К этому вопросу я был готов и начал бубнить, что всё надоело, что голова забита шахматами и хочется передохнуть, и тому подобный вздор. Он посмотрел на меня внимательно еще раз и резко произнес:

– Учеником слесаря возьму!

Это стало последней каплей. Сказав, что подумаю, я попрощался и вышел из кабинета. Одно дело сидеть в будке сторожа и читать книжки, другое – каждый день приходить в цех и восемь часов кряду с напильником в руках заниматься полнейшей бессмыслицей в течение нескольких месяцев.

И мне осталось прибегнуть к нежелательному варианту: просить характеристику по прежнему месту работы – во Дворце пионеров.

Директриса Дворца, брошенная туда с комсомольской работы, Галина Михайловна Чернякова души во мне не чаяла. Ее кабинет находился совсем рядом с шахматным клубом, и мы частенько сталкивались, а то и перебрасывались словцом-другим.

Галина Михайловна уже знала, что я с месяц назад уволился из Дворца пионеров, и удивилась, увидев меня снова.

– Привет, Генна, чего это ты? – спросила она, увидев меня в приемной, где я беседовал с ее очаровательной секретаршей Ирочкой. Директриса говорила мне «ты», я ей – «вы», как это было заведено в советской табели о рангах.

– Я к вам, Галина Михайловна, по делу.

– Ну заходи, заходи, садись, – директриса была сама любезность. – Выкладывай, что у тебя за дела… Жаль, что ты ушел от нас. У меня дочка шахматами заняться хочет, думала ее в сентябре тебе отдать… Ну, что за дела у тебя такие?

Повисла пауза: я не мог произнести ни слова. Ведь сейчас я еще вполне лояльный гражданин, а через минуту, сам подвергнув себя остракизму, превращусь в антисоветчика и предателя.

– Мне нужна характеристика с места работы, Галина Михайловна, – наконец выдавил я из себя.

– Характеристика? Какие проблемы!

За пару лет до этого я оформлял характеристику для какой-то так и не состоявшейся зарубежной поездки, и той характеристике, сохранившейся у меня до сих пор, мог бы позавидовать каждый.

– Но это не совсем обычная характеристика, – бессознательно откладывал я аутодафе.

– Не понимаю, какая-такая необычная характеристика, куда? Ну что ты тянешь дыню за пупыню? Выкладывай! – настаивала Галина Михайловна. Она нахваталась на комсомольской работе разнообразных выражений и иногда употребляла их, показывая близость к простому народу.

Не знаю, как это было с другими, но я просто не мог переступить эту последнюю черту. Уже на Западе читал, что похожее чувство испытывали многие, даже годами обдумывавшие свое решение. Наконец я решился.

– Мне нужна характеристика в ОВИР для выезда в Израиль, – услышал я собственный голос.

Шок был, конечно, однако очень короткий. Хотя понятие «эмиграция в Израиль» в начале 1972 года было почти неизвестно, Галина Михайловна сразу нашла правильный тон. Тут же перейдя на «вы», она сказала, что от кого-кого, а от Сосонко такого поступка не ожидала. Впрочем, была коротка и сообщила, что в самое ближайшее время состоится общее собрание сотрудников Дворца пионеров, о чем меня оповестят.

Собрание, в повестке дня которого был только один вопрос, вела председательница профкома, тренер по художественной гимнастике. Она сразу объявила, что «собрались мы, товарищи, по очень необычному поводу», и предложила высказаться о бывшем коллеге каждому сотруднику. Не успела она закончить, как пожилая и незнакомая мне женщина запричитала:

– И каким только молоком его мать кормила?!

Хотя меня предупреждали, что остроумие нужно оставить дома и единственной моей целью является получение любой характеристики, я не удержался и спросил, следует ли мне отвечать на этот вопрос.

– Ну что это вы так саркастично, товарищ Сосонко, – заметила ведущая и перешла к поименному опросу всех присутствующих.

Это была единственная вольность, которую я себе позволил. Ибо случалось, что такие собрания выносили резолюцию «в характеристике отказать», после чего человек оказывался в подвешенном состоянии: документы в ОВИРе у него не принимали, на работе травили…

Ни один из моих шахматных коллег-тренеров на это собрание не пришел. Кто-то уехал с детьми на соревнования, кто-то сказался больным. Знаю, что когда Александра Васильевича Черепкова стали спрашивать обо мне, он обронил только: «Геннадий Борисович был хорошим тренером, лично же мы не были близки, и ничего сказать о нем не могу». По тем временам это был в высшей степени достойный ответ.

Помню, кто-то спрашивал, к кому я еду, другие – знакомо ли мне положение дел на Ближнем Востоке. Я отвечал, не вдаваясь в подробности и не вступая ни в какие дискуссии. Все выступления той или иной степени ангажированности сводились к требуемому осуждению моего поступка, а я сидел, стараясь не глядеть на людей, многих из которых знал лично. Самым запоминающимся было выступление молодого тренера фехтовальщиков. Перед собранием он допытывался у меня, как можно пить водку в жару, царящую в Израиле, и имеются ли там публичные дома. Несмотря на предупреждения о серьезности предстоящего действа, он не внял моим словам и сидел пораженный тем, что говорили обо мне наши коллеги. И когда ведущая назвала его фамилию, выдавил только: