Красавица и Чудовище. Сила любви

Аннотация

Белль всегда хотела большего, чем мог ей предложить тихий провинциальный городок Вилльнёв. Девушка разительно отличалась от его жителей начитанностью и тягой к приключениям. Она мечтала о путешествиях, как в любимых книгах. Но когда ее отец стал узником в заколдованном замке, жизнь Белль круто изменилась. Рискуя не только своей свободой, но и будущим, она приняла непростое решение стать пленницей вместо него. Но, узнав Чудовище, владельца замка, лучше, Белль поняла, что, возможно, их судьбы связаны гораздо больше, чем она могла себе представить.

Белль всегда хотела большего, чем мог ей предложить тихий провинциальный городок Вилльнёв. Девушка разительно отличалась от его жителей начитанностью и тягой к приключениям. Она мечтала о путешествиях, как в любимых книгах. Но когда ее отец стал узником в заколдованном замке, жизнь Белль круто изменилась. Рискуя не только своей свободой, но и будущим, она приняла непростое решение стать пленницей вместо него. Но, узнав Чудовище, владельца замка, лучше, Белль поняла, что, возможно, их судьбы связаны гораздо больше, чем она могла себе представить. Elizabeth Rudnick BEAUTY AND THE BEAST Copyright © 2017 Disney Enterprises, Inc. All Rights Reserved Элизабет Рудник Красавица и Чудовище. Сила любви Эта история, как и все сказки, начинается со слов: давным-давно… Однако наш рассказ отличается от других сказок, потому что в нем речь пойдет не просто о прекрасной девушке и красивом принце – хотя леди, несомненно, очаровательна, а принц и впрямь может быть обаятельным. Это история о немного ином виде красоты. В ней повествуется о двух людях, встретившихся при крайне необычных обстоятельствах. Этим двоим пришлось учиться по-другому смотреть на вещи и видеть их суть. Их история стара как мир и свежа как роза. Итак, наш рассказ начинается: давным-давно, в самом сердце Франции… Пролог Принц, нахмурившись, смотрел на закрытую двойную дверь. Из-за позолоченных створок доносились музыка и смех. Праздник – его праздник – уже начался. Звенели хрустальные бокалы, гости произносили тосты, расхаживали по богато украшенному бальному залу, а глаза их округлялись при виде сотен бесценных вещей, выставленных вдоль стен. Чего тут только не было: прекрасные вазы, великолепные пейзажи, богато изукрашенные гобелены и массивные золотые блюда – просто глаза разбегались! Все это великолепие бледнело пред лицом самих гостей, ибо принц не приглашал абы кого на свое торжество. Его высочество выбрал лишь тех, кого посчитал достаточно красивыми, достойными его блистательного присутствия. Итак, они съехались со всего света и выставили себя на всеобщее обозрение, точно собранные в зале неодушевленные предметы. Принц стоял перед закрытыми дверями, почти не обращая внимания на суетившихся вокруг него слуг – те поспешно поправляли напоследок его костюм. Тут же, держа в руке карманные часы, замер мажордом. Главу замковой прислуги безмерно раздражала склонность принца к непунктуальности, а его высочество обожал заставлять мажордома ждать. Рядом с принцем стояла горничная с кистью в руках. Она осторожно рисовала белую линию на лице молодого человека. Краска легко ложилась на гладкую, чистую кожу. Закончив, горничная отступила на шаг и, склонив голову набок, оглядела свою работу. На то, чтобы нарисовать маску, ушло несколько часов, и полученный результат того стоил. Лицо принца превратилось в морду какого-то дикого экзотического животного, прорисованную очень тщательно, до последнего волоска над капризно опущенными губами. Линии высоких, четко очерченных скул чуть сгладились, но при этом выражение лица стало более хищным. Нос принца, который часто называли породистым, теперь походил на тигриный. Только ярко-синие глаза остались прежними, но они и без того глядели холодно и зло, отлично вписываясь в желаемый образ дикого зверя. Отступив на шаг, горничная подождала, пока старший камердинер накинет на плечи принца украшенный драгоценностями плащ, а потом внимательно оглядит его, дабы удостовериться, что ни одна драгоценность не потерялась. Наконец камердинер кивнул горничной, и та припудрила парик принца. Затем слуги поклонились и, затаив дыхание, замерли в ожидании дальнейших указаний. Принц небрежно махнул затянутой в перчатку рукой, и через секунду перед ним появился лакей. – Больше света, – приказал принц. – Да, ваше высочество. – Лакей потянулся к ближайшему канделябру и поднял его повыше, чтобы принцу было лучше видно. Принц держал в руке маленькое зеркало с небольшой ручкой, украшенное с обратной стороны растительным узором. В его больших руках оно казалось крошечным и очень хрупким. Подняв зеркало повыше, чтобы видеть лицо, принц полюбовался своим отражением. Повернулся налево, направо, потом опять налево, на несколько мгновений замер, наконец кивнул и, словно грязную тряпку, выронил зеркало. Едва принц довольно кивнул, служанка чуть не упала в обморок от облегчения, но, увидев, как падает зеркало, ахнула. Принц, даже не обернувшись на шум, подал знак мажордому открыть двери бального зала. Его высочество уже входил в зал, когда лакей бросился вперед и успел поймать зеркало до того, как оно упало на пол. Стоило дверям закрыться у принца за спиной, как слуги разом вздохнули с облегчением. Следующие несколько часов они смогут немного отдохнуть подальше от глаз жестокого, испорченного и недоброго хозяина. Между тем принц понятия не имел, о чем думают его слуги, – а может, догадывался, но не придавал этому значения. Он уверенно шел по бальному залу, заполненному приглашенными им гостями, – так корабль рассекает морские волны, увенчанные белыми гребнями пены. Многие гости скрыли лица под масками, и смотрелось это очаровательно. Губы принца, впрочем, оставались все так же презрительно поджатыми, выражение лица – высокомерным, и невозможно было понять, радует ли его высочество вся эта красота. Принц никогда не показывал окружающим ни радости, ни боли, предпочитая держать их в неведении и откровенно наслаждаясь их неуверенностью. Он слышал, как юные дамы перешептываются у него за спиной, гадая, пригласит ли он сегодня на танец кого-то из них. Губы принца на миг искривила самодовольная усмешка, но он тут же подавил ее и продолжил путь. Протолкавшись через толпу потенциальных невест и их камеристок, принц подошел к трону, стоявшему на возвышении, с которого было отлично видно весь зал и гостей. Трон был очень вычурный, как и все в этом зале. Над ним возвышался огромный, величественный гербовый щит, не оставляющий никаких сомнений в том, кому принадлежит этот трон. Стоя на возвышении, принц медленно повернулся, обозревая бальный зал, и встретился глазами с невысоким человеком – тот немедленно расцвел улыбкой, показав гнилые зубы. Принц поморщился, но кивнул: это же, в конце концов, первый итальянский маэстро. И он, и его супруга, оперная дива, стоявшая рядом, славились на весь мир своими голосами. Проще говоря, они в своем деле лучшие, потому-то принц и пожелал пригласить их на свой прием. По кивку принца маэстро заиграл, а дива запела, и бальный зал наполнился музыкой и чарующим пением. Принц вышел на середину зала и начал танцевать. Он двигался легко и уверенно – сказывались годы тренировок. Стоявшие вокруг него дамы тоже пришли в движение, они тоже долго и упорно оттачивали этот танец, дабы теперь блеснуть. И все же сравниться с принцем в изяществе у них не получилось. Он был величественнее всех присутствующих, вместе взятых, его красота несравненна, а его холодность полностью затмевала бушующие за стенами замка ветер и дождь. Голос дивы взвился ввысь, и вдруг принц услышал какой-то посторонний звук, перекрывший и музыку, и завывание ветра: кто-то стучал в дверь, ведущую в сад. Принц поднял руку, и музыка резко умолкла. Стук повторился. На какой-то миг все присутствующие замерли, а потом окна зала и дверь разом распахнулись. Внутрь хлынул дождь, подул ветер, погасив свечи в стенных канделябрах. Зал погрузился в темноту, и принц услышал, как гости нервно переговариваются. Принца охватил гнев пополам с любопытством: в свете нескольких свечей, что еще горели, он увидел, как в зал входит какой-то человек, закутанный в плащ с низко надвинутым капюшоном. Сильно горбясь, опираясь дрожащей рукой на корявую клюку, явившийся с холода незнакомец, тем не менее, шел прямиком в теплый зал. Дверь со стуком закрылась, и незваный гость громко вздохнул, очевидно, полагая, что попал в безопасное, гостеприимное место. Как же он был не прав! Потрясение, в первые несколько мгновений охватившее принца, сменилось яростью. Схватив с ближайшего стола подсвечник, он ринулся через толпу, расталкивая людей с дороги. Когда принц добрался до двери, лицо его заметно покраснело, и это не мог скрыть даже толстый слой грима. Незваный гость, вломившийся к нему в замок, оказался старой нищенкой, такой сгорбленной, что принц возвышался над ней, как башня. – Это еще что такое? – прорычал он. Старуха посмотрела на него с надеждой, дрожащей рукой протянула красную розу и прошептала еле слышно: – Я ищу укрытие от лютой стужи и непогоды. Тут, как по заказу, снаружи, точно свирепое чудище, пронзительно взвыл ветер. Принц и бровью не повел. Наплевать, что старуха замерзла и промокла, а вид у нее изможденный – это же просто старая нищенка. Вдобавок – и это самое худшее – она испортила ему бал. Он так тщательно и усердно создавал окружавшую его красоту, и вдруг явилась эта уродливая карга. Принца охватила неудержимая злоба. – Убирайся! – презрительно усмехнулся он, взмахом руки указывая нищенке на дверь. – Пошла прочь. Тебе здесь не место. – Принц указал на красиво одетых гостей. – Умоляю вас, сжальтесь, – взмолилась нищенка. – Я лишь прошу приютить меня на ночь. Я даже уйду из бального зала. Принц нахмурился сильнее. – Ты что, ослепла, старуха? Здесь обитает красота, – холодно заявил он. – Ты слишком безобразна для моего замка, моего мира и для меня. С каждым его словом старая женщина вся сильнее съеживалась, и на какой-то миг принц подумал, а не слишком ли далеко он зашел, но лишь на миг. Он подал знак мажордому и старшему лакею, чтобы те вывели старуху вон. – Не стоит вам судить по внешности, – проговорила нищенка, а слуги уже шли к ней. – Истинная красота скрыта внутри… Принц запрокинул голову и зло захохотал. – Говори что хочешь, карга, но всем известно, как выглядят красивые люди. Уж ты-то к ним явно не относишься. А теперь пошла прочь! Принц отвернулся, намереваясь уйти, но по толпе гостей прокатились удивленные охи и ахи, и он замер, потом обернулся через плечо и вытаращил глаза от удивления. Старуха менялась на глазах. Грязный плащ с капюшоном взметнулся, обернувшись вокруг карги, точно кокон, а потом сверкнула ослепительная вспышка, и нищенка исчезла. Когда принц снова обрел способность видеть, он понял, что безобразной старухи больше нет. Вместо нее перед ним стояла самая прекрасная женщина из всех, что он когда-либо видел. Принц сразу же понял, что именно произошло, он читал про подобные вещи. К нему в замок явилась волшебница, женщина, владевшая магией, и устроила ему какую-то проверку. И он эту проверку не прошел. Принц упал на колени и заломил руки. – Прошу вас, – проговорил он умоляюще. Мог ли он подумать еще минуту назад, что станет кого-то умолять? – Простите меня, госпожа волшебница. Я рад приветствовать вас в моем замке, оставайтесь так долго, как пожелаете. Волшебница покачала головой. Она увидела достаточно и понимала, что эти извинения неискренни и ничего не стоят. В сердце принца нет ни доброты, ни любви. Волшебница взмахнула клюкой, которая теперь превратилась в волшебную палочку, и на принца обрушилась магия. В тот же миг началось превращение. Принц весь скорчился и застонал от боли, его спина выгнулась дугой, а тело начало расти. Посыпались на пол драгоценные камни, дорогая одежда затрещала по швам. Увидев, что происходит с хозяином замка, стоявшие вокруг гости пронзительно закричали и бросились бежать. Принц попытался было схватить пробегавшего мимо мужчину за руку, но с ужасом понял, что его собственные руки превратились в звериные лапы. Человек отпрыгнул и бросился наутек, вдогонку за остальными гостями. Среди всего этого хаоса стояла волшебница и спокойно наблюдала, как воплощается в жизнь наложенное ею наказание. Вскоре бальный зал опустел, остались только слуги, музыканты да собака, принадлежавшая певице. Все они в ужасе смотрели, как принц окончательно теряет человеческий облик. Из красивого человека он превратился в отвратительное чудовище. Весь замок и его обитатели изменились. Их тоже постигло зловещее превращение… Шли дни, недели, годы. Мир позабыл о принце и его слугах, и заколдованный замок замер, навечно окутанный зимой. Все люди, знавшие о замке и любившие кого-то из его обитателей, теперь полностью лишились этих воспоминаний – волшебница об этом позаботилась. И все же оставалась единственная надежда на спасение: роза, которую волшебница подарила принцу, действительно оказалась зачарованной. Если принц полюбит кого-то и добьется взаимной любви до того, как упадет последний лепесток, проклятие будет снято. Если же нет, то он до конца своих дней останется чудовищем. Глава I Белль открыла дверь своего домика, окинула взглядом раскинувшийся вокруг пасторальный вид и вздохнула. Каждое утро в деревушке Вилльнёв начиналось одинаково – во всяком случае, за всю свою жизнь Белль пока ни разу не увидела никаких перемен. Вот над горизонтом медленно восходит солнце, его лучи освещают поля вокруг деревушки, делая их еще зеленее, белее или золотистее – в зависимости от времени года. Потом лучи дотянутся до окраины деревни, коснутся покрытых известкой стен домика Белль и наконец заискрятся на покрытых соломой крышах домов и магазинов самого городка. К тому времени жители уже зашевелятся, готовясь встречать новый день. В домах мужчины усядутся за столы, дабы вкусить утреннюю трапезу, а женщины будут одевать детишек или помешивать варящуюся овсянку. Поначалу в только-только просыпающемся городке будет тихо. Затем церковные часы пробьют восемь. И в тот же миг деревня оживет. С вершины холма, на котором стоял ее дом, Белль наблюдала за этим процессом сотни раз, и все же это зрелище неизменно ее поражало. Прищурив карие глаза, она вздохнула, думая об этой неизменной, скучной рутине. Порой она гадала, каково это – проснуться в каком-то ином месте, где все по-другому. Девушка покачала головой. Какой толк мечтать о несбыточном. У нее есть устоявшаяся жизнь, маленький домик, в котором они живут с отцом с тех пор, как переехали сюда из Парижа много лет назад. Сожалеть о прошлом и гадать, как могла бы сложиться ее судьба, – пустая трата времени. У нее немало других забот: нужно сходить в город по делам, а потом – она посмотрела на книгу, которую держала в руках, – погрузиться в новые приключения. Белль расправила плечи, закрыла дверь и направилась в деревушку. Через несколько минут девушка уже шагала по вымощенной булыжником мостовой, вежливо кивая всем встречным жителям. Несмотря на то что Белль прожила в деревушке большую часть жизни, она по-прежнему чувствовала себя здесь чужой. Тот факт, что они с отцом жили на отшибе, лишь усугублял проблему. Впрочем, Белль знала, что это только часть ее бед. Деревня, как большинство сельских поселений Франции, жила обособленно, а ее жители, что называется, варились в собственном соку. Большая их часть родилась здесь и здесь же проведет всю жизнь. Для них этот городок – это их собственный мирок, а все, что находится за его пределами, вызывает в лучшем случае подозрение и недоверие. Белль полагала, что даже родись она в этой деревне, то и тогда к ней относились бы как к чужачке. У нее нет с жителями почти ничего общего. И, честно говоря, девушка любила книги гораздо больше людей. Неторопливо шагая по улице, Белль слушала, как деревенские приветствуют друг друга, и, видя, как непринужденно они болтают между собой, чувствовала легкую грусть и одиночество. Для них каждодневная утренняя рутина – это повод для радости, время, когда можно пообщаться. Белль подошла к прилавку булочника, над которым уже витал аромат свежеиспеченного хлеба. Пекарь, как всегда, трудился в поте лица: держа в руках поднос с только что вынутыми из печи багетами, он что-то бормотал себе под нос. – Добрый день! – поприветствовала его Белль. Пекарь рассеянно кивнул. – Один батон… – Белль оглядела ряд банок с ярко-красным вареньем. – И еще вот это, s’il vous pla^it , – попросила она, беря одну банку и опуская в карман фартука. Расплатившись и забрав продукты, она двинулась дальше. Белль уже хотела повернуть за угол, но потом остановилась. Неподалеку стояла запряженная мулом повозка, полная новеньких горшков, а рядом, озадаченно глядя по сторонам, замер Жан, старик-горшечник. Завидев девушку, он улыбнулся. – Доброе утро, Белль, – проскрипел он дрожащим старческим голосом, потом уставился на свою тележку. – Доброе утро, месье Жан, – поздоровалась Белль. – Вы снова что-то потеряли? Старик кивнул. – Похоже на то. Вот только я не помню, что именно потерял, – грустно сказал он, пожимая плечами. – Ну да ладно, рано или поздно само вспомнится. – Он дернул вожжи, чтобы развернуть мула, но упрямое животное не двинулось с места. Вместо этого мул наклонился к карману Белль в надежде отыскать там яблоко – девушка часто припрятывала угощение на случай встречи со старым Жаном. Хозяин сильно потянул за вожжи в надежде отвлечь мула от Белль, но вместо этого неудачно толкнул тележку. Ахнув, Белль успела подхватить прекрасный горшок до того, как он упал. Удостоверившись, что товар горшечника в безопасности, она наконец дала мулу яблоко и повернулась, собираясь продолжить путь. – Куда это ты идешь? – спросил Жан. Девушка обернулась через плечо. – Хочу вернуть эту книгу падре Роберу, – ответила она с улыбкой, демонстрируя потрепанный томик. – В ней рассказывается про двух влюбленных из прекрасного города Верона… – А один из них случаем не был горшечником? – перебил ее Жан. Белль покачала головой: – Нет. – Скукота, – покачал головой старик. Белль вздохнула. Реакция Жана ее совершенно не удивила. Примерно так же вели себя все жители городка, стоило ей заговорить о книгах, искусстве, путешествиях, Париже. Любые темы, не касавшиеся городка и его жителей, вызывали у последних только равнодушие, чтобы не сказать презрение. «Хотя бы раз, – подумала Белль, похлопывая мула по носу и маша горшечнику рукой на прощание, – мне хотелось бы встретить кого-то, кому захочется послушать историю Ромео и Джульетты или любую другую подобную историю». Она ускорила шаг, желая поскорее дойти до падре Робера, получить новую книгу и вернуться домой. По крайней мере, в ее маленьком доме никто не будет ее осуждать и докучать ей; там можно с головой погрузиться в чтение, в мир, нарисованный ее воображением, и таким образом хоть ненадолго ускользнуть из провинциального городка. Размышляя о том, какие новые книжные радости, возможно, ждут ее в обители отца Робера, Белль не замечала, что привлекает всеобщее внимание; ей не было дела до того, что горожане шепчутся у нее за спиной: она наперед знала все, что о ней говорят. Не раз она проходила мимо школы и слышала, как мальчишки называют ее странной. Прачки вытирали покрытые мыльной пеной покрасневшие руки и шепотом обсуждали Белль всякий раз, когда та шла мимо. «Странная девушка», – говорили одни. «Ей здесь не место», – отвечали другие. В устах этих сплетниц подобные слова звучали как самое страшное оскорбление. Им и в голову не приходило, что Белль сознательно не хочет становиться частью толпы. В конце концов девушка добралась до цели – вошла в церковную ризницу. Толкнув двери, она вздохнула с облегчением: здесь всегда было так спокойно. Шум и суета городка остались снаружи, и впервые за все утро Белль ощутила умиротворение. Услышав, что она вошла, человек в длинном черном одеянии поднял голову от книги и улыбнулся, отчего вокруг его добрых глаз собрались веселые морщинки. – Доброе утро, Белль, – поприветствовал девушку падре Робер. – Итак, где же ты пропадала всю неделю? Белль улыбнулась в ответ. Начитанный священник был одним из немногих людей во всей деревне, с кем она могла поговорить. По правде говоря, вторым был ее отец. – В двух городах на севере Италии, – весело ответила она. Девушка протянула падре Роберу книгу, словно один вид обложки помог бы ему лучше представить ситуацию. – Это нужно было видеть. Замки. Искусство. Там даже был бал-маскарад. Священник осторожно забрал у Белль книгу и кивнул, слушая, как девушка пересказывает историю Ромео и Джульетты, – словно никогда прежде ее не слышал, хотя и он, и Белль знали, что он и сам перечитал эту пьесу раз десять. Это была часть давно сложившегося ритуала. Выговорившись, Белль с облегчением перевела дыхание. – Вы достали какие-нибудь новые места, в которые можно отправиться? – с надеждой спросила она, оборачиваясь и окидывая взглядом городскую библиотеку. Говоря по правде, назвать это место библиотекой можно было только с натяжкой. На двух маленьких пыльных полках ютилось не более нескольких дюжин книг. Внимательно осмотрев полки, Белль не обнаружила ничего нового, только привычные взору потрепанные корешки и потертые названия. «Библиотека» пополнялась нечасто. – Боюсь, что нет, – ответил священник. Белль догадывалась, что услышит именно такой ответ, и все равно расстроилась. – Но ты можешь перечитать что-то из старого, бери любую книгу, какую пожелаешь, – мягко проговорил падре Робер. Белль кивнула, подошла к полкам и провела кончиками пальцев по знакомым томам, большую часть из которых уже прочитала по два раза, однако почла за лучшее воздержаться от жалоб. Выбрав одну книгу, девушка снова улыбнулась пожилому священнику и сказала мягко: – Спасибо. Благодаря вашей библиотеке наш скромный уголок на задворках мира не кажется таким маленьким. Сжимая в руках книгу, Белль покинула ризницу и снова зашагала по главной деревенской улице. Не удержавшись, она открыла первую страницу и уткнулась в книгу, позабыв обо всем на свете. Ловко увернулась от торговца сыром, несшего лоток с товаром, и обогнула двух цветочниц, нагруженных огромными букетами, ни на секунду не отрываясь от чтения. Конечно, отсутствие в «библиотеке» новинок огорчило Белль, но эта книга была ее любимой. В ней имелись все составляющие хорошей истории: далекие края, прекрасный принц, сильная героиня, которая находит свою любовь… но, разумеется, не сразу. БУМ! БУМ! Резкий звук заставил Белль вздрогнуть и оторваться от книги. Подняв глаза, она увидела, что шумела Агата. Если горожане считали Белль странной, то к этой старушке относились как к изгою. У бедняжки не было дома, и она день-деньской просила подаяние или хотя бы еду. При виде грязных щек старой женщины и лохмотьев, заменявших ей одежду, Белль всякий раз испытывала острую жалость. Богатое воображение девушки рисовало другую жизнь, которой могла бы жить Агата. Например, старушка могла бы оказаться феей-крестной, которую заточил в этой деревушке злой колдун, и теперь она не может выбраться – в точности как сама Белль. Девушка знала, что это немного глупо, и все же каждый раз, встретив Агату, старалась чем-то с ней поделиться. – Доброе утро, Агата, – сказала Белль с улыбкой. – У меня нет денег, но… – Она запустила руку в сумку и, вытащив багет, купленный специально для старушки, протянула ей. Агата благодарно улыбнулась, потом хитро прищурилась: – А варенья у тебя нет? Белль предполагала, что старушка так и скажет: она уже протягивала Агате банку варенья. – Благослови тебя Бог, – проговорила старушка и откусила изрядный кусок багета, тут же позабыв о девушке. Белль улыбнулась. Странное дело, она чувствовала некую общность с бедной старой женщиной. Агата всего лишь просила еду и хотела, чтобы ее оставили в покое, а Белль хотелось иметь много книг, хотелось одиночества – так сильно, что порой она с огромным трудом переносила всеобщее пристальное внимание. Вообще-то она его ненавидела. Глава II Гастон любил всеобщее внимание к своей персоне. По правде говоря, он жил ради него. С самого детства он постоянно находился в центре внимания. Раньше прочих малышей его возраста начал ходить, первым заговорил, с каждым годом становился выше и красивее своих одногодок. Темноволосый, с ярко-голубыми глазами и широкими плечами, он действительно был весьма недурен собой. Девушки его обожали, парни им восхищались. А что же Гастон? Он впитывал это внимание, купался в нем. Однако, живя в маленькой деревушке, много внимания не получишь, и это безумно раздражало Гастона. Потом, к его огромной радости, Франция вступила в войну. Гастон рвался на войну не ради возможности защищать свою страну, но для того, чтобы надеть красивую форму и покорять сердца дам: женщинам, как известно, нравятся военные. И он с удовольствием очаровывал дам, став всеми признанным героем, а произошло это двенадцать лет назад. Гастон и по сей день носил форму. Он до сих пор считал себя самым красивым и мужественным человеком во всей деревне. Сейчас он сидел на рослом черном жеребце и обозревал свой городок. Массивную грудь его закрывала блестящая позолоченная кираса, на руках бугрились внушительные мускулы. Он натянул поводья, заставляя своего скакуна нервно танцевать на месте. К седлу крепился его верный мушкет и добытые в лесу трофеи – этим утром Гастону, как всегда, повезло на охоте. – Ты ни разу не промахнулся, Гастон, – сказал его спутник. Если Гастон чем-то походил на льва – а многие так его и называли, – то его приятеля можно было сравнить с домашним котом. Эти двое отличались друг от друга, как небо и земля. Гастон – высокий и мускулистый, а Лефу – низенький и рыхлый. Гастон двигался с грацией хищного зверя и говорил как по писаному, а Лефу то и дело спотыкался, запинался и заикался. Гастона все знали и обожали, а Лефу едва замечали. И все же Гастон в каком-то смысле был привязан к неуклюжему коротышке – в основном потому, что обрел в его лице своего самого верного обожателя. – Ты величайший охотник в деревне, – продолжал Лефу. Гастон бросил на него сердитый взгляд, и коротышка поправился: – Я хотел сказать… во всем мире. Гастон выпятил и без того необъятную грудь и вскинул голову, словно позируя для невидимого художника. – Спасибо, Лефу, – уронил он. Потом посмотрел на добычу Лефу – пригоршню каких-то овощей – и вздернул бровь. – Ты и сам неплохо справился, – неискренне добавил он. – Однажды я научусь стрелять так же хорошо, как и ты, – заявил Лефу, чем явно позабавил охотника. – И говорить, как ты. А еще быть таким же высоким и красивым, как ты. – Вперед, старина, – сказал Гастон, делая вид, что совершенно равнодушен к комплиментам. – Отражение славы – это почти так же хорошо, как сама слава. Лефу озадаченно склонил голову набок и уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но увидел, что Гастон выпрямился в седле. Глаза темноволосого мужчины сощурились, как у волка, завидевшего добычу. Проследив за взглядом Гастона, Лефу увидел, что именно привлекло внимание приятеля. Внизу шагала через деревенскую площадь Белль. Ярко-голубое платье девушки красиво оттеняло ее густые каштановые волосы. Даже издалека Лефу видел, что на ее щеках играет милый румянец. – Посмотри на нее, Лефу, – продолжал Гастон. – Вот моя будущая жена. Белль самая красивая девушка в деревне, а значит, она лучшая. – Но она же такая начитанная, а ты… – Лефу кашлянул. Он чуть не совершил такое, чего никогда себе не позволял и тем гордился: он никогда не оскорблял Гастона. Прежде чем Гастон успел заметить замешательство приятеля, тот поспешно исправился: – Ты же такой рубаха-парень. Гастон кивнул. – Знаю, – согласился он. – Склонность Белль к спорам сравнима только с ее красотой. – Вот именно! – воскликнул Лефу, наконец-то уловивший в словах охотника здравый смысл. – Кому она нужна? У нас же есть мы! Дуэт! – Он произнес это прозвище почти с надеждой. Когда они только вернулись домой с войны – разумеется, Лефу увязался за своим кумиром на фронт, – коротышка безуспешно пытался заставить деревенских называть их с Гастоном «Дуэт», правда, не преуспел в этом. Чаще всего о них говорили: «Гастон и тот, другой». А еще чаще вообще забывали о Лефу, упоминая лишь Гастона. Поглощенный собственными мыслями, Гастон не обратил внимания на просительные нотки в голосе приятеля. – С тех пор как я вернулся с войны, мне постоянно чего-то недоставало… – пробормотал он, пытаясь подобрать правильные слова. – Je ne sais quoi? [1] – закончил за него Лефу. Он не понаслышке знал, каково это: дать определение чему-то, чего, возможно, и на свете-то нет. Это примерно то же самое, как описать их дружбу с Гастоном. Гастон повернулся и озадаченно поглядел на приятеля. – Не знаю, что это значит, – сказал он. – Знаю одно: стоило мне ее увидеть, и я сразу же понял, что женюсь на Белль. И я не хочу торчать здесь и попусту терять время. Ударив коня пятками по бокам, он во весь опор поскакал к городку – ни дать ни взять отважный герой, вернувшийся с войны. Отставший Лефу пришпорил своего косматого пони, так что животное прижало уши и… неспешно затрусило вслед за конем Гастона. 