Он качает головой.

— Даже не знаю, почему я говорю с тобой об этом. — Он отворачивается и шагает прочь.

— Стой! — кричу я. — Что ты собрался делать прямо сейчас? У меня в этом цирке друзья, я имею право знать.

Он смотрит на меня через плечо.

— Приятного аппетита, — говорит он и скрывается в темноте.

Когда я возвращаюсь в лачугу, Грета и Джек уже сидят на полу, положив между собой фонарик. Его тонкий луч освещает горку сэндвичей перед ними. Боджо уже схватил один и деликатно покусывает его.

— Он не смог дождаться, — извиняется Грета. — В отличие от нас, — вздыхает она. — Джек сказал, что мы должны подождать тебя.

— Могли бы начинать и без меня, — говорю я. — Ладно, давайте есть.

Сэндвичи свежие: таких свежих я ни разу не ела. Ломти хлеба толстые и мягкие, а не сухие и черствые. Между ними по толстому куску розового мяса. Наверное, это ветчина.

Свежие сэндвичи с ветчиной. Еще одно из многих чудес, на которые способен Кадир.

Мы жадно поели и стали раскладывать на влажном полу одеяла. Грета свернулась калачиком рядом со мной, как когда-то в цирке, Боджо устроился у нее под бочком, мягкий теплый комок под одеялами.

По идее, я должна отпихнуть их обоих. Я каждый день в течение нескольких месяцев читала Грете нотации о том, что нельзя спать с животным.

Но я ничего не говорю. Я благодарна, что они здесь, со мной, с ними мне не так одиноко.

— Хоши? — шепотом спрашивает Грета.

— Да.

— Ты думаешь о Бене?

Я вздыхаю:

— Да, я о нем думаю. Хотелось бы знать, что с ним все в порядке.

Она резко поднимает голову и ахает:

— Но ведь с ним все в порядке, правда? Он сказал, что они не причинят ему вреда.

Думаю, мне не стоит делиться с ней своими опасениями.

— Да. С ним все в порядке, я уверена. Я просто скучаю по нему, вот и все.

— Я тоже скучаю по нему.

Прижимаю Грету к себе, вдыхаю запах ее волос. Как ей удается пахнуть так сладко, несмотря на все наши лишения? Не знаю даже, когда она в последний раз толком мылась, но всякая грязь и гадость никогда не прилипают к Грете. Ради нее я стараюсь лежать тихо, и, пока она не уснула, притворяюсь, что сама уже сплю, хотя и знаю, что не сомкну глаз, пока не узнаю, где Бен.

Похоже, что все они узнали меня одновременно.

— Это он! — говорит кто-то, и ему вторит шепот голосов. — Это Бенедикт Бейнс!

Это артисты цирка: они должны знать Хоши и Грету. Они должны знать, что это мы взорвали старую арену и с тех пор нас разыскивает полиция. Интересно, что они обо мне думают? Глядя на их пустые лица, на их разинутые рты, это трудно сказать.

Я пытаюсь найти лица парня и девушки из «Шара Смерти». Сначала я их не вижу, но потом замечаю за спинами других. Слава богу, живы. Парень, Шон, в упор смотрит на меня. Девушка стоит рядом с ним. Ее взгляд лихорадочно перескакивает с меня на него и обратно. Затем она осторожно кладет руку ему на плечо. Я должен поговорить с ними. Должен сказать им, что Сильвио солгал.

Какой-то мужчина делает шаг вперед. Он вынужден пригнуть голову, чтобы не зацепиться макушкой за низкий потолок. Он темнокожий, огромный, мускулистый. Через его лицо протянулся шрам.

Это Эммануил.

Пару секунд он молча смотрит на меня, затем решительными шагами приближается и огромной ладонью хлопает по спине.

Хоши часто рассказывала про Эммануила, так что он мне как старый друг. И все же он слегка не такой, каким я его представлял. Вблизи он даже выше, чем мне казалось на арене, зато не такой свирепый и воинственный, как на плакатах и голограммах, которыми в последние несколько недель увешан весь город. На самом деле у него жутко усталый вид, усталый и печальный. Ему наверняка холодно, потому что он без рубашки. Его тело сплошь покрыто шрамами, а на груди и спине отпечатались следы когтей. Под ребрами обозначилась впадина, похоже, эту часть его тела вырвал какой-то хищник. Рекламные плакаты показывают его шрамы крупным планом, особенно тот, что протянулся через все лицо. Думаю, это сделали нарочно, чтобы изобразить его этаким монстром. Но эффект абсолютно противоположный: монстры те, кто над ним издеваются. Те, к которым я сам когда-то принадлежал. И как же долго я не понимал их звериную суть!

Хоши рассказала мне, как Эммануил потерял свою партнершу, как она погибла у него на глазах. Я чувствую вину за ее гибель. Я тоже причастен к ее смерти. О, да, еще как! Эммануил знает, кто моя мать. Он знает, откуда я. Я — Чистый, по крайней мере, раньше им был. В последний раз, когда я его видел, он старался избежать львиных когтей и зубов. Знает ли он, что я тогда был там, в зрительном зале?

Я заставляю себя посмотреть ему в глаза. В них нет ненависти, нет вражды, лишь спокойствие и мудрость.

Затем становится шумно, и сквозь толпу пробирается маленький мальчик. Он выходит вперед и улыбается мне широкой, от уха до уха, улыбкой.

— Ты ведь знаком с Хоши? Я тоже ее знаю. Я…

— Иезекиль, — говорю я. — Хоши и Грета рассказывали мне про тебя. Они скучают по тебе.

Его улыбка становится еще шире:

— Правда? Я скучаю по ним. Хоши здесь была моим первым другом.

— Она очень по тебе скучает. Она скучает по всем вам. Она переживает, что бросила вас здесь.

Эммануил печально улыбается.