Я выскальзываю из кровати в восемь тридцать и, выглянув в коридор, прислушиваюсь. В воздухе царит идеальная тишина, намекая на желанное уединение, поэтому я быстро переодеваюсь в футболку и шорты и спускаюсь на кухню, чтобы сделать себе завтрак.

Даже несмотря на одиночество, расслабиться все равно не получается, а потому когда начинаю разбивать яйца на омлет, одно из них шмякается на пол и растекается по плитке сопливо-желтой массой.

Со вздохом беру тряпку и, опустившись на колени, начинают собирать непокорный продукт птицеводства с пола.

— Ты почему снова полы драишь? — раздается сверху. — Я говорил: уборкой должна заниматься уборщица.

Меня словно в кипяток опустили. Ну почему наша первая встреча с Молотовым после ночного происшествия должна состояться именно так? Когда я снова на четвереньках.

— Я яйцо разбила, — бормочу я, поднимаясь. Надо для приличия повернуться к нему лицом, чтобы поздороваться, но не могу себя заставить, как не пытаюсь. Мне кажется, встреться мы взглядами, Молотов прочтет каждую мою мысль, поэтому я, положив склизкую тряпку в раковину, просто жду, когда он уйдет.

Звука удаляющихся шагов не слышно, и с каждой секундой напряжение во мне нарастает, да так стремительно, что начинают дрожать руки. Мысленно матерюсь и включаю воду, чтобы заглушить грохот сердца и опасные мысли, выламывающие виски. Почему я не слышу шагов? Он не уходит? Или Молотов тоже владеет навыками бесшумного перемещения, и я на кухне я уже давно одна?

Но если я одна, тогда почему спиной чувствую его присутствие? И аромат парфюма никуда не уходит, и подмышки по-прежнему мокрые. И позвоночник печет словно его нагревают газовой горелкой.

Господи, да не могу же я так вечно стоять. Это идиотизм какой-то. Надо обернуться, чтобы убедиться, что никого за мной нет.

Собрав в кулак все свое рязанское мужество, я тихо выдыхаю и медленно поворачиваюсь. Если бы меня в темечко ударила молния, вряд ли эффект был настолько же сильный, как от вида темно-синих глаз, смотрящих на меня в упор. Кислород стремительно исчезает из легких, замещаясь дозой пряно-древесного запаха, от которого кружится голова. Молотов стоит в каких-то десяти сантиметрах от меня, что почти касается моей груди тканью идеальной белой рубашки.

— Чего тебе нужно, Юля?
– хрипло произносит он, неспешно обрисовывая глазами мое лицо, от чего едва кровь вновь приливает к щекам.— Что сделать, чтобы ты убралась из моей жизни?

Куда подевался твой провинциальный темперамент и чувство собственного достоинства, Живцова? Олигарх тебя унизить пытается. Вот-вот и снова деньги предлагать начнет. А ну-ка рыкни на него. Возмутись. Оттолкни. Хоть что-нибудь сделай.

— Ничего мне не нужно… — кое-как выкарабкивается из моего горла тихий писк. Господи, какие ресницы у него. А скулы. И плечи широкие настолько, что всю кухню закрыли.

Я прилипаю к кухонному гарнитуру, потому что в этот момент Молотов преодолевает разделяющие нас жалкие сантиметры и придавливает меня своим телом, так что я чувствую каждый тренированный кубик и каждую напряженную мышцу. Твердые как камень и горячие как сковородка, на которой в данный момент выгорают остатки сливочного масла. А еще в брюках у Молотова огромная эрекция. Настоящая скалка, выражаясь кухонным языком.

Он сдавливает пальцами мои скулы, от чего рот распахивается, и темный взгляд моментально падает на него.

— Меня достало твое вранье, Юля, — грубая вибрация этих слов обжигает подбородок. — Как меня все это достало.

Я чувствую себя парализованной и беспомощной. От тяжелого мятного дыхания на своем лице, от расширенных зрачков, пронзающих меня насквозь и от доминирующей мужской близости. Все мысли о том, что передо мной Димин отец, который по все морально-волевым критериям не должен интересовать меня, испаряются от жара, нарастающего между бедер с каждой новой секундой.

Взгляд Молотова отрывается от моих губ и, скользнув ниже, застывает на груди. Теперь даже если я попытаюсь сказать хоть слово, ничего не выйдет, потому что во рту наступила тотальная засуха.

— Ты снова без белья.

Если бы за мной не было опоры в виде кухонного гарнитура, я бы уже валялась на полу. Ноги ослабели, в ушах шумит, в интимиссими щедрый потоп. Хотя настоящий потоп начинается секундой позже, когда рот Молотова грубо прижимается к моему.

Боже мой. Боже… Язык лондонского олигарха у меня во рту. Уверенно раздвигает губы влажным напором и сталкивается с моим. Огромная рука перехватывает затылок и сжимает так, словно я его собственность. Вторая ладонь протискивается между мной и гарнитуром и жестко стискивает ягодицу.