, что я обязан вам здоровьем и службой. Меня подлечили и даже не запретили работать. Вы очень наблюдательны и очень вовремя сориентировались.

— Я рада, но моей заслуги здесь нет, просто удивительно повезло, что в момент приступа врачи были рядом.

— Да, Лиза, нам всем, мне, вам, вашему сыну, удивительно, можно сказать, волшебным образом повезло. Такие серьезные проблемы со здоровьем и такое волшебное избавление от них.

— И что, как вы полагаете, я могу вам сказать в ответ? — Лицо как-то держать удавалось, а вот голос подрагивал. На что намекает этот, несомненно, умный и облеченный властью человек? Сидевший под боком Шон перестал дышать.

— А я не жду никаких слов, Лиза. Мне они не нужны. Вас и вашего сына берегут высшие силы и даже мне, записному грешнику, перепало их заботы, направленной на вас. Если само небо вас бережет, то глупо будет ему не помочь. Затем, собственно и пришел — сказать, что сделаю все, чтобы вам, по возможности, больше не нужно было соприкасаться с процессом расследования. В суд могут вызвать, тут на усмотрение прокурора. Гость развел руками, дескать, не в моих силах, засобирался и уже с порога произнес:

— А муженька вы своего лихо припечатали. Браво! Из-за таких козлов иной раз мужиком называться неловко. Всего доброго Елизавета Андреевна, дай бог, не свидимся. И еще раз спасибо.

— Хороший человек, — Шон проводил взглядом закрывающуюся дверь и заплакал.

— Димочка, сыночек, она тебя сильно ударила? По ране попала? Где болит?

— Нигде, — завыл ребенок, кидаясь мне на шею, — я ис-ис-испугался, я не смог тебя защитить, ма-а-ма.

От этих горьких рыданий останавливалось сердце. Ну какая я мать, если не знаю, что мне делать? Приласкать ребеныша или встряхнуть. Ну, жизнь всегда расставляет все по своим местам и у нее в запасе всегда есть еще несколько вариантов.

Так мы и рыдали на пару сидя на полу в кухне. То судорожно всхлипывая, то подвывая в голос, прижимаясь друг к другу и не в силах разлепиться, чтобы дотянуться до салфеток. С каждой слезинкой, впитавшейся в одежду, с каждым всхлипом и стоном, все дальше и дальше уходила от нас прошлая жизнь, давние обиды растворялись слезами и освобождали место для новых надежд и желаний. Прижимая к себе тщедушное доверчивое тельце, я все отчетливее понимала, что жила эти недели закуклившись, позволяя делать с собой практически что угодно, отдавшись течению. Я жила эти недели как заключенная в глиняного голема, у которого заканчивается магическая подпитка. Я двигалась, но медленно и тяжко, как сквозь толщу мутной воды. Вода схлынула слезами, оставив осознание, что вот она я настоящая, свободная от прошлых обид и полная сил.

Пора было выполнить давнее, давнее данное самой себе и еще кое-кому обещание. Умывшись и переодевшись, мы отправились искать ближайший храм. Шон что-то лопотал своей тете Ире по телефону. Правильно, сынок, лучше предупредить, все равно она отслеживает нас по навигатору.

Храм Рождества Христова, так гласила табличка, встретил сумраком, трепетом свечного пламени и глубокими запахами горящего воска и какой-то душистой смолы. Ладан, пришла подсказка из подсознания. Осмотреться мне не дали, милая старушка с просветленным лицом протягивала мне платок.

— Накрой голову, деточка, негоже пред образами простоволосой.

— Спасибо, — перед мысленным взором мелькнуло видение какого-то массового ритуала, все присутствующие женщины были с покрытыми головами, машинально я приняла платок, а старушка продолжала:

— Эх, молодежь-молодежь, ты в первый раз в храме, что ли?

— В первый, бабушка, — ответил за нас обоих Димка-Шон, подметив, что мне не до бесед, такое состояние он, по аналогии с компьютером называл ща погуглю, зацепив его где-то на просторах интернета. Лизаветина память подсказывала, что надо надеть платок, взять свечей и зажечь их перед нужным изображением представителя местного пантеона. А вот какой из них нужный, непонятно.