— Полагаю, я могу вам доверять, — согласился Мерль. — Идемте же, нас ждет коляска.

— Позвольте мне ехать с вами, — попросил вдруг Мальтус Фолькон.

— Кто вы, могу ли я узнать? — поинтересовался секунда-конестабль.

— Младший архивариус Палаты Мальтус Фолькон.

Секунда-конестабль насторожился, но ничего не сказал, лишь кивнул.

Тихие и малолюдные улицы выглядели печально; кое-где попадались открытые двери лавок, одинокие лоточники, у которых никто ничего не покупал, да пьяницы, единственные бесстрашно бродившие по мостовым.

Навстречу проехала телега, собиравшая трупы. Если бы Бофранк присмотрелся внимательнее, то узрел бы среди прочих мертвых тел толстяка в грязных и изодранных одеждах священника, чье лицо, изуродованное язвами, почернело, а на губах засохла коркою кровь…

Бофранк не удивился, когда их провели прямиком к грейскомиссару: чиновника его уровня если и мог кто допрашивать, то лишь один Фолькон. Юноша остался в приемной, а субкомиссар в сопровождении Мерля проследовал в кабинет.

— Мне странно слышать о ваших деяниях, Бофранк! — жестко заявил грейскомиссар, как только они вошли. — Понимаете ли вы, что совершили?

— Я ничего не совершал, — возмутился Бофранк, — и не хочу слышать гнусных наветов.

— Сие не наветы, а подлинные свидетельства, и вы знаете это лучше меня!

— Свидетельствующий против меня фрате Хауке суть мой давний и последовательный недоброжелатель. Что мешало ему попросту очернить мое имя?

— Вас видели десятки людей!

— Из которых, прошу заметить и как я понимаю, никто не знал меня ранее. Согласитесь, хире грейскомиссар, ведь я провел юные годы отнюдь не в монастыре фелицианок. А тут — какой-то погром, исчезновение грейсфрате Баффельта… Кстати, насколько мне известно, грейсфрате не должен был бы находиться в женском монастыре, как по-вашему?

— Не нам судить о вопросах и делах церкви, — сказал Фолькон, с некоторой, впрочем, неуверенностью.

— Однако ж я ничего не совершал из того, что мне приписано. Да, я провел время в компании друзей, каждый из которых подтвердит это.

— А подтвердит ли сие хозяин гостиницы?

— Ввечеру я его не видел, как и он меня; всякое может быть. Но покамест получается слово Хауке против моего, и оба подкреплены словами свидетелей.

— Даже если так, вы сами знаете, что я вынужден взять вас под стражу.

Сказав так, грейскомиссар позвонил в колокольчик, и в кабинет вошли трое гардов, среди которых Бофранк увидал и Акселя. Бывший фамилияр сконфуженно уставился в пол, и Фолькон хотел было уже отдать указание проводить Бофранка в камеры, когда в кабинет вошел его сын.

— Дверь была худо притворена, и я невольно слышал разговор, — сказал он, с чрезвычайной смелостию глядя прямо в глаза отцу. — Я редко просил вас о чем-то, отец, но сейчас хочу поговорить с вами наедине. Пусть хире субкомиссар побудет это время в приемной — возможно, после нашей беседы вы измените свое решение.

— Что ж, побеседуем, — согласился немало озадаченный грейскомиссар.

Бофранк и гарды вышли в приемную, и Аксель пробормотал виновато:

— Кто ж знал, хире Бофранк, что оно так…

— Служба есть служба, — сказал Бофранк, который и в самом деле не имел никакой обиды на Акселя. — Скажи лучше, как жизнь у тебя?

— Какая тут жизнь, — махнул рукою Аксель, сделав указание гардам удалиться, — коли город, того и гляди, весь перемрет! Тьфу-тьфу, домашние мои все целы… да надолго ли? Как и уберечься, не знаешь…

— Вот что скажу тебе, Аксель. Ты верно мне служил и, хотя отличался порой ленью и винопитием, в остальное время выказывал себя достойно. Может статься, я на днях уеду и вернусь ли обратно — не ведаю; коли не появлюсь я спустя полгода, пойди на улицу Подмастерьев, найди там дом некоего Ульрика Гаабе, некогда ростовщика, а ныне торговца старинными вещами. Сей Гаабе человек честный, он должен мне денег — сумма не столь уж велика, но тебе с семьею, чаю, пригодится.

— Что вы такое говорите! — воскликнул Аксель. — Возвернетесь и сами потратите, на что надобно.

— Если возвернусь — потрачу. А уж коли нет — сделай это за меня, притом мнится мне, что ты распорядишься деньгами с большим умом, нежели я.

В этот момент из кабинета вышли оба Фолькона, отец и сын.

— Мне пришлось рассказать все, что я знал, — поторопился сказать юноша, — и прошу не сердиться на меня за это, хире Бофранк.

— Мальтус убедил меня отпустить вас, — сухо сказал грейскомиссар. — Я не могу сказать, что поверил в эту историю всецело, однако ж некоторые события кажутся мне необъяснимыми… Не знаю, правильно ли я поступаю, но я в самом деле освобождаю вас, хире Бофранк. Благодарите моего сына, который выказал небывалое мастерство увещевания и, как я вижу, вообще поумнел и посерьезнел в последнее время чрезвычайно.