Дабы избежать неминуемой огласки, я решил раствориться, исчезнуть из шахматного мира: уволиться из Дворца пионеров, где я работал тренером, устроиться на какую-нибудь неприметную должность – сторожа или истопника, а через несколько месяцев запросить характеристику с нового места работы.

В соответствии с этим планом, одним из первых дней марта 1972 года я отправился по хорошо известному мне адресу на Васильевском острове: Вёсельная улица, дом 19, квартира 44. Дверь открыл сам хозяин.

– Хорошо, что вы заглянули, я только что прелюбопытную идейку в каталоне нашел, – начал Виктор. – В варианте, который мы давеча смотрели…

– Можно взглянуть, – пробурчал я в ответ, – но знаете, Виктор, я сейчас по другому поводу… Я… собственно говоря… решил… э-эээ… оставить шахматы…

Корчной всегда неважно слышал, но тогда, полагаю, дело было не в глухоте: просто смысл моих слов едва ли дошел до него. (Еще большие проблемы со слухом были у Тиграна Петросяна. Корчной, будучи с ним тогда еще в нормальных отношениях, рассказывал, как он предлагал ничью глухому Петросяну: «Я стучал костяшками пальцев по столику. Тот, естественно, звука не слышал, но видел движение руки и переводил недоуменный взор на меня, и я одними только губами шептал ему – НИЧЬЯ?»)

– Садитесь, садитесь, мы у Беллы сейчас чай закажем, а вот, взгляните на позицию, – с этими словами он начал расставлять фигуры.

– Виктор, вы не поняли. Я решил вообще оставить игру, уйти из шахмат!

Опешив, он оторвал взгляд от доски:

– Как вы сказали? Уйти из шахмат? То есть как?! Вообще оставить шахматы?! Ничего не понимаю!.. Лучше посмотрите на позицию… А впрочем, чем же вы собираетесь заниматься?

– Сам не знаю, еще не решил, но шахматы мне надоели…

Повисла пауза. Корчной задумался.

– Даже не знаю, что сказать вам. Просто не знаю… Так что ж вы собираетесь делать?! Ну хотите, я Коле Усову позвоню, он на заводе заведующим отдела труда и зарплаты работает, он может помочь…

– На завод? В отдел труда и зарплаты? Я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду!

Прыскал знакомым смешком, кричал жене в пространство:

– Белла, иди сюда! Знаешь, что Генна говорит? Он решил уйти из шахмат!

В ответ на повторяющийся ими обоими очевидный вопрос – что же я собираюсь делать? – говорил, что сам еще не знаю, но логичного недоумения рассеять не смог. Не помню, смотрели ли мы что-либо в тот день на шахматах, но после чаепития я быстро откланялся.

На следующий день утром в коридоре коммунальной квартиры, где я жил, раздался телефонный звонок. Едва поздоровавшись, Виктор торжествующе объявил:

– Генна, я вас вычислил! Вычислил!

Запираться было бессмысленно, и я спросил:

– И что вы думаете по этому поводу?

– Ну не по телефону же мы будем обсуждать эту тему, – резонно заметил Корчной.

Мы встретились в шесть часов вечера того же дня у Казанского собора, напротив памятника Барклаю де Толли, и не спеша двинулись по Невскому к Московскому вокзалу. Говоря только о моей возможной эмиграции, повернули обратно и, проделав тот же путь, дошли до Адмиралтейства. Стемнело.

– Вам следует начать учить английский, научиться водить машину и печатать на машинке: все эти вещи могут очень пригодиться, как бы ни сложилась в дальнейшем ваша жизнь, – советовал мне Виктор.

Расставаясь, он заметил:

– В любом случае, вас ожидает очень непростой период, поэтому, пока суть да дело, предлагаю для начала сделать для меня кое-какую работу, ну, скажем, рублей за сто… Не могли ли бы вы сделать подборку партий по варианту…

Хотя события того времени по насыщенности и напряженности намного превосходили каждый год из 28 лет моей прожитой до того жизни, какие-то детали этой встречи уже изгладились из памяти, но общее впечатление дружеской поддержки с его стороны и желания хоть чем-то помочь отпечаталось очень отчетливо. Правда, одобряя мой план, Виктор считал его делом на редкость длительным, растянутым, как он полагал, на долгие месяцы, а то и годы.

Тогда я много времени проводил с известным в Ленинграде шахматным деятелем Леонидом Михайловичем Левантом (1928–2017), уехавшим с семьей в Израиль на следующий год, но уже тоже твердо принявшим решение об эмиграции. У Леванта было немало знакомых, обещавших, что с устройством на какую-нибудь неприметную работу у меня проблем не будет.

Особенно меня привлекала работа сторожа: занятость – 24 часа кряду, зато потом – трое суток свободны. Зарплата, правда, всего 80 рублей, но главным было – исчезнуть с горизонта и получить характеристику.

На деле всё оказалось не так просто. Запомнился последний визит, на небольшой завод, кажется, на Выборгской стороне. Начальник отдела кадров, какой-то отставной военный, долго вертел в руках мою трудовую книжку: университетское образование, тренерская работа во Дворце пионеров, пристойная заработная плата и вдруг – сторожем. Нет, здесь что-то не так. Что не так, понять он не мог, но чувствовал какую-то нестыковку.

– А чего это вы уволились из Дворца, – спросил кадровик, – и идете на такую работу, к тому же значительно ниже оплачиваемую?