– Вся опасность, которая мне угрожает, – это ты, – сказала Аглая.

– Не так, вовсе не так… Ты знаешь, кто таков Кречинский?

Аглая промолчала, глядя на Рязанова с нескрываемой ненавистью.

– Ты не ответила.

– Господин Кречинский – достойный, смелый и честный человек. И мне чрезвычайно жаль, что подобных людей сегодня в России мало. Но придет время, их будут сотни! Сотни и тысячи!

– Не приведи господь, – устало пробормотал Иван Иванович. – Послушай, Аглая, что ты здесь делаешь? Зачем приехала, что у тебя общего с этим чудовищным господином Кречинским?

– Я не могу тебе ничего сказать. Я знаю, где и кому ты служишь, и наша дисциплина…

– Какая дисциплина?! – воскликнул Иван Иванович. – Какая, к черту, дисциплина? А как же ваши Осинский, Мокриевич, Ковалевская, Стеблин-Каменский, Волошенко, Чубаров, Виттенберг, Ковальский? Их всех в свое время арестовали именно из-за отсутствия этой самой дис-цип-ли-ны! А этот ферт Млодецкий?! О какой дисциплине ты говоришь, Аглая?!

Девушка сидела с отстраненным видом, но Рязанов продолжал, перейдя на сердитый шепот:

– А прошлогодняя история с поездом государя? Какой-то дурак – не могу назвать его иначе – раздобыл динамит и придумал бредовый план подведения мины под полотно железных дорог, проходящих в пределах города Москвы и служащих путем возвращения государя из Ливадии. Нашелся бы умный человек, чтобы отговорить, ан нет: все послушно вняли и приступили к главным работам – к проведению минной галереи… Травили государя, как зверя какого, с неистовством и упорством необъяснимыми!

Аглая молчала.

– Я прошу тебя об одном, – сухо заключил Рязанов. – Или ты сегодня же… нет, с первым поездом – я не знаю, когда он, возможно, только завтра… Так вот, ты срочным образом покинешь город! Или, раз уж тебе не хочется слушать моих советов, исполни хотя бы один – не имей никаких дел с Кречинским! Это опасно, смертельно опасно, и я… Несмотря на все наши размолвки, я не хочу тебя потерять.

– Позволь мне оставаться хозяйкой своих дел.

– Хорошо… – потерянно кивнул Иван Иванович. – Я очень не хотел бы, чтобы ты вспомнила мои слова лишь тогда, когда станет слишком поздно. Что ж, прощай… Я хотел просить тебя не раскрывать моего присутствия, но ты ведь все равно расскажешь этим… своим…

Аглая лишь кивнула.

Еврея Иван Иванович нашел на станции, как и условились. Старик был, по обыкновению, печален и разговор начал странно.

– Знаете, что говорят ваши соотечественники, в том числе весьма разумные, образованнейшие люди? – спросил с горечью он. – «Как в действительности не существует достоинства женщины, так и не может быть понятия о еврейском достоинстве. У настоящего еврея нет внутреннего благородства, которое исходит из достоинства собственного и из уважения к чужому «я». Этим объясняются и еврейское высокомерие, которое выражает отсутствие сознания собственного «я», и властная потребность поднять ценность своей личности – путем унижения личности другого. Настоящий еврей, как и женщина, лишен собственного «я», а вследствие этого и самоценности. Еврей вовсе не антиморален. Он аморален». Кстати, именно поэтому, как многие полагают, евреи и не боятся демонов…

– Господин Цихес, я вовсе… – начал было Рязанов, но старик поднял руку ладонью вперед, давая знать, что не все еще сказал.

– Говорилось и иначе, – продолжал Овсей. – «Поистине я сомневаюсь в том, что еврея можно считать человеком, ибо он глух и к разумным объяснениям, и к авторитетным свидетельствам, будучи в одно и то же время евреем и существом иного порядка», – сказал, к примеру, Петр Достопочтенный из Клюни. И в таком случае кто же еврей? Ясно как день: порождение дьявола! Не человек, а демон, дьявольское отродье, орудие Сатаны, с помощью которого враг рода человеческого борется со светом истины и спасения! Потому против такого противника, как евреи, никакая ненависть не будет слишком глубокой, никакая война – чересчур жестокой, все средства будут хороши, лишь бы очистить землю от этой страшной угрозы! А ведь на самом деле еврей, согласно требованиям Торы, должен жить в реальном мире и привносить в него святость, но не превращаясь в ангела и не переходя в область чистой абстракции… Сказано: «Когда будешь есть плоды рук своих, счастлив будешь и будет тебе хорошо». Потому, господин Рязанов, я помогаю вам вовсе не оттого, будто бы не боюсь демонов, как положено всем евреям.

– Господин Цихес, я никоим образом… – снова попытался вставить слово Иван Иванович, но старик снова отмахнулся рукою.

– Даже Шекспир, великий сочинитель, и тот не избежал. Вот «Венецианский купец»: «Дай скорей сказать «аминь», чтобы дьявол не помешал моей молитве; вон он сам идет в образе жида»… Или там же: «Поистине еврей – сам дьявол во плоти»…

– Господин Цихес, прошу вас, не упрекайте меня в чужих грехах, – нахмурившись, сказал Иван Иванович. – И уж тем паче в грехах Шекспира. К тому же кому-кому, а уж ему сколько-нибудь грехов можно бы и простить.

Старик еврей ничего не сказал на это. Порывшись во внутренних карманах своего опереточного одеяния, он вынул небольшой сверток из желтой бумаги, перевязанный шнурком крест-накрест, и подал Рязанову.

– Я помог вам, чем мог, – чуть слышно промолвил Овсей. – Что из амулетов сработает и когда, в точности сказать не могу. Пользуйте все. И… и более не тревожьте меня, господин Рязанов. Думаю, знакомство с вами добра мне не принесет… равно как и вам со мною.

Иван Иванович коротко поклонился и сунул в ладонь еврею изрядную сумму в ассигнациях.