На старенькой «эмке» мы выехали в Усть-Славянку. Иван Алексеевич Потифоров произвел на меня впечатление требовательного и распорядительного командира. Внешне он выглядел по-строевому подтянутым, худощавым, в возрасте около тридцати лет. Был не особенно словоохотлив.

Приехав в Усть-Славянку, Иван Алексеевич отдал соответствующие распоряжения. Не задерживаясь (день был на исходе), батарея из четырех машин, заряженных снарядами, выехала в Колпино.

Огромный Ижорский завод, оказавшийся у передней линии фронта, был сильно изранен: многие цехи были разрушены и бездействовали. Но завод жил, работал, несколько его труб дымилось. На улицах Колпина — военные, чувствовалась близость фронта. Недалеко от колокольни, где находился наблюдательный пункт, мы остановились. Иван Алексеевич торопливо вышел из машины и направился на командный пункт части, где уточнил задачу и цели. Затем выехали на шоссе, идущее из Колпина на Пушкин. Остановились у крайних каменных двухэтажных жилых домов, здесь батарея заняла огневую позицию. Расчеты действовали быстро и слаженно. К большому нашему удивлению, из этих домов, постоянно находившихся под обстрелом и казавшихся безлюдными, вышли оставшиеся жители, в том числе ребята, и с большим любопытством смотрели на невиданные «пушки».

Очень быстро все было готово к стрельбе.

Необходимые данные о пусковых установках и снарядах у меня имелись, я внимательно проверил наружным осмотром состояние заряженных снарядов, вывешивание установок домкратами и справился об исправности огневой цепи всех пусковых установок.

После докладов командиров расчетов о готовности И. А. Потифоров, заметив на часах время, подал команду:

— По фашистским захватчикам — огонь!

Тут же последовал залп из всех установок.

На головы непрошеных пришельцев обрушилась лавина огня.

Ни один снаряд не остался на направляющих. Стрельба прошла хорошо, замечаний по снарядам и установкам не было. Мне оставалось только оформить акт о проведенном испытании.

После окончания стрельбы я выразил благодарность И. А. Потифорову и расчетам установок, после чего машины быстро снялись с огневой позиции. Мы же вдвоем с Иваном Алексеевичем, получив по пути на командном пункте сведения об удачном поражении цели, уехали на Пороховые, где по Рябовскому шоссе, в доме № 20, Иван Алексеевич квартировал.

После чая с очень черствыми ржаными сухарями я простился с Иваном Алексеевичем, извинявшимся за столь скромное угощение.

Уезжал я с чувством огромного удовлетворения тем, что принимал участие в испытаниях пусковых установок и снарядов М-13, ставших грозой для фашистов.

Война захватила меня в Ленинграде. Как раз 22 июня 1941 года я вернулся из командировки с Кольского полуострова.

В штабе округа мне официально подтвердили, что началась война. Как кадрового военного, меня назначили в оперативный отдел штаба Ленинградского фронта. Поскольку я окончил артиллерийское училище, то в начале войны мне пришлось выполнять задания командующего артиллерией фронта.

В конце июля 1941 года в распоряжение нашего фронта поступила батарея реактивных минометов М-13 — невиданное по тем временам оружие. Командиром батареи был лейтенант П. Н. Дегтярев. А в октябре 1941 года мне было приказано сформировать полк реактивных минометов М-13 и стать его командиром. Это был первый реактивный полк на Ленинградском фронте. Он долгое время даже не имел номера — просто назывался полком PC М-13. Позднее ему дали номер, и он стал именоваться 38-м гвардейским минометным полком М-13. В него вошла и батарея Дегтярева (он стал к этому времени командиром дивизиона).

Итак, я командир первого и пока, в ноябре 1941 года, единственного в Ленинграде полка реактивной артиллерии. Формировать новую часть и командовать ею всегда трудно. Тем более что реактивная артиллерия была новинкой, о которой никто не слышал ни в училищах, ни на учениях. Но главная трудность была в другом — Ленинградский фронт переживал тяжелое и опасное время. Немцы пытались прорваться в город, который оказался в блокаде. Наступил голод.

Мы начали обучать личный состав ведению огня из реактивных минометов. Это в основном были граждане, призванные из запаса, то есть люди, не имеющие представления не только о «катюшах», но и вообще об артиллерии (исключение составляла первая батарея, которой ранее командовал П. Н. Дегтярев).

И все-таки главной трудностью в то время был голод. Солдатам выдавалось триста граммов хлеба. Одно только название, что хлеб, — сырой и липкий, с него на морозе текла вода. Как сейчас вижу картину: берет старшина трехсотграммовую солдатскую «пайку», режет на три части — на завтрак, обед и ужин. Раздаст по кусочку, а остальное — в железный ящик, под замок.

У большинства офицеров семьи находились в Ленинграде, поэтому они часть и без того скудного пайка отдавали детям. Мы старались эвакуировать их семьи на Большую землю, чтобы офицеры лучше питались и были полноценными воинами.

Дело не только в том, что голод сам по себе мучителен и подрывает здоровье. Известно, что война — это прежде всего тяжелая физическая работа. Солдатам и офицерам необходимо быть сильными: ведь после суточных трехсот граммов не очень качественного хлеба приходилось вести бой, заряжать установки, а каждый снаряд весил 43 кг, и солдату надо поднять не один такой снаряд.

Помню, с какой радостью ждали мы баржу с Большой земли к 7 ноября 1941 года, на которой везли продовольствие. Но баржа была потоплена немцами.