— Нет, — очередная ложь выявляется с молниеносной быстротой.

Но я не собираюсь сдаваться.

— Откуда ты знаешь?! — возмущаюсь. — У нас ты всем понравился, все хотели замуж! Хотеть замуж, между прочим, естественное состояние адекватной женщины!

— Маленькая лживая сучка, — фон Вейганд гладит меня по щеке, там, где его губы оставили кровавый бутон.

Чистосердечное признание смягчает наказание.

— Ладно, я подумала, было бы неплохо… было бы очень неплохо, чтобы ты разложил меня на столе, выставил всех из кабинета и на бумагах…

Замираю, не в состоянии поделиться секретом.

— Что? — требовательно интересуется он, нежно поглаживая за ушком, словно домашнюю зверушку.

— Трахнул, — выплевываю ответ с неприкрытой яростью. — Доволен? Я помешалась на тебе с первого взгляда, чокнулась и выбросила мозги на помойку. Льстит?

Его пальцы больно тянут за волосы, но я сдерживаю рвущийся наружу вопль, смотрю на палача с вызовом, и это его распаляет.

— Знаешь, сколько шлюх годами вьется вокруг, упрашивая их трахнуть? Ради денег или славы, или мечтают пощекотать нервы, или влюбляются и готовы по команде прилюдно раздвинуть ноги. Но скажи, — его губы опасно близко к моим истерзанным губам. — Скажи, что в тебе особенного?

Опять удаляется в сторону, останавливается за спиной, пальцы легонько скользят по коже, едва касаясь, словно крылья бабочки.

— Ни внешности, ни ума. Никаких талантов. Я знаю всю доступную информацию, но это не помогает. Не понимаю, как удается снова и снова притягивать, словно магнитом. Почему не надоедает.

— Не мне давать ответ на эти вопросы, — отвечаю очень тихо, глотаю предательские слезы.

— Я не спрашиваю, делюсь рассуждениями.

Рукоятка кнута движется по позвоночнику, от шеи до поясницы, медленно и неторопливо, вынуждая содрогнуться от неприятных предчувствий.

— Когда ты потрогала себя в первый раз?

— Что?! — пораженно выдыхаю.

Слышу, как он отходит назад, делает несколько неторопливых шагов.

— Когда ты сама себя коснулась впервые?

— Ты… ты издеваешься? — из горла вырывается нервный смешок.

Первый удар кнута обжигает мою кожу столь неожиданно, что я даже не кричу, только инстинктивно дергаюсь и сдавленно охаю.

— Такого не было, я не…

Второй удар гораздо ощутимее, вынуждает заорать и вжаться в поверхность креста, ища спасение.

— Не помню… я не помню!

Некоторые факты нельзя обнажить по собственной воле, даже под угрозой сиюминутной расправы. Безотчетно стремишься сохранить последний фрагмент. Держать в темноте, глубоко под сердцем, не показывать никому и никогда. Но удары стимулируют откровенность. Не могу молчать, кричу, захлебываюсь воплями, потому что нереально терпеть, сцепив зубы.

Фон Вейганд спрашивает обо всем. О фантазиях и ощущениях, первых поцелуях и мужчинах, тех, с кем я была, или мечтала бы оказаться. Он проводит суровый и беспристрастный допрос, выворачивающий мою душу наизнанку, принуждающий открывать вещи, о которых не принято говорить вслух.

Мои партизанские поползновения терпят крах. На сей раз все гораздо жестче и страшнее, чем когда-то давно на мягких простынях уютной кровати в элитной квартире.

И я признаюсь. С моим болевым порогом в шпионы не пойдешь, с его природным мастерством только в гестапо трудиться.

Искренне отвечаю сразу или после череды мастерских ударов. Рано или поздно выдаю постыдные секреты, тайны хранимые на дне, недоступные общественности до сего дня. Исповедуюсь безжалостному монстру.

— Твой милый жених Стас.

Фон Вейганд подходит ближе, запускает пальцы в мои волосы, резко тянет назад.

— Пожалуйста, хватит, — бормочу на автомате. — Прошу, не надо больше.

Издевательская ухмылка не сулит ничего хорошего, а горящий взгляд жадно изучает меня, впитывает боль и ужас.

— Как это было? Когда он трахал тебя, ты кричала так же громко как подо мной… или как сейчас? — ленивый тон, нарочито растягивает слова, насмехается. — Он удовлетворял твои желания? Вставлял жестко или наоборот был слишком нежным?

И я срываюсь, тормоза отказывают окончательно и бесповоротно.

Разумное и правдивое «ничего у нас не было кроме скромных поцелуев» поглощается слепой, безотчетной, не поддающейся контролю яростью. Наверное, когда тебя долго бьют, невольно хочется дать сдачи. Даже если это значит сигануть головой вниз в бассейн, из которого выпустили воду.

— Да! Стас удовлетворял все желания, — сама не узнаю собственный голос, низкий, с хрипотцой, сочащийся цианидом. — Умел быть ласковым, и делал грубо, и он прекрасно чувствовал мое тело. Лучший любовник. Из вас двоих. Член, конечно, поменьше твоего будет, но главное ведь, как воспользуешься… и да, поверь, он умеет правильно воспользоваться. И я стонала очень громко, и умоляла его продолжать, и это был незабываемый секс. Крышесносный секс. Знаешь, так говорят, когда очень, нет, просто невероятно хорошо! Еще нужны подробности? Дай бумагу и ручку, я набросаю примерную схему процесса. Вдруг поможет, и ты научишься…