— А остальные?

— Почти все мертвы.

— Что ж, значит, хоть в нем я не ошибся. Это радует.

— Неужели тебе ведомо такое чувство, как радость?

— Твой сарказм не уместен.

— Равно как и твое «чувство радости».

— Вновь забываешься, Дарата.

— А что я такого сказала? Это лишь правда и все.

— Что же я тебе такого плохого сделал, что ты выказываешь такое неуважение и презрение ко мне?

— Неуважение? Презрение? Ты воистину слеп. Коль умел бы ты чувствовать, то знал бы, что я уважаю тебя и никакого презрения не испытываю. Но меня раздражает, когда ты пытаешься присвоить себе то, что тебе не дано. Нет у тебя чувств. Смирись с этим, наконец! Да, ты можешь их имитировать, подражать простым смертным, но на самом деле за этими масками будет скрываться холодная пустота и безразличие.

— Мне не безразлично то, что будет с моими созданиями.

— Потому что они для тебя лишь актеры, играющие пьесу, о которой знаем лишь мы с тобой.

— Мне уже давно не интересны они. А вот те, кому я дал главные роли… Это совсем иное. Но и они меня разочаровывают.

— Ты создал их совсем недавно. Им нужно время.

— Если только они не передохнут раньше времени.

— Быть может. Но одному ты дал много больше возможностей. Его ты оберегаешь, разве нет?

— Не одному, Дарата. Были и другие. Твои слова правдивы лишь наполовину. Я не могу вмешиваться в игру актеров, неужели ты забыла?

— Но ты можешь их направлять.

— Именно. Что я и делал.

— А если бы он не пошел по твоему пути, что ты указывал ему? А если бы он умер, ведь столько раз был близок к этому. Что было бы тогда?

— Это был бы просто неудавшийся эксперимент.

— И все?

— А что ты хотела услышать от меня?

— Ожидала, что у тебя вновь появятся «чувства».

— Дабы ты в очередной раз съязвила по этому поводу? Пожалуй, я лишу тебя такой возможности.

— Все равно она мне представится и притом не раз.

— Не пора ли тебе продолжать выполнять свои обязанности?

— А куда торопиться?

— Все равно, отправляйся. У тебя много дел.

— У меня много помощников, которые помогают мне справляться с моими делами. Но, последний вопрос.

— Задашь через пару миллионов лет, или же позже.

— А я спрошу сейчас. Почему ты дал ему такое имя?

— А чем оно тебя не устраивает?

— Необычное и слишком могущественное.

— Потому что он особенный, Дарата. И я очень надеюсь, что он меня не подведет и вскоре покажет мне поистине дивное зрелище.

***

Сколько минуло лет с тех пор, как он встретил Роэна сказать очень трудно. Можно, конечно, подсчитать, но нужно ли?

Анафрахион как-то смотрел за тем, как создавался новый мир. Тысячи различных нитей Силы слились воедино, обмениваясь возможностями и своими составляющими. Но что еще творилось внутри этой сферы он не понял, да и не стремился понять. Но когда шар остановился и затвердел, он присмотрелся. Сеть трещин прошлась по этой скорлупе и вскоре она растаяла, обнажив пылающую поверхность нового мира. Смотреть дальше некромант не стал, ибо понял, что уйдет еще слишком много лет, прежде чем этот мир остынет, покроется землей, растительностью и лишь спустя много-много лет появится жизнь. Столь долго следить за этим миром ему не хотелось.

Он научился выходить в Междумирье безо всякого ритуала и был близок к тому, дабы научиться странствовать по уже известным ему мирам без этого самого Междумирья. Должна была получиться быстрая телепортация из одного мира в другой.

Анафрахион любил медитировать, сидя на коленях под небольшим водопадом. Это придавало особую ясность мысли и помогало ему лучше сконцентрироваться на чем-либо, а вода словно очищала его разум от иных и дурных мыслей. Говорят, что огонь очищает. Что достаточно лишь смотреть на пляску языков пламени, и душа твоя очищается. Это ему непременно помогало, но порой хотелось посидеть под небольшим водопадом.

Кроме того, он любил наблюдать за силами природы. Как течет ручеек, река, сколь спокойным может быть озеро и сколь неистовым море иль океан. Любовался величием гор, ловил на себе любое дуновение ветра, но более всего предпочитал смотреть за языками пламени. О, это зрелище его завораживало. Приятное тепло, неповторимый треск горящих дров, танец огня. И как только он раньше не обращал на все это внимания? И предпочитал, дабы все было естественным, сиречь без магического вмешательства. Смотря, он пытался научиться. Забавно, но такое обучение дало ему куда больше, нежели его былые наставники. Он всматривался в естество каждой из Стихий и пытался придать своей магии максимальное с ней сходство. Кроме того, он вывел для себя следующее правило: тело и дух должны быть подобны горе, движения уподобиться воде, приобрести всевидение ветра и в бою быть подобно пламени, которое всегда могло разгореться и стать куда опасней, нежели изначально.

Некромант, сидя под водопадом, думал о своей жизни. Нет, не о прошлом, но о настоящем и грядущем. Сколь долго он еще будет жить? Свой возраст он перестал считать, дойдя до семисот тысяч восьмисот восьмидесяти двух лет. С тех пор прошло… ничуть не меньше времени по меркам Вселенной. А он нисколько не изменился. Все те же серые волосы, белые глаза с небольшим отблеском, лицом остался прежним и без единой морщинки. Характер и поведение у него менялись относительно часто, а потому он сперва не понимал, почему у людей, да и не только у них, считалось, что, чем ты старше, тем ты серьезней должен быть и что ты смотришь на мир чрез эту завесу отжитых лет? Почему они себя так ведут? Двухсотлетние людские маги жуткие зануды, безо всякого задорного огонька в глазах. Эльфы, которым десять тысяч лет, немногим лучше, ибо эта раса скучна и занудна сама по себе. А что же ты, Анафрахион, а? Что ты можешь сказать о себе? Ты изменчив, не постоянен. Но ты уже давно не был таким занудой. А почему? Смертные знают, что им отведено не много, а потому в преклонном возрасте ведут себя, как правило, абсолютно иначе. Да и силенок уже не хватает зачастую. Сцерры и эльфы несколько отличаются, но все равно они знают, сколь длинной может быть их жизнь. Ты же не знаешь этого. За все годы не встретил ни одного Великого, коих оказалось несколько больше, нежели ты предполагал, а простого мага, равного тебе по могуществу и подавно не нашел. Смертен ли ты? Конечно. Просто, быть может, тебе не суждено умереть от старости, но другое существо вполне может тебя убить. Так все же почему ты не посвящаешь в свои годы свою жизнь философии? думам о чем-то невообразимо высоком и далеком? того, что не узреть и не достать никогда? Почему ты не ведешь себя, как все людские маги в свои двести лет? А потому, что ты не хочешь только думать о высших материях. Ты хочешь их увидеть воочию и ощутить. Потому что рано или поздно ты добьешься этого, ибо жить будешь еще очень и очень долго, чего лишены все иные. А коль так, то зачем меняться и уподобляться старым ворчунам? Ты можешь быть таким, каким захочешь. А ведь также принято считать, что многие долгожители становятся безумными, ненормальными, одержимыми какими-либо идеями. Возможно, коль изначально было не все ладно с головой, то возраст только все усугублял. Сам же некромант считал себя абсолютно нормальным.