Что-то подсказало мне, что нужно ответить, от негромкого, но твердого голоса исходило отчетливое ощущение опасности.

— Мне все равно, по какой мишени стрелять, — отозвался я уже более миролюбиво. — Не промахнусь.

— Кто привел сюда этого вольного стрелка?

— Я, — ответила Дениз, сделав шаг ко мне. — И я за него отвечаю, товарищ. Он наш.

— Подойдите ближе. Оба, — приказал негромкий голос.

Я подошел к сидевшему в дальнем углу чердака мужчине, всем своим видом показывая, что мне совершенно наплевать и на него, и на его мнение обо мне. Подумаешь, раскомандовался тут кто-то! Но мой апломб мгновенно разбился о ледяной, изучающий взгляд незнакомца.

— Ты — анархист? — спросил он.

— Я сам по себе, — гордо ответил я. — Просто ненавижу буржуа и уважаю справедливость.

— Похвально, — чуть усмехнулся мужчина. — Вот что, любитель справедливости, приходи ко мне завтра, ближе к вечеру. Дениз тебя проводит. Тем более что она за тебя поручилась. Ты уверена, что он — наш, а, Дениз? Граф тебя не подведет?

— Уверена! — твердо ответила Дениз. — Абсолютно.

Это не было правдой — тогда. Но через месяц это стало правдой, а «граф» надолго стало моей подпольной кличкой. Наступил май 1968 года, перевернувший мою жизнь. Дениз теперь постоянно была со мной, мы оба забросили учебу и вели очень бурную политическую жизнь. Точнее, её вела Дениз, а для меня было важно только то, что она почти полюбила меня… почти. Ради нее, а не из-за каких-то не совсем понятных мне идей, я убил несколько человек — как мне объяснили, «мешавших торжеству революционного дела».

Как это было трудно в первый раз! Одно дело — стрельба по мишеням и совсем другое дело — по живому человеку. Мне было дико и страшно представить себе, что я нажму на курок, и кто-то перестанет существовать. Перестанет дышать, двигаться, смотреть на небо, любить, превратится в окровавленное и неподвижное тело…

— Ты все усложняешь! — сердилась Дениз. — При чем тут чье-то существование? В то время, когда этот человек наслаждается жизнью, из-за него гибнут сотни и тысячи ни в чем неповинных обездоленных людей! Да он и не человек вовсе, а лишь деталь плохого механизма, который следует раз и навсегда остановить, убрав эту деталь. Ну, представь себе, что нужно всего-навсего удалить небольшой винтик — и огромная машина эксплуатации и беззакония затормозит. На нас возложена высокая миссия освобождения человечества.

Первый удаленный «винтик» запомнился мне на всю жизнь: невысокий, плотный мужчина в дорогом, но неброском костюме. Директор какого-то банка, наотрез отказавшийся «пожертвовать» некую сумму на дело освобождения человечества. Мне показали сначала его фотографии, потом — его самого. Судя по всему, директор что-то заподозрил, потому что постоянно ходил с двумя охранниками. Только это ему не помогло.

Три дня у меня ушло на то, чтобы подобрать подходящее место для засады. Осложняло задачу то, что его дом находился на узкой улочке в старом квартале Парижа, туда же выходил и подъезд, в котором директор жил. Поэтому с крыши выстрелить было невозможно. Пришлось караулить жертву возле дверей банка, хотя там было гораздо опасней: полиция, охрана, прохожие. Кто-то мог засечь, откуда стреляли, а значит, уходить пришлось бы в ускоренном темпе.

Но я справился и с этим. Первые два дня прошли впустую, потому что никак не удавалось поймать объект на мушку. На третий день мне повезло, причем повезло так, как бывает только с новичками. У одного из охранников директора развязался шнурок на ботинке. Естественно, телохранитель наклонился — просто, чтобы посмотреть, — и открыл своего подопечного, в ту же секунду я нажал на курок и даже с расстояния в сто с лишним метров увидел результат. В следующую секунду я уже спускался с чердака вниз к черному ходу, а через несколько минут садился в ожидавшую меня неподалеку машину.

После третьего «винтика» мне недвусмысленно намекнули, что надо бы скрыться и переждать опасное время. Дениз отвезла меня к каким-то своим родственникам в провинцию, где я отчаянно скучал. Потом я узнал, что за мной приходили к моим родителям, но те ничего обо мне сказать не могли, поскольку понятия не имели, где я нахожусь и чем занимаюсь. Да и знать, в общем-то, не хотели, я давно стал для них совершенно чужим человеком.

Полиция меня тогда так и не нашла, точнее, не нашла свидетелей, которые видели бы меня с оружием в руках. Косвенных улик оказалось недостаточно. Впрочем, в то время весь Париж напоминал бурлящий котел, студенческие волнения переросли чуть ли не во всеобщее восстание. К тому же мне сделали новые документы — в придачу к новой биографии. Их привезла Дениз, которая изредка навещала меня. Каждый её приезд был праздником, а тот, последний, я вообще запомнил на всю жизнь.

В тот раз нам повезло — родственники Дениз уехали в гости в другую деревню, и мы остались одни во всем доме. До этого наши свидания происходили, мягко говоря, своеобразно: хозяева, истовые католики, ни в коем случае не могли допустить, чтобы их молодая родственница-девица! — оставалась наедине с молодым человеком на продолжительное время. Максимум, что нам позволялось, — поговорить минут двадцать в комнате рядом с кухней, где из всей мебели был только колченогий стул, отчаянно скрипучий. Мы с Дениз, конечно, находили выход из положения, но после таких, с позволения сказать, «свиданий» те несколько часов, проведенных в моей собственной комнате показались просто сказкой. Да и Дениз была необыкновенно мягкой и нежной.

— Тебе нужно уезжать, — сказала она, лежа на моем плече. — Обещай мне, что ты это сделаешь.

— Без тебя я никуда не поеду! — возразил я. — Давай поженимся. Я люблю тебя. Я без тебя не могу.

— Не сейчас. Потом… Я приеду к тебе.

— Ты обещаешь?

— Я обещаю приехать. Потом. Сейчас это невозможно. Я должна закончить то, что начала. А тебя ищут, это опасно. Уезжай.

— Когда ты приедешь? Что ты должна закончить?

— Потом, — устало ответила она, обнимая меня. — Я все расскажу тебе потом. Сейчас у нас так мало времени…