Морок, морок! Что бы еще?! Так думал Иван Иванович, отступая назад и вынимая револьвер, покамест не уперся в холодные сырые кирпичи стенной кладки. Более некуда было ретироваться, и потому Иван Иванович заговорил:

– Господин Кречинский?

– С кем имею честь? – спросил тот спокойно.

– К чему говорить о чести?… Мне известно, что вы смелый человек, но смелость и честь вовсе необязательно сочетаются. Меня зовут Иван Рязанов, хотя мое имя ничего вам не скажет.

– И вы, вероятно, желали бы подвергнуть меня арестованию? – с улыбкой осведомился Кречинский. Руки он скрестил на груди так, что Иван Иванович хорошо их видел; если у заговорщика и было оружие, вряд ли он успел бы его выхватить. – Интересно, каковы обвинения? И для чего вам арап – или нынче и арапы уже приняты на службу в ведомство господина Лорис-Меликова?

Несмотря на то что на наглеца были направлены револьверы, он держался как ни в чем не бывало: смотрел насмешливо и ничуть, казалось, не боялся.

– Мы будем говорить серьезно или станем глумиться? – спросил Иван Иванович.

– Опустите оружие, и мы будем говорить серьезно, – сказал Кречинский. – Если вам угодно, я поступлю так же.

И он бросил на мостовую небольшой револьвер, которого Иван Иванович у него в руках и не заметил.

– Как видите, я безоружен.

– Это ни о чем не говорит.

– Вот именно. Как не говорит ни о чем стена, что воздвиглась у вас за плечами. Поэтому, господин Рязанов, поговорим так, как положено достойным людям. Что же до вашего сервуса, то пусть он молчит, ибо с людьми его положения я говорить не желаю.

– Как вам угодно, – отвечал Рязанов.

Арап промолчал, однако Иван Иванович и не надеялся от него что-либо услышать.

– Итак, господин Рязанов, что вам от меня нужно? – спросил Кречинский.

– Теперь уже и не знаю…

– Это правильно. Весьма, весьма, господин Рязанов, потому что вам недоступны те знания, что доступны мне. Однако, как я вижу, вы кое-что пронюхали. Кто вам помог?

– Господь, – сказал Иван Иванович.

– Рассмешить изволите? – Кречинский улыбнулся болезненно, словно бы ему мешали старый шрам или зубная боль. – Вы достаточно благоразумный и образованный человек, чтобы понимать, что никакого господа не существует.

– Я и без вас это понимаю, – сказал Иван Иванович.

– Похвально, похвально… И что вы хотите от меня?

– Я желаю арестовать вас, господин Кречинский, – произнес Рязанов со всей возможной решительностью.

– И как вы хотите это сделать? Именем господа? – насмешливо спросил Кречинский. – Да посмотрите же, во что превратили вашего господа – если бы даже он был на самом деле! – ваши толстопузые попы! В удачный способ обогащения! Они берут все: от яичек и кур до золота и драгоценных камней, и все это основано на Священном Писании, ибо каждая строка из этой бредовой книги способна объяснить любое их деяние. Они жируют, потрясая объемистыми чревами, пока их прихожане гниют в голоде и холоде. Так будет всегда, господин Рязанов! И не я виноват в человеческой алчности!

Глаза господина Кречинского горели в полутьме переулка, словно уголья, но Иван Иванович совершенно его не боялся.

– Наверное, я вас удивлю, но я во многом разделяю ваши суждения по поводу религии, – спокойно сказал он. При этом перед его умственным взором вновь мелькнуло лицо отца Саввы, оказавшегося со всеми своими святынями совершенно никчемным в охоте на демона. – Но в других ваших целях и делах я вам не единомышленник, господин Кречинский.

– Вы интересный противник, господин Рязанов, – сказал Кречинский, вынимая из кармана брегет и словно бы собираясь взглянуть, который час. – Достаточно бездарный, не скрою, но куда интереснее большинства других, значительно, значительно интереснее! Вот вы разыскали меня, пришли сюда, беседуете со мною… Я даже готов вас отпустить. Идите себе с богом и заберите своего арапа, пускай найдет нового хозяина или же остается с вами, как заблагорассудится… Я взял бы его к себе, но слишком приметен; знаете ли, в России арап – плохой спутник, а я собираюсь оставаться в ближайшие годы именно в России.

– Зачем, кстати?

– Прекрасная страна, господин Рязанов. Чудесная страна. Здесь можно делать все, что угодно, и никто не обратит внимания. А если и обратит, то поймет не так, как оно обстоит на самом деле. Кое-кто утверждает, что в Североамериканских Штатах еще лучше, но я в этом – пока! – не уверен. Слишком уж рьяно там за все берутся, скоро из девственного континента сделают сплошной город-завод, большой муравейник, а вы представляете, что произойдет с чужим насекомым, заберись оно в муравейник.

– Патриархальная Россия вас устраивает больше…

– Еще больше меня устроит хаос в патриархальной России, – улыбнулся Кречинский. – Труп проще всего спрятать среди трупов. Так что же наша сделка?

– Я не говорил ни о какой сделке.

– Напрасно вы так, господин Рязанов. Я беседую с вами на равных – вы уже этим должны быть горды, потому что ни с кем из вашего презренного племени я не беседовал так.

– Врете, – с усмешкой сказал Иван Иванович.

– Отчего же? – удивился Кречинский.

– Не верю, что на протяжении всей вашей долгой жизни – а она, несомненно, дольше человеческой – я оказался первым, кого вы изволили назвать «интересным противником». К слову, не знаю, чем я так уж интересен…

– Хм… Соврал, каюсь. Соврал. Полагал польстить. Были до вас, будут и после вас… Знаете, господин Рязанов, в вас, людях, несомненно, что-то присутствует. Вы меняетесь, течете, тогда как мы остаемся прежними. А это скучно. Постоянство – что может быть омерзительнее? Были, были достойные противники: монахи и воины, дворяне и простолюдины, храбрецы и, что любопытно, трусы…