Когда я все-таки решаюсь открыть глаза, то понимаю, что замурована под толстым слоем стекла, а темно-синий потолок кажется мне искаженным, затуманенным, через его прозрачную, но непробиваемую призму.

Вне всяких сомнений, это лабораторная капсула, и я нахожусь внутри нее, прямо как та девушка из моих воспоминаний, истекающая кровью.

Уверена, история знает много маньяков, случаев похищения, тиранов и садистов, держащих девушек взаперти – неважно: в вонючих подвалах или же «золотых клетках». Но именно меня угораздило попасть в лапы к особенному психу.

Он не использует женщин для удовлетворения своих физических потребностей, а просто помещает их в тесный кокон из непробиваемого стекла, позволяя своим жертвам в полной мере ощутить себя парализованной бабочкой, находящейся в плотно закрытой банке.

Отлично. Вот к чему привела собственная глупость. Карлайл, мать его, прав. Я и есть «овечка», в силу своей наивности, решившая, что такому мужчине, как Джеймс Грейсон, нужна девушка с моей «шикарной» родословной. Чем я думала? С чего взяла, что все эти нежные улыбки и затуманенные взгляды предназначались настоящей Кэндис, а не той кукле, с идеальным прошлым и генами, которую я выдумала для него?

Чрезмерная гордость не позволяет мне слишком долго корить себя и заниматься самобичеванием, уже через несколько секунд я с толикой обиды думаю о Джеймсе, и вспоминаю, с каким пренебрежением он смотрел на меня, в той темной комнате. Сколько отвращения было в его словах.

Черт… даже к самому «низшему» персоналу он обращался с большим уважением. Все в тоне его голоса, и в каждом отчеканенном слове, говорило мне о том, кто я для него теперь на самом деле.

Я не просто «лгунья»…

Я – грязь.

Грязь, об которую он испачкался.

Грязь, от которой ему не отмыться.

И Элиты, особо помешанные на чистоте крови, свято верят в то, что обмен биоматериалом с бесправными женщинами – это хуже, чем переспать с мужчиной, не будучи геем. Серьезно. Слышала от болтливых клиентов на прошлом месте работы, но сейчас это уже неважно, Джеймс наверняка уже забыл мое имя, и пытается жить прежней жизнью, в то время как я знакомлюсь со своей новой… ролью лабораторной мыши.

А что бывает с подобной мышью?

Она выходит из своей клетки исключительно по воле своего Исследователя, и то, только ради того, чтобы в очередной раз «выполнить его задание» за кусочек сыра.

Достаточно красочная аналогия для того, чтобы передать словами, как я сейчас себя чувствую?

И это я, человек, который больше всего на свете мечтал о свободе… если бы не гадость, вколотая Карлайлом, заковавшая мышцы в свинец, мое сердце взорвалось бы от боли. Я бы умерла и агония просто закончилась…

Было бы легче. Правда.

Не знаю, сколько еще времени пролежу в столь «амебном» состоянии, но понимаю, что еще чуть-чуть и у меня разовьется серьезная форма клаустрофобии.

И сейчас, я чувствую себя еще ничтожнее, чем та маленькая девочка, стоящая на коленях перед своим первым хозяином. Получая новый удар раскаленной плети о спину, она не плачет, лишь смотрит в глаза Элисон, умоляющей ее палача оставить сестру в покое.

Когда-то Руфус исцелил меня и заставил поверить в то, что я никогда не была той девочкой. Но Макколэй подарил мне новые воспоминания, сначала связав мое тело, а теперь приступил другому этапу, решив заковать в шибари и душу.

И я, в который раз, не понимаю его цели…

Хотя объяснение всем его неадекватным поступкам до боли банальное и простое: он не здоров. Помешан на своих безумных идеях. Для Мака не существует людей, лишь биоматериал, который можно поместить на стекло и изучить под микроскопом.

Я это знаю, потому что в Руфусе я всегда чувствовала подобные качества. Да только он бежал от своего цинизма, и, возможно, поэтому, так покровительски относился ко мне и маме. Руфус Карлайл хотел быть другим.

Человечным.

Он хотел быть кому-то нужен, и я читала эту острую необходимость в его глазах, каждый раз, когда от всего сердца благодарила опекуна за все, что он мне дал.

Я не могу закричать, хотя, кажется, что надрываю легкие, пытаясь издать хотя бы малейший звук.

В целом, ощущения, как при неудачном наркозе. Даже фильм такой был, черт подери. Старый. Тот самый, где мужчина не отключился во время операции на сердце. И я чувствую каждый надрез, как и этот несчастный. Прикосновение чужих рук к своей коже. Временами кажется, что на мою грудь упал метеорит – настолько дышать трудно.