Устала до предела. Во всех городах нужно было переводить с утра до вечера: местных переводчиков испанского языка тогда нигде не было. А еще куча проблем по пути, на остановках, в гостиницах и мотелях. У меня всего час с небольшим на отдых, потом долгий прощальный ужин с разговорами, обменом впечатлениями, спорами и т. д. Мечтаю добраться до номера, плюхнуться на кровать и поспать. Но надо написать (как тогда требовалось) список группы с паспортными данными, в двух экземплярах для Аэрофлота, расплатиться по чекам с гостиницей, отдать список номеров подносчикам багажа, перезвонить в автобазу, уточнить и подтвердить время подачи автобуса к гостинице в аэропорт и конечно, заказать меню торжественного ужина, на который всегда выделялись по смете дополнительные финансы. Да, да, дорогие мои коллеги, современные гиды-переводчики, вы – счастливчики: проблемы, кроме ваших профессиональных, решаются без вашего участия. А в наше время вся ответственность по всем пунктам обслуживания иностранных туристов лежала на нас, бедолагах. Пардон за старческое ворчанье.

Итак, преодолевая накопившуюся за месяц усталость, бреду к метрдотелю, чтобы заказать ужин. Он флиртует, обнимая какую-то блондинку, занят, стало быть. Почувствовав, возможно, мой напряженный взгляд на своем позвоночнике, поворачивается, и, не снимая довольной улыбки, направляет меня к старшему официанту. Подхожу, вижу парня с типичным выражением на физиономии, где плохо скрытое брезгливое презрение к надоевшим клиентам смешивается с затаенной надеждой получить чаевые или что-нибудь украсть, не додав заказанное. Вдобавок, человек явно «под шафе». Икая и слегка покачиваясь, он записывает огрызком карандаша на клочке бумаги меню, уверяя, что все будет по первому разряду. Я диктую: салат «оливье» (который, как известно, во всем мире проходит под названием «русский), соленые огурцы, шпроты (почему-то их жуть как любили все иностранцы), на горячее бефстроганов (коли уж рядом с дворцом Строганова проживаем), на десерт кофе и мороженое (и тогда, и сейчас очень ценимое зарубежными гостями). Из напитков Шампанское и красное сухое вино, только не холодное. «Да, не забудьте, пожалуйста» – повторяю я уже на выходе из ресторана. – соленые огурцы, обязательно». Дело в том, что лидер группы, сеньор Фортунато Перусин, за время нашего длинного путешествия, стал большим поклонником советского шампанского и соленых огурцов. Кроме того, будучи итальянских кровей, он считал себя большим знатоком вин и всегда требовал, чтобы красное сухое вино подавалось не охлажденным, а непременно заранее вытащенным из холодильника, комнатной температуры. Сомневаясь в моторной памяти официанта, и в записях, сделанных на истлевающем в его потных руках клочке бумаги, возвращаюсь и повторяю заказ еще раз, снова упирая особо на соленых огурцах и напитках не охлажденных, имея в виду красное вино. Официант, слегка протрезвев, переспрашивает удивленно: «Шампанское и соленые огурцы?». Я раздражаюсь, злюсь, что времени на отдых не остается. «Да, – рявкаю, – шампанское и соленые огурцы».

Приходим в банкетный зал ресторана. Сдвинутые четыре стола накрыты белой накрахмаленной скатертью, расставлены приборы, разложены индивидуальные, не бумажные, а льняные салфетки, сверкают красивые хрустальные бокалы разной величины и рюмочки, – все, как и полагается на торжественном ужине. Посередине стола стоят три вазы, изумительного, чуть ли не императорского фарфора, доверху наполненные солеными огурцами. Между ними – бутылки Шампанского, несколько бутылок красного сухого вина и бутылка водки, – всегда найдется любитель русского национального напитка.

Все очень красиво, и аргентинцы, предвкушая ужин «а ля рюс», в радостном возбуждении рассаживаются за стол и начинают ждать блюд. А их все не несут. Предлагается открыть шампанеллу и выпить за удачную поездку, за исполнение мечты побывать на родине предков, и так далее. Сразу три элегантно одетых «портеньо» (так себя называют жители столицы, Буэнос-Айреса) смело берутся за горлышки бутылок и… хрясть. Шампанское, нагретое, как потом мне объяснили, специально, мол, по вашему заказу, бурной теплой струей пены покрывает элегантные костюмы смельчаков, разливается на крахмальные скатерти, брызги достают роскошных нарядов дам, попадают на лицо, в глаза и носы. Открывают бутылку с водкой. Подтверждая звание горячительного напитка, водка тоже оказывается теплой. Зато красное вино, почему-то разлитое в кувшинах, холодное, а, чтобы не согрелось, не дай бог, до комнатной температуры, кувшины доверху заполнены льдом. В общем, все сделано ровно наоборот. Перусин, раздувая ноздри и топорща усы, не хуже, чем у Сальвадора Дали, согнувшись и грозно наклонив лысую голову, идет на меня. Он похож на быка, я на тореро в последней схватке, но у меня нет бандерилий. Из оборонительного оружия только речь. Лучшая оборона – наступление, и я первой бросаюсь в атаку, вопрошая: «Вы хотели ужин по-русски? Вот он и есть. Разве Вы не знаете, что у нас холодная страна, и мы все напитки пьем теплыми? Да, и водку, и Шампанское тоже. Да, мы все напитки закусываем солеными огурцами, когда нет черной соленой икры. А вино холодное, так сегодня жара, а нам известно, что в жарких странах летом вино охлаждают и пьют вместо воды». От моей наглости Перусин сникает, а понятливые, с неисчерпаемым чувством юмора аргентинцы, начинают хохотать во весь голос. Сохраняя злость и ярость, бегу к официанту, к метрдотелю и кричу на них, кричу так, как не делала никогда прежде. Я угрожаю тут же написать, куда следует, что они отвратительно обслуживают, невнимательны к заказам, пренебрегают своими обязанностями. Кричу убедительно, хотя, честно сказать, ни тогда, ни после не знала, куда следует сообщать о плохой работе в ресторанах. Напоследок я перехожу на свистящий змеиный шепот и говорю, что, если через десять минут не будет ужина, я звоню начальнику Интуриста Бойченко. Эту фамилию знали все. Выходит, суровый метрдотель. Официант, протрезвев от испуга, клянется, что ему был сделан заказ только на шампанское, вино и соленые огурцы, больше ничего. Бешенная от досады, прежде всего на себя, едва сдерживая слезы, упрашиваю метрдотеля и шеф-повара, тоже появившегося на наши крики, подать хоть что-нибудь из дежурных блюд. Дежурным блюдом оказываются как раз бефстроганов, салат оливье, (кто помнит, тот всегда был дежурным блюдом), а с кофе и мороженым вообще не было проблем. В конце концов, вечер прошел на высоком эмоциональном уровне. Утром, провожая группу, я искренне испытывала некую сентиментальную грусть, зная почти наверняка, что этих людей, с которыми целый месяц колесила по городам и весям СССР, делила хлеб-соль, радости и беды, больше никогда не увижу. По-моему, то же самое чувствовали и аргентинцы. А Фортунато Перусин, сбросив, наконец, напряжение и груз ответственности, расслабился так, что дал слово: каждой следующей группе из его агентства он будет рекомендовать только меня в качестве сопровождающего гида – переводчика. Ну, это было уже совершенно лишним…

А в общем, этот нелепый и смешной случай, тоже пошел на пользу. Он еще раз заставил меня строго держаться простого правила, о котором раньше было сказано. Хочешь, чтобы тебя поняли, убедись в этом. И не только, когда говоришь на иностранном языке, но и на своем родном, русском.

Самой запоминающейся оказалась поездка с аргентинцами из тамошней армянской диаспоры. У них была определенная цель – посетить историческую родину. Аргентинские армяне (или, все-таки, армянские аргентинцы?) специально приехали на празднование 1700 летнего существования христианства на армянской земле, религии, которая впервые в мире здесь была провозглашена государственной. Армяне, где бы ни проживали, никогда не забывают об этом и справедливо этим гордятся. Руководству армянской общины аргентинской столицы путем длительной переписки удалось договориться о встрече с Католикосом Армянской церкви Вазгеном Первым в Эчмиадзине, его резиденции. Эчмиадзин для армян – это как Мекка для мусульман. Хоть раз в жизни армянин должен преклонить колени в Кафедральном соборе, основанном еще первым епископом, причисленным к лику святых, Григорием Просветителем. Само слово Эчмиадзин означает «Сошествие Единородного», то есть, Иисуса Христа.

