Человек в итоге со всей своей жизнью и так называемой душой вполне помещается в бетонную урну и находит вечный покой на дне реки, где среди других таких же погребальных урн и уродливых бетонных гробов, если верить слухам, селятся осьминоги… Постепенно домашние цветы обращаются коричневым прахом, сливаются с землей в горшке. А потом рухнет дом, растают ледники, и детскую площадку поглотит вода. Сначала воды будет по локоть, потом глубина достигнет нескольких метров. Но в конце концов антенна самого высокого дома в районе, стоящего на холме, исчезнет под водой. И не станет ни осенних листьев, ни тропинки, ни худых собак… Вот оно, Лизино время, которое ей нужно помнить и нужно победить.

Лиза села на кровати. Над прямой пустотой стола поднимался прямоугольник фотографии с черным уголком.

— Доброе утро, — прошептала Лиза и не услышала собственных слов.

Из наушников глухо звучала песня «Что-то особое во мне» группы Shortparis — плейлист с этой песней Лиза обычно слушала на ночь. Опять она заснула вместе с музыкой. В санатории такое с ней случалось несколько раз — дело было, наверно, в каком-то особенно сонном воздухе или в так и не ставшем для нее привычным распорядке дня.

А может быть, на этот раз все дело было в нем, в этом Маре Агафонове, и без музыки этой ночью ей не удалось бы заснуть.

Как он там?

Сначала Лиза (даже прежде, чем надеть очки) потянулась к телефону. Почему-то она почувствовала, что ее уже ждет ответ. Мара жив, она знала. Смерть она бы ощутила по запаху, по шуму ветра за окном.

Ее действительно ждали новые сообщения от него. Возможно, есть частица ее заслуги в том, что он до сих пор жив?

Поколебавшись, Лиза решила, что не станет читать сообщения сразу — она подождет нужного настроения.

Поднявшись с кровати, она заметила, что у нее трясутся руки — как будто вовсе не спала.

Каждое утро все начиналось сначала: она одна в лодке посреди океана, и в этом опустошающем штиле ей предстоит вновь искать силы для жизни, как спасительный островок на горизонте.

Лиза оделась и спустилась во двор. Перед завтраком она обычно бродила по пустынной территории. Это был ее утренний ритуал, а ритуалы не откладывают, потому что ритуалы, даже самые глупые, священны. Пусть это была всего лишь бессмысленная смена положения тела в пространстве, пусть — нечто вроде выдавливания пустоты из тюбика зубной пасты, но эти прогулки уже успели войти в привычку и к тому же помогали ей справиться с вялым течением времени. Правда, она могла бы поклясться, что время в санатории течет иначе, чем снаружи, и иногда ей казалось, что один день здесь равен трем дням в Москве. Зато и ночь приходила в «Сосны» раньше и длилась как будто дольше. Раннее утро перед рассветом и поздняя ночь — вот, что дарило Лизе надежду. Тем приятней было думать о том, что дни становятся все короче. Время, которое нужно убить, постепенно таяло у нее на глазах.

По тропинке, засыпанной опавшими листьями, Лиза спустилась к искусственному озерцу, присела на мокрую скамейку и положила на колени потрепанную толстую книгу в мягкой обложке.

Сейчас она перечитывала — и уже не впервые — «Волшебную Гору» Томаса Манна (а ведь только одинокий человек с уймой свободного времени может позволить себе перечитывать оба тома дважды в год). Но, без сомнений, это было идеальное место для чтения Томаса Манна — в сырой тишине под тусклым фонарем. Лиза склонилась над книгой. Этим ноябрьским утром у нее в руках действительно было неисчислимое количество времени. Начинался очередной тихий день, который она собиралась провести в горько-приятном одиночестве.

В этот раз мысли путались и мешали сосредоточиться на чтении; несколько раз ей приходилось возвращаться к началу страницы. Она не знала наверняка: все из-за непрочитанного сообщения или из-за ночного кошмара, — но сердце стучало, а ведь уже давно ничего подобного с ней не происходило. Она привыкла думать, что внутри у нее совсем-совсем тихо и пусто…

Вскоре она не выдержала, захлопнула книгу, забыв оставить закладку, и открыла новые сообщения от Мары.

Мара, 2 ноября в 4:46:

Я тебя вспомнил, Лиза, вспомнил ту нашу встречу в бассейне. Как же я мог тебя забыть? Прости меня за это.

Мара, 2 ноября в 4:50:

Сейчас я дома. Ты, наверно, решишь, что я вовсе не собирался идти под воду, а только придумал повод тебе написать, но, поверь, это не так. Я давно уже вынашивал эту идею, как уродливого ребенка, несколько раз я пытался, но никак не мог довести дело до конца. Мне не хватало решимости для последнего шага.

Мара, 2 ноября в 5:02:

В этот раз меня спас, если можно так сказать, какой-то местный дворник. Он вроде убирал территорию от листьев, а может быть, просто следил за мной, этого я точно знать не могу. Это может показаться странным, но я как будто предвидел его появление на берегу, потому что как раз перед тем, как меня застал врасплох взгляд его узких глаз, я думал о японских летчиках-камикадзе. Точнее, у меня с самого утра крутилась в голове цитата японского же писателя Юкио Мисимы. Как видишь, на меня производят большое впечатление чужие мысли. Сейчас я нашел эту фразу, так что могу точно ее процитировать.

Мара, 2 ноября в 5:04:

«Слишком стремительно падаешь вниз, но успеваешь понять,

Что все эти дни, всю недолгую жизнь, ты привыкал умирать».

Мара, 2 ноября в 5:10:

Может быть, я подсознательно пытался настроиться на нужный лад, потому что в воде у берега мне, как я уже сказал, примерещились разбитые летчики в своих искореженных машинах, которые так точно ассоциируются у меня с этим отрывком.

Мара, 2 ноября в 5:14: