— Остановите машину! — снова кричу я, но полицейские будто не слышат меня. Я толкаю дверь. Заперто. — Остановите машину! Остановите машину!

Мои попытки спастись бесполезны.

Не хочу находиться здесь. Зря я позволил им схватить меня. Следовало застрелиться сразу после того, как Хоши, Грета и Джек ушли.

Мы в огромном фойе под открытым небом. Вдоль стен растянулись ряды новых блестящих билетных киосков. Над ними яркими неоновыми огнями сияет огромная вывеска:

«Добро пожаловать в цирк! Представление продолжается!»

Мы нерешительно шагаем к жалким лачугам. Впереди Джек, за ним мы с Гретой, позади ковыляет Боджо. Вокруг стоит жуткая тишина. Наверное, потому, что большинство обитателей сейчас в городе — обслуживают Чистых, выполняя скучную, опасную, грязную работу. Впрочем, люди здесь все-таки есть, я чувствую их присутствие. Миллионы глаз тайком следят за нами.

Я стараюсь не смотреть по сторонам. Не припомню, чтобы раньше я хоть раз чувствовала себя так неловко. У нас под ногами чавкает грязь, хотя уже пару недель не было дождя.

И вот мы уже у лачуг. Джек остановился.

— Думаю, будет лучше, если вы пойдете вперед, а я немного отстану от вас.

На лице Греты отразился ужас. На моем, должно быть, тоже. СМИ могут трубить, что мы хладнокровные отступники, но это не так. Мне действительно страшно. Смогу ли я попросить о помощи первого встречного?

Как местные жители могут нам помочь, когда у них ничего нет? И почему они должны нам помогать?

— Почему? — спрашиваю я его.

Джек нахмурился:

— Я не слишком похож на них, вот почему. Мне почти сорок два года, но все зубы целы, волосы не выпали, и я все еще довольно силен, хотя мы уже год в бегах. Как только меня заметят, то сразу поймут, что я Чистый.

Мне становится совсем страшно.

Джек рассказывал мне о трущобах. Он говорил, что это единственное место, куда мы никогда не рискнем пойти, единственное место, где нам ни за что не спрятаться, во всяком случае, Бену и Джеку, потому что они Чистые. По его словам, даже вооруженные полицейские стараются не бывать в трущобах. Здесь правят Отбросы, вокруг слишком много голодных, озлобленных, отчаявшихся людей, так что от этого места нельзя ждать ничего хорошего.

Грета сжимает мою руку.

— Мы пойдем вместе, — говорит она.

Я смотрю на нее и чувствую прилив уверенности. Грета уже переборола страх и готова делать все, что нужно. Она всегда была самой храброй из нас.

— Что ты собираешься делать? — спрашиваю я Джека.

— Я пойду за вами следом. Опущу голову и попытаюсь, насколько это возможно, оставаться в тени, однако буду рядом. Если понадоблюсь, просто позови.

Мы с Гретой идем дальше. Я на всякий случай держу Джека в поле зрения. Он украдкой следует за нами. Надвинул шапку на самые глаза и старается придать лицу выражение унылой обреченности, типичное для большинства Отбросов. Но он прав: он действительно не похож на Отброса. Еще бы! Ведь он родился в другом мире.

Джек никогда не вспоминает свою прежнюю жизнь. Правда, однажды вечером, еще в первые дни наших скитаний, он рассказал мне и Бену о том, как стал таким, какой он есть — храбрым, верным и добрым.

Мы тогда прятались в лесу. Это была по-настоящему холодная ночь. Мы развели костер и, усевшись вокруг, разговаривали всю ночь. Грета и Боджо свернулись клубочком поближе к жаркому пламени и уснули.

Джек сказал, что лес напомнил ему о доме, где он жил, когда был ребенком. У его родителей была большая ферма и много земли. Но его мама умерла, когда он был еще совсем маленьким, а отец уделял все внимание делам фермы. Заниматься ребенком было некому, и Джека отправили в частную школу-интернат.

— Во время школьных каникул я был предоставлен самому себе, — признался он. — Я мог бродить где угодно, только бы не путался под ногами и никому не мешал.

На ферме всегда было много работы, а значит, требовались Отбросы, которые трудились бы на полях, убирали бы за скотом и тому подобное. В основном это были сезонные рабочие — на время сбора урожая нам всегда были нужны дополнительные рабочие руки. Но были и семьи, которые постоянно жили на нашей земле, в домиках, которые отец выделил для них.

В одном из таких домиков проживала греческая семья, их старший сын, Андреас, был моим ровесником. Еще с тех пор, как мы были маленькими детьми, мы играли вместе, на полях и в лесу. Я проводил с ним каждую свободную минуту. Разумеется, это было запрещено, но на сельской ферме, тем более в нашей глуши, никто не обращал на подобные вещи особого внимания.

Когда ты юн, кажется, будто беззаботная жизнь будет длиться вечно. Для меня не имело никакого значения его социальное положение, или что его отец был кем-то вроде невольника, который гнет спину под тяжелой рукой моего отца.