— Не подскажешь, друг, как отсюда выбраться? — с надеждой обратился к мотоциклисту Саша.

Парень сдвинул на лоб защитные очки, блеснул припухшими щелками глаз.

— Через пятнадцать минут поезд на Булаево.

— А до вокзала? — вырвалось у меня.

— Пехом, — пожал плечами парень. — Дорога известная. Заворачивайте за магазин и все время прямо. Через четыре километра — станция.

Вернувшаяся девушка с интересом прислушивалась к разговору. Новые люди здесь не страдали от отсутствия внимания.

— Не валяй дурака, — резко сказала она. Ее серые глаза потемнели.

Несколько минут промедления — и никакой мотоцикл уже не выручил бы. Но мы успели…

Гостиница в Булаево существенно отличалась от возвышенской, и не только размерами.

— Мест нет и не будет, — пухлая администраторша равнодушно взирала на нас с высоты своего положения. — Командированным отказывать приходится, не то что «по личным делам». Военные живут постоянно, тут еще и музыканты на нашу голову…

Музыканты? Саша решительно двинулся к добродушному толстячку, экстравагантный вид и манеры которого свидетельствовали о профессии вернее всякой афиши или удостоверения.

— Простите, вы ведь работаете в ансамбле?

— Администратор «Четырех Ю» к вашим услугам! — толстяк шутовски щелкнул задниками меховых шлепанцев. — Вероятно, вы представляете еще не охваченный концертами дом культуры? Вам повезло: наши музыканты нынче в ударе.

— Нет-нет, — прервал его Саша. — У вас работает мой друг Саша Муринский…

— Бог ты мой! — толстяк театрально распахнул ручки. — Земляки! — и прибавил не так экспансивно: — Саша на втором этаже, в тринадцатом номере. Если его нет, загляните напротив. Найдете.

Муринский — «Полковник» — ростом был Саше Сахненко по плечо. Его длинные, иссиня-черные, сомнительной чистоты волосы разительно контрастировали с аккуратной прической тезки. По всякому поводу Полковник улыбался, демонстрируя дивной белизны зубы, вставленные перед поездкой на гастроли. Почему его произвели в «полковники» — оставалось догадываться. Скорее всего, в колонии, куда Муринский угодил за кражу ударной установки. После амнистии Саша оказался на свободе. Мать купила ему новую установку, дабы уберечь от возможных посягательств на государственное имущество. Благодаря этой установке Муринский и был принят в «Четыре Ю». Название клоун Пончик, он же администратор Владимир Иосифович, взял просто с потолка: среди музыкантов никто не носил имени, начинающегося с этой буквы. Здесь чтили юмор. Певица — эффектная Аллочка, прибыла на гастроли с мужем — тощим очкариком, осветителем, которому была верна на удивление. Сплетничали, что муж подобрал ее на панели. Фокусник Самвел — сорокалетний атлет с художественно вытатуированным на груди орлом был надежным компаньоном Пончика в махинациях с «левыми» билетами, благо в колхозных домах культуры сходило с рук практически все. Администратор с радостью бы отказался от услуг фокусника, приняв на себя как хлопоты, так и доходы, но Самвел обладал борцовской хваткой.

Гостиничный номер Полковник делил с запойным гитаристом Сеней. Со вчерашнего дня здесь на полу ютился и Алик, который, памятуя рассказы Гурама, живо отыскал в городе музыкантов. Спать на груде тулупов в теплом номере все же лучше, чем на вокзале. Теперь угол номера мы обживали втроем. Бутылка коньяку Пончику — и перед нами распахнулись двери автобуса, который возил музыкантов петропавловской филармонии. Пока артисты давали концерт, мы с Сашей успевали обежать все дома в округе, собрать на двоих с полсотни заказов и с тем же автобусом вернуться в Булаево. Алик работал в городе, и тоже небезуспешно, хотя пару раз имел реальные шансы быть битым — местная пьянь недолюбливала чужих.

Однако пришла пора ансамблю уезжать из Булаево. Саша улетел домой сдавать заказы в работу. Мы остались с Аликом, получив по сотне на брата и наказ тратить деньги поэкономнее. Через две недели Саша обещал вернуться.

Водителем автобуса филармонии был резкий, скуластый и, кажется, повязанный с блатными Серик. На щеке у него расползлось крупное родимое пятно. Пустой отрешенный взгляд парня неприятно поражал. Серик был больше похож на отца — казаха, чем на мать — золотоволосую, в прошлом румяную девушку из русской деревни.

О фотопромысле в ансамбле знали и живо интересовались нашими успехами. Пончик, как оказалось, пробовал это дело в послевоенные годы.

— Да, были наборы в наше время! — блаженно щурился Владимир Иосифович. — Мешками возили карточки, а про деньги и говорить нечего.

На Серика при этих разговорах жалко было смотреть. Когда он узнал, что мы с Аликом заработали по шестьсот рублей, тогда как ему за это время еле накапала сотня, чаша переполнилась.

— Чистыми? — прохрипел шофер. Родимое пятно побагровело от напряжения.

— А ты думал! — подлил Алик масла в огонь… — Приедет Сашка через две недели, выгребем денежки. А развезем портреты, еще столько же заработаем. Это тебе не баранку крутить.

— А как сделать, чтоб и меня в бригаду взяли?

С меня причитается, понятно.

У парня даже руки тряслись.

— Отчего не помочь хорошему человеку? — широко улыбнулся Алик. — Магарыч не нужен, пиши адрес, договоримся.

Адрес этот вскоре оказался весьма кстати…

Тем не менее, мест в гостинице не было. Понадеявшийся на свою неотразимость, Алик вложил в паспорт червонец и сунул в окошко к величественной администраторше. Однако обычно невозмутимая гранд-дама внезапно пришла в ярость и, тряся фальшивыми бриллиантами, принялась орать на Алика. Тогда он резким движением схватил ошалевшую тетку за нос и что есть силы крутанул. Провожаемые истошными воплями, мы поспешно ретировались.