— Перестал, — он поднял в поражении руки, а потом не выдержал и прижал к себе Машу, хорошо хоть, сдержался, чтобы не сдавить со всей дури. — Гомофобочка моя, фольклорная.

Он проводил Машу до квартиры, изо всех сил отгоняя острое, невыносимое желание продолжения. Ничего страшного, он подождёт. Наши руки не для скуки, — уговаривал себя парень, смотря на неловко смущающуюся девушку. Она переминалась с ноги на ногу и заглядывала в лицо Сергея, снизу-вверх, пытаясь что-то разглядеть. Кнопка, маленькая, хорошенькая, самая милая кнопка на свете. Он нагнулся ближе, не дав Маше отпрянуть, внимательно смотря, как капризно сжимаются пухленькие губы, а глаза распахиваются в испуге.

— Не бойся, я не собираюсь заниматься с тобой сексом, — прошептал он рядом с соблазнительным ртом, борясь с темнотой в глазах, настолько хотелось поцелуя, всего хотелось, а для начала хватило бы поцелуя.

— А вот сейчас обидно было, — пискнула Маша, губы сложились возмущённой буковкой «о».

— Сегодня не собираюсь, — поправился Сергей, закрыл глаза и одним движением оттащил себя от соблазна. — До встречи, Машенька, — улыбнулся широко и подмигнул. Маша растерянно взглянула на него, он не до конца понял её взгляд, да и думать не мог, знал наверняка только то, что должен выметаться из парадной, иначе сорвётся, а как бы он ни хотел Машу, растянуть ожидание он хотел сильнее. Видимо, в нём проснулся мазохист или эстет.

— А можно?.. — девушка сделала два шага к Сергею, он немножечко опешил. — Можно потрогать твои волосы? — пробурчала в толстый шарф и залилась румянцем Маша. Что же она бесконечно краснеет, а ещё коварная соблазнительница женатого мужика…

— Трогай, — сдавленно ответил Серёга и покорно нагнул голову.

В волосах нет нервных окончаний, строение волоса человека простое: кутикула из ороговевших клеток кератина, кортекс — веретенообразные эпителиальные клетки, и медулла — белковые, неороговевшие клетки. Это расскажет любой анатомический атлас, и с этим прямо сейчас готов был поспорить Сергей. Маша не прикасалась к коже головы, она всего лишь дотронулась до чёлки и аккуратно провела рукой к макушке, кажется, сжав волосы в пучок, резко отпуская, будто изучала их упругость. Она не задевала нервные окончания, а Сергея затрясло, как в лихорадке.

В забытьи, в полубреду, он сделал один-единственный шаг к девушке, рукой обхватил маленькое тело в огромном пуховике и потянул на себя. Кажется, она вздрогнула, но на движение подалась, а потом и вовсе запустила две руки в волосы Сергея, царапнув затылок, что стало последней каплей.

И всё же он поцеловал, поцеловал медленно, изучающе, настырно и ласково, добиваясь ответа. Он задушил в зародыше мысль, что сейчас, прямо сейчас, он может сказать: «Пойдём», и Маша пойдёт с ним или пустит его в свой дом и свою постель. Он выбросил из головы всё и получал звенящее удовольствие от поцелуя, за которым не последует продолжения. Она пахла шоколадом, сластёна.

Утром Маша не ответила на сообщение, Сергей решил, что она отсыпается, и последовал её примеру, к обеду тоже ответа не было. Он бросил несколько коротких предложений, которые так и не были получены, в отличие от утренних, оделся и пошёл в дом напротив. Что Настенька из «Морозко», Цветочек Аленький, удумала на этот раз?

Дверь открыла узбечка лет сорока, в национальном платье и на-украинский манер завязанном платке. Полная и хмурая, она держала на руках ребёнка, второй, немногим старше, вцепился в подол и так же хмуро смотрел на пришедшего.

— Здравствуйте, я к Маше.

— Я Маша, — женщина вопросительно посмотрела на Сергея, он посмотрел на якобы «Машу», то, что квартира коммунальная, он понял, в общем-то, это было ясно ещё до того, как старая, выкрашенная коричневой краской дверь открылась, «Маша» лишь послужила ещё одним доказательством.

— К Маше Шульгиной. Девушка, светленькая, маленькая, — он показал себе на плечо, уровень, куда доставала макушка Маши. — Она дома?

— Не знаю, — «Маша» равнодушно пожала плечами и посторонилась. — Третья комната слева, за выключателем, — пояснила женщина, её перекрикивал младенец, Сергею оставалось только надеяться, что он правильно расслышал.

Коммунальными квартирами Сергея была не удивить и не испугать, всё студенчество он провёл, мотаясь по углам в коммуналках. Бывали почти камерные квартиры, тихие трёшки, с соседками-божьими одуванчиками, подкармливающими вечно голодного студента, бывало и такое, что Сергею приходилось помогать соседке, чей сын — хронический алкоголик, — отнимал пенсию у старухи. Бывали монстроподобные, трёхсотметровые коммуналки, с двумя входами, несколькими кухнями и строго поделёнными санузлами. Соседей в таких квартирах было настолько много и они так часто менялись, что люди не знали друг друга в лицо. Вечно орущие дети, скандалящие тётки, пекущиеся днём и ночью чебуреки, чьи-то гадящие коты, бесхозные, общие тараканы.

Эта квартира была чем-то средним: захламлённый коридор с мусорным пакетом рядом с чьей-то комнатой, огромная кухня с двумя плитами, кашеварящая бабка лет семидесяти, с алыми губами и торчащим пучком тусклых волос. Две маленькие, юркие узбечки, может, дочери «Маши», может, племянницы, ребёнок, раскатывающий на самокате по коридору, и чёрный кот, сидящий в торце, с ленцой оглядывающий пришедшего.

Он постучал в третью дверь слева, ответа не последовало, постучал ещё раз, ответом была та же тишина. Для верности нажал ручку замка, она подалась, и дверь плавно, без скрипа, открылась. Комнатка оказалась небольшой, метров двенадцать, со свежим косметическим ремонтом и новой, хоть и разномастной, мебелью. На столе-книжке, в трёхлитровой банке красовались вчерашние розы.