Лора Минтон вздыхает.

— Ты права. Я не пытаюсь найти оправдание. Я лишь пытаюсь объяснить, как обстояли дела. Культура политических классов в этой стране на протяжении многих лет сводилась к одному, а именно к молчаливому согласию. Держи свои мысли при себе. Не нарушай правил, не поднимай голову, не высовывайся.

Впереди над городом маячит Правительственный центр. Лора кивком указывает на золотую статую Чистого, поверх которой все так же висят экраны с нашими портретами.

— Ты даже не представляешь, как все тогда испугались. Испугались, что если сболтнуть лишнее, если начать задавать вопросы, если позволить себе откровенные высказывания, то тем самым можно поставить себя под удар. И тогда прощай все — дом, семья, статус Чистого. Тебя выкинут в трущобы и бросят там гнить.

Она утверждает, что не собирается оправдываться, но я бы так не сказала. Бен без малейших колебаний отказался от своего статуса. Да и Джек тоже не ждал, когда ему наконец позволят высказать свое мнение. Ради нас он пожертвовал всем, что у него было.

Но я не говорю этого вслух. Что это изменит? Я просто сижу рядом с ней, слушая, как она пытается найти оправдание своему соглашательству.

— Как оказалось, нас, сочувствующих, было много, если не большинство, но никому не хватало смелости высказать эти вещи вслух. Бен был первым.

Она снова смотрит на дом правительства.

— С каждым днем все больше и больше людей открыто занимают сторону Отбросов, выступают против Вивьен Бейнс и всего того, что она олицетворяет. Волну общественного мнения удалось повернуть вспять, и сделал это твой Бен. Даже если мы на следующей неделе проиграем выборы, то, что я открыто баллотируюсь как кандидат, представляющий интересы Отбросов, уже само по себе победа.

Она смотрит на меня, и глаза ее вспыхивают злорадством.

— Помнишь, я попросила Вивьен Бейнс пройти тест? Ее отказ означает одно: она знает, что это ложь! Я поставила ее в щекотливое положение. Пройди она его, кто знает, какая генетическая грязь всплывет в ее якобы чистой английской крови? Поэтому рисковать она не станет. Но чем дольше она отказывается, чем громче называет тестирование незаконным, тем более шаткой выглядит ее позиция в том, что касается как ее самой, так и любого из нас. Что бы она ни выбрала, это не сулит ей ничего хорошего. Империя, которую она построила, рушится на глазах. Все уже никогда не будет таким, как прежде. Ей не вернуть того времени, когда все ходили опустив головы и помалкивали. Король оказался голым, и впервые никто не притворяется, что видит его новое платье.

Будь Бен на свободе, будь он со мной, возможно, ее слова вселили бы в меня надежду, но сейчас они наполняют меня даже большим страхом, чем прежде. Если Вивьен Бейнс действительно в ярости, ей наверняка захочется на ком-то ее сорвать. И кто лучше всего подходит на эту роль, нежели несчастные цирковые артисты? Или родной сын — тот самый, который первым нашел в себе мужество открыто выступить против нее, который зажег первую искру, из которой разгорелся весь этот ад?

Если он своим поступком причинил ей ущерб, разве не захочет она отомстить ему? Покарать, подвергнуть мучениям?

И если я сейчас выступлю с речью против нее, не сделаю ли я ему только хуже?

Сидящая рядом со мной Лора Минтон продолжает говорить.

— Нам нужно, чтобы тебя увидели как можно больше людей. Мы должны снять идеальное интервью, а затем с одной попытки залить его в Чистую Сеть и на телеканалы. У меня есть спонсор, владелец технической компании, он пообещал сотворить чудеса. То, что ты скажешь, должно быть ярким и острым, должно бить в цель! Если у нас все получится, твоя речь, Хошико, забьет последний гвоздь в крышку гроба этого режима!

Наверное, она говорит правильные слова, но мне все равно. Для меня самое главное — освободить Грету и Бена. А остальная страна пусть позаботится о себе сама.

Впрочем, нет, не совсем так. Мне небезразлична судьба моих цирковых товарищей. Судьба Эммануила, Иезекиля, всех остальных.

Я представляю себе их лица, такие дорогие для меня. А также лица тех, кто не дожил до сегодняшнего дня, многие десятки лиц. Я представляю себе Амину. Я чувствую ее в своем сердце. В отличие от меня, у нее никогда бы не возникло таких эгоистичных мыслей. Я точно знаю, что бы она сказала. Знаю, как бы она поступила.

Мы должны бороться с несправедливостью, сказала бы она. Ради себя и ради других. Мы должны сражаться всеми доступными нам средствами.

Она пожертвовала собой, чтобы спасти меня.

Ее смерть не должна быть напрасной. Я не имею права думать лишь о себе. Я должна сражаться. Ради нее. Ради всех друзей, которых я потеряла. Ради всех несчастных, что сейчас подвергаются в цирке нечеловеческим мукам, готовя себя к ужасу предстоящей премьеры.

Это мой долг перед ними.

Я оборачиваюсь к Кадиру.

— Я все сделаю, обещаю тебе, — говорю я ему. — Прошу лишь об одном: верни Грету. Пусть она выступит со мной. Она давно хотела это сделать.

— А, Грета! — говорит Лора Минтон и бросает на Кадира быстрый взгляд в зеркало. — Я думала, мы задействуем и ее тоже.

Она не знает, что сделал Кадир. Если я скажу ей, остановит ли она машину? Потребует ли она, чтобы Грету немедленно выпустили? А если да, то выполнят ли ее требование?

Кадир бросает мне предостерегающий взгляд: