– Да хранят нас духи от этого, – отозвалась Нок.

Тяжело ступая по каменным ступеням, в зал поднялась полная темноглазая женщина с коралловым ожерельем на груди. Лицо ее лоснилось от пота, убранные в толстую косу черные волосы, переплетенные бисером и серебряными лентами, доставали до пояса.

– Что, бездельники, языками треплете? – добродушно спросила она.

Голос мамы Мабусы, низкий, но гулкий, казалось, заполнил зал. Нок встрепенулась, сложила ладони вместе и наклонила голову вперед. Девочки всегда склоняют голову перед теми, кто их покупает.

– Смотрите, кого я привела. Теперь у нас будет новая Нок. Ты понял, Еж? Тебе придется учить ее хозяйству. Работа простаивать не должна, девочки и мальчики. Работа никогда не должна простаивать.

Из-за спины мамы Мабусы выглянуло невысокое, худенькое создание. Темноволосая глазастая девочка лет десяти, босоногая, в холщовой грязной робе. Щиколотки покрывала засохшая грязь, щеки – пыль и разводы от слез. Запястья такие худые, что, кажется, не выдержат ни одного браслета.

– Да-да, – снова заговорила мама Мабуса, – худющая и страшная, но не спрашивайте, почему я ее купила. Удивительно, как эту девчушку не отобрали рыцари Ордена. Видать, глупой им показалась. Обычно они отбирают самых страшненьких. Мол, негоже людям гордиться своей красотой, гордость – это страшный грех. А я вам так скажу, дети. И ты слушай, малявка. – Мабуса легонько щелкнула по голове только что купленную девочку. – Девушке только и гордиться, что своей красотой. Чем же еще ей гордиться? Если девушка страшна, как красная лихорадка – не про нас сие сказано, – это проклятие духов. Поверьте мне. Видать, прокляли девушку или родители, или недруги родителей. И надо идти к жрице либо к старой ведунье – вот как наша Хамуса, – чтобы снять проклятие. Мужчина гордится своей силой, своей мощью и своим умом, возможностью принести добычу в дом и умением провести свой корабль к пристани. А женщина хороша своей красотой. И еще умением давать любовь мужчине. А как брать любовь у той, которой и в глаза-то посмотреть страшно? Разве что выпить больше стылой… и место такой девушке на рыбных рядах, где вонять от нее будет рыбьими потрохами и кровью. Помяните мое слово, дети.

Мама Мабуса любила поучать. Голос ее гремел под деревянными балками зала, точно водопад на Песчаной косе. Новенькая девочка жалась к стене и дрожала. Еж проворно ворочал стулья, а Нок, не оглядываясь, работала щеткой. Когда мама Мабуса говорит, их дело слушать и не отвлекаться, а то можно заработать щелчок по голове. Дело всегда должно делаться…

У мамы Мабусы все было большим. Глаза, губы, грудь. Широкие плечи и крупные ладони. Она была крупной женщиной, и от звука ее низкого зычного голоса брехливые дворовые собаки разбегались, а ленивые голуби срывались с крыши Корабельного двора (так еще называли таверну «Корабль»).

Даже блестящие коралловые бусины в ожерелье мамы Мабусы отличались значительным размером. Блеск этих кораллов казался Нок похожим на блеск опускающегося в воду солнца. Когда женщина говорила, девушка смотрела только на бусины. Выше поднять глаза не осмеливалась.

– Поведешь новенькую девочку на Песчаную косу да искупаешь ее как следует. Волосы ей отмоешь, ноги, – наставляла мама Мабуса Нок, пока та заканчивала уборку зала, – но сначала в храм духов Днагао. Козленка в жертву я сама принесу на полную Аниес. А ты возьми кружку пшеничных зерен и еще венок сплети. Мальва, наверняка, уже вовсю цветет. Скажешь Дим-Хаару, что это наша новенькая Нок. Пусть он насыплет на алтарь зерен в честь нее и призовет духов. И пусть проведет белой глиной по ее лбу, чтобы показать, что она – моя Нок.

Девушка кивнула. Сложила ладони вместе и склонила голову:

– Хорошо, мама Мабуса. Все сделаю.

– Вот и пошевеливайся. Только пусть сначала Еж наносит хвороста, чтобы повар не ругался, как вчера, что печь ему топить нечем. Помогите мальчишке обе, нечего тут глаза таращить.

Нок кивнула и тут же кинулась за хворостом. Уже сбегая по выщербленным ступеням запасного выхода, ведущего в огороженный деревянным плетнем двор, она услышала, как мама Мабуса строго велела новенькой:

– Ступай следом. Руки-ноги есть, знать хворост должна уметь таскать. Топай, топай. После старшая Нок даст тебе холодных лепешек и сухих вишен. Натрескаешься еще, успеешь. Есть вы все горазды, и куда только лезет в вас…

Большие вязанки хвороста вовсе не были тяжелыми. Неудобными – это да. Но таскать их – не работа. Так, беготня. Повар – лысый, щекастый Тинки-Мэ уже стоял на низеньком крыльце кухни, тоже выходившем во внутренний двор, и лениво почесывал большой живот.

Круглая печь с черным зевом, обращенным к яркому лазурному небу, жаждала начать новый день. Совсем скоро Тинки-Мэ бросит на ее внутренние бока круглые ровные лепешки, и аромат свежего хлеба наполнит двор.

Но они – Нок, Еж и новенькая девочка – подкрепятся холодными вчерашними лепешками. Им некогда ждать, когда повар протопит печь и замесит тесто. Пока жара не накалила улицы города, а песок на косе не стал обжигающе горячим, надо торопиться. Чтобы успеть к полудню – в полдень общая молитва за процветание, и все домашние рабы обязаны быть на ней.

Нок заскочила в круглую деревянную хижину с соломенной крышей, достала из-под застеленной цветастым покрывалом кровати сандалии с деревянной подошвой и нанизанными на кожаные ремешки крашеными деревянными бусинами.

Травка, видимо, только что проснулась. Она терла глаза и пыталась убрать со лба спутанные волосы. Ей едва сравнялось пять лет, но росточком девочка явно не вышла и выглядела значительно младше.

– Кто это? Еще одна Нок? – с опаской спросила за спиной новенькая.

Голос у нее оказался звонким и нежным. Наверняка умеет хорошо петь – мама Мабуса такие вещи сразу распознает. Девочка с хорошим голосом и слухом в храме Набары будет пользоваться особенным успехом. А потому и продать ее можно за большие деньги.