Потом аргентинцы стали вынимать из баулов, пакетов и ящиков свои дары. Здесь были огромные напольные свечи и подсвечники, серебряный потир, золотое кадило, еще уйма церковной утвари, сделанной на заказ с любовью и трепетом. Выслушав от Патриарха сдержанные слова благодарности, лидер группы, а затем и другие, начали вытаскивать из поясных сумок небольшие, но увесистые мешочки. Я с удивлением смотрела, как развязываются тесемки и оттуда на предусмотрительно подставленный серебряный поднос высыпаются горсти драгоценностей. Скоро на блестящей поверхности подноса выросла горка из колец, сережек, браслетов, цепочек. Сюда же посыпались и отдельные камни – бриллианты, изумруды, рубины. Католикос с истинно патриаршим величием и достоинством, снова сдержанно, но искренне благодарит гостей и, не прикасаясь сам к россыпи драгоценностей, тихо подзывает стоящего в стороне монаха. Тот забирает поднос и уносит его куда-то вглубь храма.

К дарам был приложен список тех, кто принимал участие в организации этой поездки, делал взносы и пожертвования, активно участвовал в благотворительных вечерах и концертах, сборы от которых шли на покупку золота, серебра, свеч и т. д. Когда закончилась официальная часть церемонии, Вазген пригласил нас в комнату, которую открыл ключом висевшем на поясе. Он пояснил, что сейчас покажет нечто особенное. Довольный, что заинтриговал всех, Католикос подошел к деревянному шкафчику, оглянулся на притихших людей, лукаво, почти по-детски, улыбнулся и, повертев в замке ключом, широко в обе стороны распахнул дверцы. Общий тихий стон и протяжный выдох «О-о-о» были вполне оправданы. Внутри шкафчика на стенках, обитых синим бархатом, сверкали, переливались буквы армянского алфавита, сделанные из драгоценных камней. Все молчали в восторженном оцепенении, молитвенно сложив руки. У многих увлажнились глаза. Первосвященник, объяснил, что «коллекция» еще не закончена: не все 38 букв армянского алфавита сделаны, а потому дар аргентинских армян как нельзя кстати: пойдет на благое дело.

Напомню, что армянский язык включен ЮНЕСКО в список древнейших из живых языков. Он объявлен достоянием человечества. Церковь в Армении называется или Апостольской, по причине основания ее двумя апостолами, или Григорианской, по имени первого епископа. Именно он, Святой Григор Просветитель, позвал переводчиков еще в конце второго века, чтобы перевести Библию с греческого языка и латыни на армянский. Многотрудное дело было успешно завершено. Всех, кто переводил Священные книги, причислили к лику святых. В Армении много веков существует Праздник переводчика.

Принято считать, что идентификация армянского народа определяется тремя основными факторами: христианство, письменность, семья. При войнах, набегах, прочих опасностях, включая природные катаклизмы, армяне защищали храмы, спасали книги и женщин, уверенные, что именно в этом есть залог продолжения существования нации, народа.

На другой день нас повезли в Гегард (иногда произносится Гехард), один из многих старинных храмовых комплексов, сохранившихся в Армении и мире с ранних веков христианской веры. Гегард означает «копье» и назван так в память о том копье, которым, по легенде, один из римских легионеров пронзил тело Христа. Копье было привезено среди других священных реликвий из Иерусалима апостолом Фаддеем и долгое время хранилось здесь, в монастыре. Сейчас оно находится в Эчмиадзине. Монастырский комплекс состоит из многих каменных сооружений, построенных в разное время, начиная где-то с 10–11 века. Но есть и более древние подземные помещения, служившие для молений, собраний и жилья. Они выдолблены в скале, откуда вынималась порода, а строители спускались вниз, уходили под «землю», чтобы сохранить пока непринятую в других странах, преследуемую религию и рукописные книги. Вот в один из таких пещерных храмов нас и повели. Но сначала мы должны были подняться вверх на гору. По пути на горной тропинке видим дерево, почти без листьев, зато на всех ветках висят платочки, ленточки, шарфики, косынки. Эта старинная народная традиция. Завязав свое незатейливое подношение на ветке дерева, человек или благодарит Господа за уже содеянное добро, или обращается с мольбой сотворить благо. Тут не только женщины, но и мужчины, начали срывать с себя галстуки, шарфы, вытаскивать из сумочек все, что можно завязать на ветке. Мы стоим, сосредоточившись на своих желаниях. Входим в храм. Сопровождавший нас монах рассказывает историю храма, о его строительстве, первых обитателях. Потом просит нас отойти к стене: сейчас будет исполнен хорал, и он очень хочет, чтобы мы послушали. Мы прижались к стене, ждем. И внезапно сверху там, где свод, сужаясь, уходит к небу, которое едва просвечивает бледно-голубым лоскутком, на нас обрушивается мощное песнопение старинного армянского псалма или гимна, не знаю, как точно сказать. Полифония голосов нисходит к нам, касается выщербленных временем каменных стен, а потом, оттолкнувшись от них, вслепую, но очень верно, как будто сквозь позвоночник, проникает внутрь каждого, растекается по всему телу, где наша душа пока присутствует. Многие плачут. К финалу пения уже все становятся на колени, закрывают руками лица, мокрые от слез. Но это еще не все. Нас ждет еще одно потрясение. Мы смотрим вверх, на хоры и деревянную лестницу, по которой должны сейчас спуститься исполнители. Все в нетерпении, жаждут от всего сердца поблагодарить за песнопение, за очищение души, за истинный катарсис, испытанный сейчас. А сверху спускается один, всего один маленький и худенький монах в длинном черном одеянии, на голове – клобук, вернее, «таги» – убор, характерный только для служителей армянской церкви. С робкой, смиреной улыбкой, он объясняет, а я перевожу, с трудом уняв спазмы в горле, что пел только он один. Здесь нет хора, а звуковой, акустический эффект – это гениальная придумка строителей-архитекторов. Сделано это затем, чтобы у врагов, приближающихся к пещерному храму, создавалось впечатление многочисленности его обитателей, а стало быть, защитников. Секрет создания такого эффекта, само собой, потерян. Многие современные инженеры-акустики и архитекторы пытались копировать, получалось иногда что-то подобное, но в полной мере восстановить это искусство полифонического звучания так и не смогли.

Мы спускались с горы, а со стороны оставленного за спиной храма, слышались печальные звуки армянского дудука. Мы оглянулись: все тот же маленький худой монах стоял у дверей храма и прощался с нами, даря нам эту мелодию, где был заключен голос всего многострадального и любящего армянского народа.

После той поездки я еще пару раз в перестроечные времена была в Ереване, но такого ошеломляющего впечатления уже не случилось: слишком суетными, скорыми и деловыми были те посещения с новыми русскими бизнесменами и их партнерами. С середины 70-ых годов групп из Аргентины становилось все меньше, а вскоре и вовсе закончились. Жесточайшая инфляция, политический террор, безработица и стремительное обнищание масс, пригнули очень сильно страну и людей. Последствия были долгими и суровыми. В тюрьмах были расстреляны, умерли под пытками или «просто» пропали без вести от 15 до 30 тысяч оппозиционеров очередной военной хунты. Ладно, хватит, не буду углубляться в дебри национальной политики и экономики, тем более, что Аргентина в настоящее время снова, кажется, на подъеме.

Не часто, но приезжали к нам и туристы из Венесуэлы. Как-то мне выпало работать с группой молоденьких венесуэльских девчонок красоты невозможной. Недаром же не один раз именно из этой страны на международных конкурсах девушка получала корону «Мисс Мира». Девчушки были наивные, не слишком обремененные (да и в силу малого возраста) образованием, но эмоциональные, искренние и непосредственные, мечтающие о большой любви и лучше с первого взгляда. Так и случилось. В день и час приезда в Москву, проходя паспортный контроль, едва вступив на советскую землю, одна из моих смуглых черноволосых красавиц с первого взгляда влюбилась в молодого пограничника, настоящего доброго молодца из русских народных сказок, белокурого и голубоглазого. Весь вечер в гостинице девчушки серьезно и с большим энтузиазмом обсуждали этот казус мгновенной влюбленности своей подруги. Главная героиня и ее окружение принялись уговаривать меня поехать завтра же в аэропорт, чтобы дать возможность влюбленной красавице еще раз встретиться с русским «мачо». Я поддалась уговорам, вполне понимая бесполезность такой поездки. Так оно и получилось. Во-первых, никого из вчерашней смены пограничников на паспортном контроле не оказалось: они работают через сутки. Но венесуэльская девушка не теряла надежды и быстро настрочила записку, я перевела текст. Там было предложение о встрече в ближайшее время в любом месте Москвы. Я передала записку начальнику смены с просьбой вручить адресату, имени и фамилии которого мы не знали, пришлось составлять устный портрет. Серьезный начальник сделал вид, что понял, о ком идет речь, взял записку и удалился. Конечно, для меня было совершенно очевидно, что записка никогда не дойдет до советского пограничника, но девочка из Венесуэлы всю неделю, без шуток, ждала ответа. В день отъезда в аэропорту она обходила не один раз все пограничные будки, где сидели ребята в зеленых фуражках и заглядывала в окошко, стараясь идентифицировать своего избранника, чем вызвала, в конце концов, подозрения. Ко мне подошел дежурный по смене и попросил выяснить столь повышенный интерес иностранной гражданки к служащим на границе бойцам Советской Армии.