1 Je ne sais quoi – не знаю что; нечто ( фр .). Белль услышала стук копыт за несколько секунд до того, как кони пронеслись через городские ворота. По правде говоря, на полном скаку в деревню влетел только первый скакун, второй скорее вошел. Белль сразу же узнала рослого черного жеребца и сидящего на нем человека. Всадником оказался Гастон. Следом за ним поспешал его закадычный друг Лефу, изо всех сил пытаясь заставить своего пони двигаться быстрее. Подавив жалобный стон, девушка поспешно спряталась за спиной продавца сыра, надеясь, что Гастон ее не заметил. Она уже не раз и не два сталкивалась с этим героем войны, и всякий раз их беседа развивалась одинаково. Гастон надувался как павлин, хвастался свежими охотничьими трофеями и рассказывал о своих боевых подвигах, а Белль изо всех сил старалась не возводить глаза к небу. Горожане – особенно женщины – восторженно всплескивали руками и шепотом твердили, как Белль повезло, так что в конце концов девушка уходила восвояси, испытывая жгучее желание помыться. Она знала, что многие – хотя, если быть честной, то абсолютно все – незамужние девицы в городке считали Гастона завидным женихом. И все же Белль его на дух не переносила: было в нем что-то ужасное. Вот как сейчас, подумала она, осторожно выглядывая из-за прилавка с сыром. Гастон сжимал в кулаке цветы и хищно, точно дикое животное, осматривал площадь. Белль застонала: бывалый охотник заметил ее и принялся проталкиваться через толпу, чтобы добраться до девушки. Белль повернулась и быстро пошла в другую сторону, надеясь, что жители городка отвлекут Гастона. Она не видела, как к Гастону шагнула старая Агата, протягивая чашку, в надежде получить подаяние. Гастон посмотрел на бездомную женщину, и его губы презрительно скривились. Потом он заметил в ее руках блестящую металлическую чашку. – Спасибо, карга, – сказал он, выхватил у Агаты чашку и перевернул. Лежавшие внутри монеты посыпались на землю, а Гастон поглядел на свое отражение в донышке чашки. Удовлетворенный увиденным, он небрежно швырнул Агате чашку и прошел мимо. – Доброе утро, Белль, – воскликнул он, подбегая к девушке. Белль попятилась. – Какая у тебя чудесная книга. Девушка выгнула бровь: – Ты ее читал? – В армии я много чем занимался, – туманно ответил Гастон. Белль подавила смешок: прошла почти целая минута, прежде чем он перевел разговор на армию – кажется, это рекорд. Гастон театральным жестом протянул ей цветы. – Поставишь на стол за ужином, – пояснил он. – Мне присоединиться к тебе сегодня вечером? – Извини, – поспешно сказала Белль и покачала головой, краем глаза высматривая пути к отступлению. – Не сегодня. – У тебя много дел? – спросил Гастон. – Нет, – ответила Белль и, прежде чем Гастон успел ответить или осознать ее отказ, поднырнула у него под рукой и пошла своей дорогой. Она успела услышать, как Гастон общается с зеваками, остановившимися поглазеть на «прекрасную пару», и при этом безбожно перевирает ее ответ. По его словам, выходило так, что гордая девица просто набивает себе цену. Белль не волновало, что именно Гастон скажет и как утешится. Она твердо знала одно: несмотря на высокий рост, Гастон ничуть не больше этого провинциального городка. Она ни за что не сядет с ним за один стол – ни сегодня, ни когда бы то ни было. Белль ускорила шаг и выбралась из городка, а еще через несколько минут уже подходила к своему домику, такому маленькому и уютному, с широкими окнами и небольшим крыльцом перед входной дверью. Рядом с домом имелся милый сад, а в подвале размещалась мастерская отца. Из-за расположенных у самой земли двойных дверей доносилась позвякивающая мелодия. Отец работал, несмотря на ранний час. Тихонько, чтобы не побеспокоить отца, Белль открыла дверцы и на цыпочках спустилась по ступенькам в подвал. В маленькое окно струился солнечный свет, освещая склонившегося над рабочим столом Мориса. Вокруг лежало множество деталей. Кнопочки, шурупчики, наполовину раскрашенные коробки, тонкие детали стояли на разных полках и столах. Некоторые блестящие и сияющие были новее прочих, другие, с которыми Морис давно не работал, успели покрыться изрядным слоем пыли. Прямо сейчас старый мастер колдовал над музыкальной шкатулкой. Белль наблюдала, как он пытается приладить на место какую-то мелкую деталь. Внутри шкатулка была очень красива: в ней пряталась мастерская художника. Крошечный художник рисовал портрет своей жены – та склонилась над ребенком, а в руке держала красную розу. Белль сделала еще шаг, и Морис, услышав посторонний звук, рассеянно поднял голову. При виде дочери он улыбнулся. В ясных глазах мастера, таких же карих, как у Белль, светился ум. Морис расправил плечи, так что стало видно, что он высок, худощав и, несмотря на возраст, по-прежнему симпатичен. – О, Белль, хорошо, что ты вернулась, – сказал он, снова поворачиваясь к музыкальной шкатулке. – Куда ходила? – Ну, сначала отправилась в Санкт-Петербург повидать царя, потом рыбачила на дне колодца, – начала девушка и улыбнулась, когда отец рассеянно кивнул. За работой он не видел и не слышал ничего остального. Белль понимала отца: с ней случалось то же самое, стоило ей открыть книгу. – Хм-м-м, да, – пробормотал Морис, кивая. – Будь добра, подай мне, пожалуйста… Он еще не закончил фразу, а Белль уже протягивала ему отвертку. – И еще… На этот раз она подала отцу молоточек. – Нет, мне не нужно… – Тут из шкатулки выскочила какая-то пружина, и мастер умолк. – Хотя, да, кажется, он мне понадобится. И он снова с головой ушел в работу. Белль подошла к полке, заполненной готовыми музыкальными шкатулками, провела длинным тонким пальцем по их гладким, полированным бокам. Все шкатулки представляли собой настоящие произведения искусства; на них были изображены достопримечательности со всего мира. Девушка знала, что отец сделал их для нее, чтобы она хотя бы так могла вырваться за пределы деревни. Морис никогда этого не говорил, но Белль знала, что отец понимает, как ей хочется посмотреть мир, выбраться из маленького городка, в котором, как ему казалось, она в безопасности. Стоило подумать о деревне, и на память пришли обидные слова жителей, услышанные утром. Мягко, чтобы не огорчить отца, Белль проговорила: – Папа, ты не считаешь меня странной? Очевидно, тон ее вопроса встревожил Мориса, и он оторвался от работы. – Ты считаешь себя странной? – повторил он. – Откуда такие мысли? Белль пожала плечами. – О, не знаю… Люди говорят. – Есть вещи похуже людских сплетен, – грустно сказал Морис. – Пусть жители этой деревни довольно ограниченные, зато здесь безопасно. Белль открыла было рот, чтобы возразить. Вечно отец прибегает к этому аргументу. Девушка знала, что в его словах есть резон, и все равно не понимала, почему отец так не хочет покидать городок. Видя, что его обычное объяснение не убеждает Белль, Морис быстро сменил тему. – Когда я еще жил в Париже, – сказал он, – я знал одну девушку. Она очень сильно отличалась от других, намного опережала свое время, и люди потешались над ней, но в один прекрасный день обнаружили, что начали ей подражать. Знаешь, что она часто говорила? Белль покачала головой. – Она часто говорила: «Люди, которые шепчутся у тебя за спиной, там и останутся». – Морис помолчал, давая дочери время обдумать услышанное, потом добавил: – Те, кто осуждает тебя у тебя за спиной, никогда тебя не догонят. Белль медленно кивнула. Девушка любила такие маленькие истории, с помощью которых Морис пытался чему-то ее научить. Вообще-то ей подумалось, что она уже успела услышать их не по одному разу. Отец хотел показать ей, что все хорошо и нет причин для переживаний, что это нормально – не быть частью толпы. Она снова кивнула и мягко сказала: – Я понимаю. – Та женщина была твоей матерью, – добавил Морис с улыбкой и, взяв дочь за руку, крепко сжал. Белль улыбнулась в ответ, чувствуя, как на сердце становится тепло и грустно. Она не помнила свою мать, у нее были только истории, которые ей поведал отец. Однако Морису тяжело давались эти воспоминания, поэтому он рассказывал Белль лишь разрозненные эпизоды, да и то нечасто. – Расскажи еще о маме, – попросила Белль, видя, что Морис снова собирается вернуться к работе. – Пожалуйста, хоть что-нибудь. Отец замер, не донеся руку до музыкальной шкатулки, медленно поднял глаза на дочь. – Твоя мать была… бесстрашной, – сказал он. – Чтобы узнать больше, тебе достаточно просто посмотреть в зеркало. Взяв пинцет, он подцепил последнюю шестеренку, вставил ее в механизм музыкальной шкатулки, и деталька со щелчком встала на место. Шкатулка заиграла. – Она прекрасна, – сказала Белль. Потом посмотрела на портрет, висящий над отцовским рабочим столом. На нем была изображена та самая женщина, миниатюрную копию которой мастер поместил в музыкальную шкатулку. Это она держала розу, а малютка, над которой она склонялась, была сама Белль. Единственное изображение матери, которое девушка когда-либо видела. – Думаю, ей очень понравилась бы эта шкатулка, – мягко добавила Белль. Но Морис ее уже не слышал, он полностью погрузился в свой мир музыкальных шкатулок. Белль не стала больше говорить о матери, чтобы не огорчать отца. Она повернулась и пошла наверх. Девушка очень любила своего папу и всеми силами старалась оберегать его от боли и страданий, которых он достаточно натерпелся в жизни. Только иногда она задавалась вопросом, может ли ее жизнь свернуть с привычной колеи, которую они с отцом для себя выбрали. Глава III Белль помахала рукой отцу – он только что отъехал от крыльца. Филипп, огромный добродушный тяжеловоз, мотал головой и весело пофыркивал, радуясь возможности размяться. Каждый год Морис отправлялся на большой рынок в одном из соседних городов, чтобы продать музыкальные шкатулки, над которыми трудился весь минувший год. Свой товар он загрузил в повозку и надежно упаковал, чтобы не повредить во время долгой поездки. И, как и каждый год, Морис оставил Белль дома. Он всегда говорил, что это для ее же безопасности; еще он иногда добавлял, что нельзя оставлять домик без присмотра. Как бы то ни было, каждый год повторялось одно и то же. Мастер загружал повозку, Белль запрягала Филиппа, а потом они с отцом прощались. Белль поправляла отцу шейный платок, а Морис всегда спрашивал: «Что тебе привезти с рынка?» «Такую же розу, как на картине», – неизменно отвечала девушка. Потом отец и дочь обнимались, Белль похлопывала Филиппа по теплому боку, и Морис отправлялся в дорогу. В этом году весь этот ритуал повторился в точности. Когда отец и Филипп наконец исчезли из виду, Белль вздохнула. «Итак, – подумала она, возвращаясь в дом. – Что же теперь?» Можно почитать, прибраться в доме или поработать в саду, но почему-то ни одно из этих занятий ее сейчас не привлекало. Хотелось сделать что-то другое, как-то отвлечься от мыслей вроде «горе мне, горе», охватывавших ее всякий раз, когда отец уезжал на рынок. Взгляд ее упал на большую кучу грязного белья, и Белль выгнула бровь. Обычно она терпеть не могла заниматься стиркой. У фонтана всегда сидели сплетницы-прачки, при виде Белль принимавшиеся многозначительно перемигиваться. Стоило ей подойти, и они начинали говорить громче, а их смех делался холоднее, так что стирка превращалась для девушки в пытку. Если бы можно было все перестирать за пару минут… Оглядев комнату, она заметила одну из кожаных упряжей Филиппа и корзину яблок. Вдруг девушке в голову пришла одна идея. Улыбнувшись, она побежала в сарай, взяла все, что нужно, и направилась в деревню. К ее облегчению, у фонтана сидела одна-единственная девочка с грустными глазами. Белль уже случалось видеть ее в городке: девочка всегда была одна, и по тому, как та сутулилась и избегала смотреть людям в глаза, Белль заключила, что у бедняжки не очень много друзей. Белль наблюдала, как девочка окунает в фонтан рубашку, потом достает и принимается стирать. Свалив груду белья на край фонтана, Белль начала доставать из карманов фартука принесенные вещи. Потом подошла к мулу горшечника Жана – животное стояло у двери в таверну, опустив голову и согнув одну заднюю ногу. Белль прикрепила один конец упряжи к уздечке мула, а другой – к маленькому деревянному бочонку. Потом свалила белье в бочонок, насыпала сверху мыльной стружки, подняла бочонок и бросила его в фонтан. Бочонок опрокинулся набок и стал медленно заполняться водой. Довольная получившимся результатом, Белль подошла к мулу и покачала у него перед носом яблоком. Мул пошел вперед. Девушка заманила его к фонтану и заставила ходить по кругу. – Что ты делаешь? Оглянувшись, Белль увидела, что девочка озадаченно наблюдает за ее действиями. – Стираю, – ответила Белль как ни в чем не бывало. Она указала на бочонок. Мул тащил его за собой, так что набравшаяся внутрь вода взбалтывалась и пенилась. Довольно кивнув, Белль вытащила из кармана фартука книгу и села читать. Потом опять поглядела на девочку – та пожирала книгу жадным взглядом – и улыбнулась. – Ну же, чего ты ждешь? Белль потеряла счет времени. Мул Жана все ходил вокруг фонтана, белье стиралось, хотя мыльной пены стало гораздо меньше, но девушка всего этого не замечала. Все ее внимание сосредоточилось на девочке. Она потратила все утро и часть дня, пытаясь научить ее читать. Белль знала, что деревенские старейшины хмурятся, видя читающих девочек: именно поэтому в местную школу ходили исключительно мальчики. Однако совесть не позволила Белль отказать девочке, когда та присела рядом с ней у фонтана и еле слышным шепотом попросила рассказать какую-нибудь историю. Мысль о том, что кто-то живет в этой деревне, не имея возможности сбежать хотя бы в книги, ужаснула Белль. А эта девчушка живет так всю жизнь. Белль решила, что это нужно изменить. Обучение шло полным ходом. Читать девочка все-таки немного умела и схватывала на лету, ей просто требовалась практика. – Си-ни-е пти… пти-цы ле-тят над… над… – девочка запнулась. – Над темным лесом, – подсказала Белль. Она открыла было рот, собираясь прочитать следующее предложение, но ее прервал громкий окрик. Подняв глаза, Белль увидела, что на школьном крыльце стоит директор школы и лицо его перекошено от ярости. Девушка вздохнула: недолго же ей удалось посидеть в тишине и покое. – Что, скажи на милость, ты творишь? – заорал директор, подбегая к ней. За ним следовала шеренга мальчиков в школьной форме, придававшей им сходство с маленькой армией. – Девочки не читают! На его крики собрались горожане. Появился горшечник Жан, за ним следовал торговец рыбой, подошли даже падре Робер и Агата. Они выжидательно смотрели на Белль. Выгнув красиво очерченную бровь, девушка посмотрела на рассерженного директора. Какое-то время они сверлили друг друга взглядами, потом Белль повернулась к девочке