Так вот, Эдик Тополага был ассистентом режиссера у самого Шипа – Юрия Шепшелевича, одного из ведущих режиссеров киногруппы Владивостокской студии телевидения.

– Туда, наверное, по большому блату попадают? Любого с улицы не возьмут, – спросил я у Эдика в перерыве между репетициями.

– А ты попробуй. Не боги горшки обжигают…

Вот тогда я и пошел к Бусыгину проситься в ассистенты режиссера или оператора, а он отправил меня к Соболю. Теперь я уже знал, что высокий режиссер – это Андрей Ключников, стажер из ВГИКа. Блондин-оператор – Леопольд Борисенко, с которым мне в недалеком будущем предстояло работать. А снимали они эпизод к фильму-концерту «И поведет нас песня». В то время студиям вменяли в обязанность снимать концертные номера, нынче их бы называли клипами. Но за съемку концертных номеров ничего не платили. Гонорар полагался только создателям сюжетных фильмов-концертов, да и то – только авторам сценариев. А потому зачастую режиссеры сами писали сценарии для собственных фильмов-концертов. Главным создателем таких фильмов на студии был Шип. Фильмы были замечательные. Сделанные с большой выдумкой и насыщенные оригинальными комбинированными кадрами, они намного по изобретательности опережали тогдашнюю телевизионную продукцию. Он уже тогда, один из немногих, снимал не простенькие концертные номера, а полноценные музыкальные клипы, как их сейчас называют.

После одной из ночных съемочных смен фильма «Вечерний эстрадный» я и увидел его впервые. Невысокого роста, с непокорной рыжеватой шевелюрой, с такими же торчащими рыжеватыми усиками, в очках с толстыми астигматическими линзами, через которые на тебя смотрели внимательные глаза. Иногда носом он издавал звуки, которые трудно передать печатным словом, вроде «кхх-кхх», будто продувал соринку, застрявшую в носу. Это он делал в моменты, когда сильно волновался.

А работали в ночную вот почему. Единственный павильон на всю студию был постоянно занят и расписан по часам. С утра и до технической подготовки студии к вещанию, с 9.00 до 18.00, шли репетиции передач. С 18.00 до 19.00 – подготовка вещания, С 19.00 до полуночи – само вещание, все в прямом эфире, и конечно, традиционный кинофильм. А с полуночи павильон занимали киношники, не каждый день, конечно, а только на съемочный период фильма. С 0 часов и где-то до 3 ночи монтировали декорации и оформляли площадку, потом шли репетиции и съемки… До 9.00 надо было разобрать декорации и освободить студию для текущей работы.

Он вышел из павильона усталый, но довольный, скользнул по мне равнодушным взглядом, кхыкнул носом и бросил через плечо оператору-блондину:

– Материал сразу в проявку… В 12 у нас выезд на дневную съемку.

Так что с первого взгляда Шип на меня никакого впечатления не произвел. Я следил за его работами и набирался опыта, ассистируя другими режиссерам. В принципе за два года я проработал ассистентом у всех режиссеров на студии, кроме Сани-Вани. На третий – меня позвал в ассистенты Шип.

Юрий Павлович тогда работал над фильмом-концертом «Метаморфозы». На этой картине я и проходил школу киношного мастерства. Что я делал в производственный период? Спросите лучше, чего я не делал. Всю черновую работу от грима актеров до съемки и монтажа материала. Когда спал, не помню. Ночные съемки в павильоне, дневные на натуре, остальное время на монтаже. На финал фильма Шип придумал сделать анимационные титры. Съемочная группа представлялась в них портретными шаржами. Так вот, в этих титрах я был изображен многоруким Шивой.

Павел Антонович Захаров. Рисунок Василия Рещука

Больше недели мы с художником-мультипликатором Пашей Захаровым, которого однажды невнимательный работник Отдела кадров окрестил «мудожником-хультипликатором», снимали эти проклятые титры. Более нудной работы я в жизни не делал. Анимация делалась способом перекладок, то есть вырезанные из бумаги компоненты изображения сдвигались после одного снятого кадрика. Передвинул – снял, передвинул – снял, передвинул – снял… Передвигал я, снимал Паша, стоя вверху на стремянке. И не дай бог где-нибудь ошибиться. Тогда надо начинать все сначала. Катастрофа случилась к концу четвертой смены. На шаржевое лицо Шипа села

муха. Она, видимо, решила приобщиться к славе режиссера. Шип с мухой на носу был запечатлен кинокамерой. Но это еще было полбеды. Когда я дунул на «диверсанта», то вместе с мухой разлетелись все компоненты изображения. Надо было слышать, какие проклятия посыпались сверху на мою глупую голову. Но делать было нечего. Четыре дня работы коту под хвост, надо было начинать все сначала. С тех пор для меня мухи не только переносчики заразы, но и злейшие враги кинематографа. Еще неделю мы кувыркались с этими злополучными титрами. Когда закончили, с облегчением вздохнули, а материал сдали в проявку. Планшеты с картинками и надписями на всякий случай не разбирали, мало ли что, могут и в проявке загробить материал.

Я посмотрел на злополучный планшет с изображением Шипа, и у меня появилась идея.

– Паша, давай Шипа разыграем.

– А как?

– Поменяй в фамилии Шепшелевич букву «Е» на «И».

Это было сделать легко, потому что надписи не писались кистью на бумаге, а выкладывались из отдельных буквиц на стекле. Паша быстро поменял буквы, тем более, что мы увидели в окно, по направлению к мультцеху идет Шип.

– Как дела? – спросил он, пробегая глазами по планшетам.

– Нормально… Сдали в проявку.

– А это что? Кх-кх… – спросил он побледневшим голосом.

– Где? – наивно с затаенной подленькой радостью спросил я.

– Почему Шипшелевич? Кх-кх…

– Ты же ШИП?

– Ну, ШИП… Кх-кх

– Я подумал, что тогда Шепшелевич – неправильно, и исправил…

– Все переснять… Кх-кх

– Юра, да кто эти титры читает? Кому какая разница Шепшелевич или Шипшелевич? А переснимать – это еще одна неделя работы.

– Переснять! Кх-кх.

Успокоился он только тогда, когда увидел титры на экране, а на розыгрыш не обижался.