Армяне везли с собой на историческую родину многочисленные дары. На таможне их досматривали долго и тщательно, задавали массу вопросов, требовали подробно описать ввозимые предметы. Мне разрешили пройти к контролерам, чтобы переводить ответы и объяснения руководителя. К дежурным офицерам таможни добавились чины старших по званию и видимо, по статусу. Группа на несколько часов задержалась на таможне и погранконтроле. В конце концов, разрешение на ввоз всех чемоданов, баулов, сумок, коробок и ящиков был получен. В отдельной декларации указали стоимость и солидный вес серебряной потиры, – главного предмета дарения, в соответствие с чем и пришлось заплатить довольно крупную сумму таможенной пошлины. И все-таки, как потом оказалось, основная часть золотых и серебряных изделий, украшений для храма из драгоценных камней не была обнаружена. Все небольшого размера, но наибольшей ценности предметы, провезли фактически контрабандой, распределив понемногу среди членов группы. В то время у иностранцев-мужчин при путешествиях в употребление входила сумка, которую они надевали на пояс под брюки. При прохождении таможни им надо было лишь показать выпирающий живот и объяснить, что там – наличная валюта. Тогда таможня, наивно верила этому и не проводила досмотра, как непременно сделала бы это сейчас. А женщины заложили брюлики и драгоценные каменья в лифчики, а цепочки, крестики и кольца просто надели на шею и руки. Вещи для личного пользования, как известно, налогом не облагаются. Так и проскочили таможенный барьер, а потом не раз вспоминали, как нервничали, боялись, что не удастся передать привезенные дары в Эчмиадзин. Те дары, которые собирали не один год по всей Аргентине. Это были добровольные пожертвования членов армянской диаспоры, сборы от организации и участия в благотворительных концертах, базарах, вечерах и т. п. Состав группы подбирался очень тщательно: желающих было более чем достаточно. Каждый хотел принять участие в этом знаменательном паломническом туре на давно покинутую, но никак не забытую родину, быть посланником важной миссии. Группа состояла из людей высочайшего уровня образования и культуры. Благородного вида мужчины с лицами, где каждая черта, выражение глаз, посадка головы, сияние высокого лба под копной все еще густых, с проседью волос, – весь образ говорил о благородстве и достоинстве, о чистоте помыслов. Таких людей «лица не общего выражения» не часто встретишь. Еще в аэропорту, когда мы вместе томились несколько часов, они поразили меня своей непохожестью на обычных туристов. Эта непохожесть проявлялась и дальше во время нашего путешествия. Никогда не было суеты при посадке в автобус, претензий в гостинице или ресторане. Не было вала надоевших типичных вопросов среднестатистического туриста относительно того, что мы едим и пьем, какая зарплата рабочего и инженера, сколько стоит мясо и хлеб, как часто мы ходим в ресторан, и правда ли, что нам нельзя без разрешения партии выезжать за границу, других подобных вопросов. Вообще люди в этой группе оказались не слишком разговорчивыми, но в их молчании не было затаенной агрессии, неприязни, враждебной иронии. Они были просто молчаливы и созерцательны. Они спокойно и внимательно слушали мой ритуальный треп (на экскурсии по Москве до вылета в Ереван), отработанный до автоматизма на тему, как хорошо жить в свободной стране строителей коммунизма. И я точно помню, что именно с этой группой мне расхотелось четко следовать методическим указаниям, и вечером, собравшись вместе, у нас зашел вполне доверительный откровенный разговор о жизни их там и моей, нашей – здесь.

К вечеру следующего дня мы уже размещались в центральной гостинице Еревана. От своих друзей – московских армян я столько наслышалась о необыкновенной красоте этого города, о потрясающей картине живописных гор, о домах из розового туфа, что почувствовала определенное разочарование, прибыв из аэропорта поздним вечером. Но рано утром я поднялась на самый верх гостиницы, где мне сказали, варят настоящий армянский кофе на песке. Вышла на балкон, и тут-то меня ждало настоящее чудо. Лучи яркого солнца, брызнувшие из-за священной горы Арарат, превратили серый и тусклый камень домов на площади в сияющую нежно-сиреневым и розовым драгоценность. Меня погружал в себя этот почти мистический свет, завораживали незатейливые звуки журчащих фонтанов и фонтанчиков; волновал чувственный аромат выпеченного хлеба и свежезаваренного кофе, будоражащие запахи пряностей, зелени, фруктов и овощей, которые везли на тележках крестьяне, направляясь к рынку. Вскоре на открытой высокой веранде гостиницы собралась вся группа, и мы, очарованные странники, с молчаливым восхищением смотрели, как восходит солнце над древней столицей.

В Эчмиадзине нас ждали. Мы шли по дорожке, обсаженной гранатами, к дверям монастыря. Молодые мужчины, монахи, в длинных черных одеяниях рыхлили землю, поливали розы, подвязывали тяжелые цветущие ветки гранатов. Они едва поднимали головы от своей работы, не потому, что она была так уж тяжела, а следуя монастырскому канону: не разглядывать, не смотреть на мирян впрямую. Но простое любопытство брало верх, и самые юные, мальчишки еще совсем, все-таки успевали метнуть взгляд горячих черных глаз на редкую делегацию. Приезжие армяне тоже смотрели на них с интересом и отеческой нежностью. Мы вступили под своды священного для всех армян храма, и аргентинцы устремились к человеку с седой окладистой бородой, копной волос, аккуратно уложенных на голове волнами. На загорелом или смуглом лице сияли добротой и радостью глаза. Глава армянской церкви Католикос Вазген Первый обратился к своим аргентинским соотечественникам с приветствиями на армянском языке и жестом пригласил их принять причастие.