и улыбнулась. – Попробуй еще раз, – предложила она. С тем же успехом она могла бы поджечь пушечный фитиль. Горожане разразились криками: некоторые, вроде торговца рыбой и директора, – возмущенными, другие, как например падре Робер, – веселыми. Белль сидела спокойно, безучастная к окружающему шуму. «Пусть директор покричит в свое удовольствие и выпустит пар, – подумала она. – Хотя лучше бы он направил эту энергию на обучение учеников». Внезапно грянул оружейный выстрел, и расшумевшиеся жители разом притихли. Белль вздрогнула и подняла голову, но тут же округлила глаза. Немного поодаль стоял, а точнее, позировал Гастон: подбоченившись, он сжимал направленное вверх ружье. Из дула оружия все еще вился дымок. Лефу, неизменный спутник охотника, проталкивался через толпу. – Разойдись, народ! – покрикивал он. – Не заставляйте меня повторять дважды! Гастон опустил ружье и передал его приятелю, потом оглядел толпу. – Добрые люди так не поступают, – заявил он, качая головой. – Отправляйтесь-ка вы все… по домам. Живо! Мощный рев Гастона оказался намного действеннее оружейного выстрела: деревенские, недовольно ворча, начали расходиться. Через несколько минут площадь вокруг фонтана почти опустела, остались только Белль, Гастон и Лефу. Даже девчушка убежала, напуганная грозным криком героя войны. Белль не знала, смеяться или плакать. Гастон, несомненно, вообразил, что спас даму из беды, хотя это в каком-то смысле соответствовало истине. Вот только ей не хотелось быть обязанной самовлюбленному красавчику. Девушка встала и пошла прочь от фонтана. Гастон зашагал следом и даже – удивительное дело! – молчал несколько секунд, так что Белль на мгновение задумалась, не ошиблась ли она в своих подозрениях. Возможно, Гастон не станет восхвалять себя любимого. И тут охотник заговорил. – Как я с ними расправился, а? – воскликнул он. – Как будто снова на войне очутился… – Это было двенадцать лет назад, Гастон, – заметила Белль. – Грустно, я знаю, – кивнул Гастон, явно не уловив сарказма в голосе девушки. Потом замедлил шаг, и лицо его приобрело серьезное выражение. – Уверен, Белль, ты считаешь, что у меня и так все есть, но кое-чего мне не хватает. Белль, напротив, ускорила шаг, отчаянно надеясь сбежать. – Даже и представить не могу… – У меня нет жены, – продолжал Гастон, вроде бы искренне… нет, он словно произносил заранее отрепетированный текст. – Пока человек не увидит свое отражение в чьих-то глазах, он словно бы и не жил… «О нет», – подумала Белль. Именно этого она и боялась. Нужно пресечь этот разговор о женах в зародыше. – А ты видишь себя в моих глазах? – спросила она, стараясь говорить отстраненно и равнодушно. Гастон кивнул. – Мы оба бойцы, – заявил он, намекая на происшествие у фонтана. – Я лишь хотела научить ребенка читать, – возразила Белль. «У меня и в мыслях не было становиться бойцом», – мысленно добавила она. – Тебе следовало бы заниматься только… собственными детьми. Слова Гастона задели Белль, словно мчащаяся на полном ходу телега. «Можно подумать, он знает меня, понимает мои желания и мечты, – подумала она. – Как он смеет так высокомерно себя вести?» Девушка сжала кулаки и, старясь, чтобы голос звучал спокойно, сказала: – Я пока не готова заводить детей. – Возможно, ты просто еще не встретила подходящего мужчину, – ответил Гастон. – Это маленькая деревня, – отрезала Белль. – Я здесь всех знаю. – Может, тебе стоит приглядеться повнимательнее… Белль покачала головой: – Я уже пригляделась. – Может, стоит приглядеться еще раз, – продолжал Гастон, в упор не понимая намека. – Кое-кто в последнее время сильно изменился. «Ну хватит!» – хотелось закричать Белль. Даже если бы Гастон превратился в Марка Антония, а сама она стала бы Клеопатрой, то все равно не захотела бы быть с ним. Ни за что. Никогда. – Послушай, – сказала наконец девушка. – Мы никогда бы не сумели сделать друг друга счастливыми. Ни один из нас не смог бы настолько сильно измениться. – И она пошла еще быстрее, надеясь оторваться от Гастона. Этот разговор слишком затянулся. Белль отчаянно хотелось добраться до дома, точно до безопасного маяка, и закрыть за собой дверь. Но убежать от Гастона оказалось не так-то просто. Длинноногий охотник легко ее догнал. – Белль, знаешь, что случается со старыми девами в этой деревне, после того как их отцы умирают? – спросил он обманчиво мягким тоном. Девушка не ответила, и Гастон продолжал: – Они просят подаяние на улицах. – Он взмахом руки указал на бредущую мимо Агату. – Так уж устроен наш мир, Белль. Простым людям вроде нас нелегко живется. Белль остановилась и посмотрела Гастону в глаза. – Может я и живу в деревне, – проговорила она, – но я не «простая». Мне жаль, но я никогда не выйду за тебя замуж, Гастон. Она не оборачиваясь зашагала прочь. Белль хотелось только одного: оказаться дома. Хотелось запереть дверь и притвориться, что сегодняшнего дня не было. Уже поднявшись на крыльцо, она не удержалась и обернулась. Гастон стоял там, где она его оставила, только маска героя слетела с его лица: теперь его черты исказились от ярости, и от этого зрелища по спине Белль пробежал холодок. Вздохнув, она вошла в дом. «Когда-нибудь, – подумала она, закрывая дверь и обессиленно к ней прислоняясь, – когда-нибудь я найду кого-то, кто поймет меня, кого-то, кто позволит мне быть самой собой. Однажды я им всем покажу, что мои мечты намного больше… жителям городка никогда меня не понять». Глава IV Сверкнула молния, озарив лес жутким белым светом. В следующее мгновение подул ветер, над дорогой взметнулись сухие листья, и Филипп, бежавший нервной трусцой, боязливо прижал уши. Еще через секунду в небесах грянул гром, и глаза коня округлились, он замотал головой и закусил удила. Сидевшему на козлах повозки Морису показалось, что конь словно говорит: «Давай повернем обратно, пока не поздно». Однако старый мастер понимал, что уже слишком поздно. Они заплутали в чаще, которую местные жители называли «темным лесом». Про эту чащобу ходили зловещие слухи. Одни поговаривали, будто здесь живут ведьмы, другие божились, мол, тут бегают стаи волков, причем эти твари поумнее иных людей. Третьи и вовсе утверждали, дескать, здешние деревья умеют говорить. В таком местечке запросто могут померещиться злобные, горящие глаза, неотрывно следящие за одиноким путником. И уж точно никому не захочется плутать здесь, да еще в бурю. – Возможно, на том перекрестке мне следовало повернуть направо, старина, – пробормотал Морис, сжимая трясущимися руками поводья. Небо разрезала надвое еще одна молния. – А может, мне следует перестать делать вид, будто мой конь меня понимает. Снова сверкнула молния, только на этот раз совсем рядом с Морисом и Филиппом. В повозку она не попала, а вот старому корявому дереву повезло меньше: молния расколола его надвое. Одна половина ствола рухнула на дорогу, прямо перед Филиппом, другая половина упала в другую сторону. Приглядевшись, Морис заметил, что вторая половина дерева рухнула рядом с узкой, едва заметной тропинкой. Морис быстро огляделся по сторонам, раздумывая, что делать. Голос разума вопил, что следует продолжать путь по дороге, но другая, крохотная часть его сознания подсказывала, что дальше никак не проехать, во всяком случае не сегодня ночью. Ему не перетащить Филиппа с повозкой через упавшее дерево, да