Запомнилась мне эта группа еще по одному поводу. В составе группы среди молоденьких девчушек оказался один пожилой мужчина, человек молчаливый, немного болезненного вида. Назовем его Родригес. Он обратился ко мне с просьбой связаться с Совфрахтом (департаментом Министерства торгового флота), поскольку у него есть очень выгодное предложение о сотрудничестве. А именно: советские танкеры, которые разгружаются у берегов Кубы, заполнять потом нефтью в одном из венесуэльских портов. Таким образом, можно было бы исключить пустопорожний траверс на обратном пути. «Это очень выгодно, – повторял сеньор Родригес, – грек Онасис заработал свои миллионы именно на умелом фрахте».

Сеньор передал мне бумаги с печатями и подписями, где было сформулировано официальное предложение от венесуэльских нефтяных компаний, а также рекомендательное письмо от главы соответствующего министерства. У Родригеса имелся даже список с телефонами, именами-фамилиями наших ответственных работников из департамента экономического сотрудничества со странами Латинской Америки. Мне показалось несколько странным приезд посредника с таким важным протокольным поручением в составе обычной туристической группы. Но я все-таки дозвонилась в «Совфрахт», и к моему удивлению, венесуэльцу назначили встречу. Разговоры-переговоры в министерских стенах длились долго. В процессе диалога двух сторон я убедилась, что возможность исключить порожние рейса грузовых судов, – тема исключительно важная и актуальная. Появившаяся перспектива наполнить танкеры нефтью в Венесуэле явно очень интересовала наших спецов. Но переговоры застряли на проблеме оплаты портовых рабочих. Советским товарищам показалось, что тарифы, указанные в предварительных сметах на оплату венесуэльских докеров, завышены по сравнению с теми, что были приняты для других стран того же региона. А Родригес упорно доказывал, что такие цены оправданы, это объясняется тем, что у них средняя почасовая оплата рабочих во всех отраслях выше, чем в других странах Латинской Америки. «Венесуэла, благодаря нефти, вообще имеет уровень жизни выше многих стран на нашем континенте, не считая, конечно, США и Канады», – устало трындел седой дядька, выпивая очередную чашку кофе. И без того, худой и бледный, он к концу переговоров, кажется, еле дышал. Переговоры зашли в тупик. Все были определенно раздражены упертостью венесуэльца. А я про себя размышляла: но если аргументы венесуэльца справедливы, то почему министерская братия, сидящая за столом переговоров, обложившись толстыми справочниками и инструкциями, не принимает его доводов, не знакома с информацией о дифференцированных тарифах? Они упирались не меньше чем их визави, настаивая на своем. Меж тем сеньор Родригес, к концу третьего часа переговоров, пустил в ход последний козырь: он вдруг объявил себя коммунистом, видимо, надеясь хоть этим расположить к себе советских партнеров. И наши люди, наконец, согласились подписать так называемый типовой Протокол о намерении и подготовить вариант коммерческого соглашения, основу будущего контракта. Но даже и тогда венесуэлец гнул свое, не сдавался и надоедливо твердил о необходимости учесть в общей цене будущего контракта особые тарифы на работу местных докеров. Все. Мы покинули министерство. Старикан был очень расстроен. Я проводила его в гостиницу «Метрополь», намереваясь тут же отправиться домой. Но Родригес был слишком взволнован, чтобы идти спать. Ему хотелось еще раз обсудить переговоры. Пришлось остаться. Мы сидели в холле, снова хлестали кофе, а он все «булькал», теперь уже только мне, о справедливости своих требований, сожалел о том, что советские специалисты не согласились с ним и могут потерять такое выгодное предложение. Я лицемерно сочувствовала и непатриотично думала только о том, как бы поскорее попасть домой и завалиться спать, так как на завтра в программе стояла поездка во Владимир и Суздаль, а на следующий день в 5 утра надо сопровождать группу в аэропорт. Но мы все сидели, а усталый сеньор продолжал вяло молоть ту же тему, пока неожиданно от стойки ресепшена к нам подошла девушка и подозвала меня к телефону. Беру трубку. Голос представляется сотрудником протокольного отдела министерства, где мы проторчали несколько часов. Как и положено служивому такого отдела, он начинает с формальной просьбы извиниться перед венесуэльским товарищем за некоторое непонимание с советской стороны. Но теперь, мол, советская сторона, разобравшись в проблеме, убедилась, что венесуэльский коммунист прав, и она (советская сторона), готова подписать Договор на предложенных условиях. Да, они проинформированы, что завтра группа едет в старинные русские города. Они не хотели бы помешать знакомству с замечательной русской историей. Они так же знают, что группа послезавтра вылетает ранним рейсом из Москвы, поэтому они готовы сейчас, если товарищ Родригес не возражает, подъехать к гостинице с документом и подписать их в неформальной обстановке. Я быстро перевела это Родригесу. Тот не только не возражал, но был несказанно рад и торжествовал победу.