Соня не хотела, и поэтому отчаянно замотала головой, отчего чуть не потеряла равновесие и не упала. Похоже, судьба уготовила еще одно испытание, и лучше помолиться заранее, вдруг потом уже не будет такой возможности…

Прохор жил в старом трехэтажном доме, где сдавались дешевые комнаты, а на первом этаже за длинными узкими столами можно было выпить и закусить. Двери жалобно скрипели, в оконные щели пробирались сквозняки, ступеньки издавали стоны, крыша привычно впитывала дождевые капли, плесень и сырость ползли по стенам бесформенными пятнами, меняя цвет с серого на коричнево-зеленый. Но постояльцев и случайных гостей это ничуть не беспокоило, их вполне устраивала цена за ночлег и предложенные щи с водкой и хлебом.

– Еще одну притащил? Да сколько можно собирать отребье по подворотням! – сверкнула глазами мать Прохора, когда увидела Соню. Поджав тонкие губы, фыркнув, она принялась гневно тереть один из столов тряпкой, отчего длинные сальные волосы стали раскачиваться и подпрыгивать. – Я устала кормить твоих попрошаек, выгоню всех к чертовой матери!

Как оказалось, на Прохора работали еще пятнадцать детей. Целый день они бегали по улицам и клянчили деньги, а на обед и вечером возвращались и отдавали все до копейки хозяину, получая несколько кусков хлеба, кашу или суп. И горе тому, кто принес слишком мало, кулак у Прохора был тяжелый и бил точно в цель.

Маленькие побирушки жили на чердачном этаже и пользовались дополнительной лестницей, ведущей на задний двор. Им запрещалось приближаться к постояльцам и каждый знал, что лучше не попадаться на глаза Евдокии Семеновне – матери Прохора. «Вместо того, чтобы помогать мне, ты с утра до ночи пьешь! – гневно кричала она на сына, уперев руки в бока. – Хорошо устроился! Почему я должна терпеть твоих грязных поганцев?! Сначала ты говорил, что их будет пять, потом семь, потом десять… А теперь их больше, чем мух на навозной куче!» В ответ Прохор или отмалчивался, или коротко огрызался, но его слабость перед матерью чувствовалась, и было ясно, кто в конце концов уступит или сдастся.

Первое время Соня скучала по прошлой жизни, однако потом борьба за выживание вытеснила из памяти многочисленные дороги, и фраза «Ты мне надоела… надо было сразу отдать тебя в какой-нибудь приют…» перестала звенеть в ушах. Будто Соня родилась и выросла на этом чердаке, будто так было всегда.

Попрошайки Прохора редко общались между собой, лишь холодная ночь заставляла их придвигаться друг к другу поближе в надежде согреться и наконец-то уснуть. Но драки происходили часто, и Соня не всегда понимала, отчего они случаются, вроде минуту назад и не было никакой ругани… Это уже позже она догадалась, что слова здесь вспыхивают спичкой, и порой достаточно лишь одной фразы, чтобы началась возня с глухими ударами, гневным сопением и вскриками. Маленькие попрошайки не прощали обид, и мальчишки, и девчонки умели сжимать кулаки и бесстрашно бросаться в бой на защиту своей тощей, потрепанной чести. И шуметь при этом было нельзя, иначе Прохор, получив очередную порцию недовольства от матери, мог хорошенько наказать.

Самым резким, сильным и отчаянным был рыжий Лешка Соловей. Он выделялся не только цветом волос, но и ростом, умом, а еще цепким недобрым взглядом и особой насмешливо-едкой улыбкой. Даже худоба Лешки казалась устрашающей, и все обитатели чердака старались держаться от него подальше (никто не хотел заполучить фингал под глаз или лишиться зуба). Если у Соловья было хорошее настроение, то по ночам он с тягучим удовольствием рассказывал страшные истории из приютской жизни, и каждый слушатель думал: «Какое счастье, что я попал к Прохору, а не в сиротский дом».

Однажды и Соне досталось от Лешки. Хитрый и ловкий Петька выгреб из ее тарелки всю гущу, оставив только бульон с тремя кругляшами морковки.

– Ты все равно много не ешь, – хохотнул он облизываясь. – Да и суп не очень вкусный… Тебе вполне и водицы хватит.

Но в этот момент Соня смотрела не на веселого и довольного жизнью Петьку, а на Соловья, грозно вырастающего за его спиной. Интуиция подсказала, что через несколько секунд обидчик будет скулить от боли и просить о пощаде. И почему-то чувство вины за это сильно сжало сердце, а затем застучало молоточками в висках быстро-быстро.

Игнорируя страх, Соня замотала головой, качнулась и тихо забормотала: «Не надо, не надо…» А как только Петька обернулся, побледнел и, мгновенно оценив опасность, отскочил в сторону, она инстинктивно устремилась к Лешке и крепко вцепилась в его руку.

– Не бей его! – крикнула она, не узнавая собственный голос. – Слышишь?! Не бей!

Попрошайки перестали стучать ложками о тарелки и замерли, гадая, чем закончится обед.

– Его? Не буду. Теперь не буду, – тихо произнес в ответ Лешка и многозначительно усмехнулся. – Но мне, кажется, я должен объяснить тебе, что никогда не стоит заступаться за того, кто лишил тебя последнего куска хлеба.

Соня уже была знакома с определенными уличными законами, и именно поэтому бросилась спасать Петьку. Да, виноват. И суп жалко. Но до вечера можно потерпеть, голод привычен, ничего страшного.

Разжав пальцы, не опуская рук, Соня сделала испуганный шаг назад. Однако смысла в нем не было, через секунду резкий удар в плечо отправил ее маленькое, худенькое тельце к стене. Из груди вырвался судорожный вздох, ноги мгновенно ослабли, и острые лопатки встретились с полом. Соня сделала попытку повернуться набок и сжаться в комочек, но над ней навис Лешка, и защититься хоть как-нибудь не получилось. Он поднял кулак, готовясь ударить, и замер, встретив взгляд больших, переполненных испугом серо-голубых глаз.