и самому через него не перелезть. Вздохнув, он дернул поводья, направляя коня к тропинке. – Все будет хорошо, Филипп, – пробормотал мастер, и конь нервно заржал. «Надеюсь», – добавил он про себя. Они медленно двигались по тропе, забираясь все дальше и дальше в лес, и Морис нервничал все сильнее. Погода, и без того паршивая, совсем испортилась, причем как-то странно. Несмотря на летнюю пору, с неба начал медленно падать снег, припорошив плащ старика и выбелив коричневую шкуру Филиппа. Вдобавок установилось зловещее безмолвие. Раскаты грома стихли, и вскоре лесную тишину нарушал только перестук копыт Филиппа. А потом раздался жуткий вой. В следующий миг из кустов выскочил огромный белый волк, лишь самую малость разминувшись с повозкой. Оглянувшись, Морис увидел целую стаю. – Вперед, Филипп! – закричал он, с размаху хлопая вожжами по конской спине. – Скорее! Он мог бы и не подстегивать коня: тот помчался бешеным галопом. Однако от резкого движения старая, ветхая повозка не выдержала; она заходила ходуном, упряжь ослабла, и тележка накренилась. Морис отчаянно закричал, повозка перевернулась, а сам он взлетел вверх. Он слышал жалобный треск и позвякивание – это разбивались драгоценные музыкальные шкатулки, – а также кровожадное завывание волков. Морис понял, что сейчас упадет и погибнет. Однако в следующий миг падение вдруг прекратилось, и мастер, поглядев вверх, понял, что зацепился за ветку дерева и теперь беспомощно на ней висит. Тем временем Филипп стряхнул с себя остатки кожаной сбруи и, лягнув задними ногами, свалил одного волка. Увидев, что хозяин висит под деревом, конь подбежал к нему и остановился. Не теряя ни секунды, Морис извернулся, высвободился и упал прямо на конскую спину. Потом закричал «н-но!» и ударил Филиппа пятками по бокам. Они поскакали через лес; Морис изо всех сил цеплялся за гриву коня. Волки преследовали ускользающую добычу, их глаза бешено сверкали, пасти открылись, обнажив острые зубы. Тут Морису показалось, что он краем глаза заметил какой-то проблеск. Нежели это постройка… безопасная гавань в этом Богом забытом месте? В следующий миг стало ясно, что ему не померещилось: впереди выросли ворота, огромные, украшенные кованым узором, обледеневшие. Стоило коню и всаднику к ним приблизиться, как створки слегка приоткрылись. Филипп скакнул внутрь, и створки ворот снова закрылись, едва не прищемив конский хвост. Волчий вой вдруг сменился испуганным потявкиванием, и хищники убежали. Если бы Морис только что не спасся от стаи волков, он, вероятно, озадачился бы их поспешным бегством и тем фактом, что ворота открылись и закрылись сами собой. Возможно, он даже задался бы вопросом: как мог такой огромный, богато украшенный замок возникнуть словно из ниоткуда? Однако Морис обо всем этом не подумал. Вместо этого он снова стукнул Филиппа пятками по бокам и поехал к замку и его обитателям. На своем веку Морис повидал немало величественных строений, в конце концов большую часть жизни он прожил в Париже, над которым возвышаются великолепные здания. Он разбирался в архитектуре, ценил ее красоту и, сам будучи художником, восхищался мастерами, способными воплотить свои идеи в реальность. Однако все увиденное им в Париже не шло ни в какое сравнение с тем, что он лицезрел сейчас. Большие замковые башни вздымались в небо, словно бросая вызов земному притяжению. Стены были сложены из серого камня, так что казалось, что замок вырастает прямо из земли. Дорога, по которой трусил Филипп, на поверку оказалась длинным мостом, протянувшимся над замерзшим рвом и ведущим прямо к парадному входу. Справа от огромных дверей шла широкая колоннада. К удивлению Мориса, за колоннами росли, невзирая на холод, прекрасные розовые кусты, на которых цвели белоснежные розы. Морис почувствовал укол страха. Розы посреди зимы? Где это видано? Однако страх быстро прошел, стоило мастеру заметить просторную конюшню: ее дверь была открыта, а внутри горела лампа. Подъехав к постройке, Морис спешился и завел Филиппа в конюшню. На пороге он помедлил и огляделся. Конюшня как конюшня, ничего примечательного. – Вода, свежее сено, – пробормотал Морис, похлопывая коня по крупу. – Похоже, тебе здесь будет хорошо, старина. – Он обернулся и посмотрел во двор. – Отдыхай, а я пока засвидетельствую свое почтение хозяевам. Повернувшись, он пересек двор и, поднявшись по ступеням, подошел к дверям замка. Тут у него по спине вновь побежали противные мурашки. Он увидел ряд факелов, вот только вставлены они были в железные канделябры, выполненные в виде человеческих рук, причем сделаны они были так искусно, что казались настоящими. Не удержавшись, Морис даже постучал по одному канделябру, но рука осталась неподвижной. А вот дверь – нет. Она сама собой распахнулась перед стариком. – Ау! – позвал Морис, вглядываясь в полумрак. – Есть кто дома? Эхо его голоса разлетелось по огромному залу. Откуда-то из глубины замка раздавались еле слышные звуки клавесина. Похоже, решил Морис, дома все же кто-то есть. Переведя дыхание, Морис собрался с духом и пошел по залу. – Простите меня, – воскликнул он. – Я не хотел вот так вторгаться без приглашения, но мне нужно где-то укрыться от бури. Эй? Через высокие окна в зал струился слабый свет, так что можно было разглядеть интерьер. Заметив вешалку, Морис снял шляпу, плащ и повесил сушиться, после чего пошел дальше. Он смотрел только перед собой, поэтому не заметил, что, стоило ему повернуться к вешалке спиной, та ожила и стряхнула снег с его плаща и шляпы – совсем как собака, выбравшаяся из воды. Стоявшие на столе большой канделябр и причудливо украшенные часы тоже не привлекли внимания Мориса. Стоило ему пройти мимо, как канделябр медленно повернулся и поглядел вслед человеку. – Ты что творишь? – прошептали часы. Канделябр вывернул шею еще больше. – Прекрати! Подсвечник тут же замер, но вовсе не потому, что послушался часов. Он замер, потому что Морис, услышав тихий шепот, резко обернулся. Мучительно долгое мгновение старый мастер смотрел на часы и канделябр, потом подошел к столу, взял канделябр в руки и принялся рассматривать. Повертел так и этак, перевернул вверх ногами, покрутив вправо, влево, и наконец легонько постучал по нему пальцем. Звяк, звяк, звяк . В конце концов Морис, очевидно, решил, что канделябр вполне себе обычный, поставил его на стол и пошел дальше. Он не видел, как канделябр держится за голову и трет лоб, не обращая внимания на негодующий шепот часов: «А я тебе говорил!» Морис продолжал свое путешествие по замку. В центре огромного фойе располагалась ведущая на второй этаж массивная лестница. Морис миновал лестницу едва ли не на цыпочках: в этом огромном замке он чувствовал себя незваным гостем. При виде развешанного на стене оружия всевозможных видов, форм и размеров у Мориса чаще забилось сердце. Кто бы здесь ни жил, он понимал толк в геральдике. Морис прошел мимо нескольких закрытых дверей и наконец оказался перед двойными позолоченными дверями, створки которых сами собой перед ним распахнулись. За дверями, насколько мастер сумел разглядеть в полумраке, простирался огромный бальный зал. В зале тут и там валялись давно сгнившие остатки праздничного убранства; приглядевшись повнимательнее, Морис вздрогнул, заметив наскоро починенное окно.

Конец ознакомительного фрагмента.