Звезда для гитариста

Аннотация

Быть паинькой не в стиле Блэк Вульфа. Он любит жить свободно, отвязно и идти к своей цели - большой сцене - несмотря на преграды и бездну в личной жизни. Но для этого ему придется найти голос: тот самый, что врезался в память на одном из концертов. И что делать, если обладательница на дух его не переносит и считает отбросом общества? Только стать ее коллегой и сделать строптивицу своей. (История младшего Грозы из романа “Чудачка для пианиста”). Содержит нецензурную брань.

Глава 1. Вульф – Волк! Волк! – вопит Шмель, как ненормальный. Он точно колобок, бежит через толпу и расталкивает танцующих пухлыми локтями. Подкатывает ко мне и хватает за грудки. Отрывает от пола пятки, чтобы прокричать в лицо: – Какого черта! Ты с ума сошел! Это был восьмой вокалист. Восьмой, твою мать! Что ты делаешь? Так мы никогда не сыграем «Пропасть». Ты как со своей Иркой расстался, так совсем с катушек слетел. У него еще что-то дрожит, недосказанное на губах, и я, грубо стряхнув с груди руки друга, отворачиваюсь за выпивкой к бармену: – Ну, давай, Шмель. Договаривай. – Со своей сучкой… – Осторожно, Лохматый, слова фильтруй. Но я с ним согласен. Шмель дуется и перехватывает мой стакан. – Руки убери, – говорю спокойно. – Этот блеющий козел под номером «8» петь в моей группе не будет. Ясно выражаюсь? – Ну, все-все, – друг примирительно поднимает толстые ладони, – ты лидер, тебе решать. Я оценивающе смотрю на напарника, а он тушуется, потому что знает, о чем я думаю. Сокрушенно мотает головой, отчего реденький хвостик цвета горелой древесины хлопает его по плечам. Выгнал бы любителя сладенького, но он барабанщик от Бога, благо его свисающее пузико за томами и установкой не видно. – Ладно, стучи. Пока. Пока я добрый. – Ты не добрый, – ворчит толстячок и пытается залезть на высокий барный стул. Кряхтит, как старик, а затем, отдышавшись, когда все-таки удается запихнуть задницу на сидение, заканчивает мысль: – Ты злой и страшный серый Волк. – Я в поросятах знаю толк, – растягиваю искусственную улыбку, потому что не до смеха, и опрокидываю в себя стопку горячего напитка. Щепотка соли не спасает от горечи, откашливаюсь в кулак и сжимаю до боли переносицу. Башка чугунная от бесконечной гонки и попыток что-то создать, найти, понять. Надоело доказывать всему миру, что не верблюд. Шесть месяцев, как обдолбанный придурок, со звоном в штанах, потому что после сучки-Ирки ни на кого не встает, а дрочить как-то не комильфо. И музыка последнее время не приносит удовольствия. Все. Полная. Хрень. – Вульф, ну, подумай, – снова заводит жалостливую балладу заноза-Шмель, – кого мы теперь найдем? К нам вокалисты приходить боятся. Ты просто уничтожаешь группу, Блэк! Сам петь будешь? – Тебя мой голос не устраивает? – я прищуриваюсь. Шмель ожидаемо ежится: он не понаслышке знает мою тяжелую руку, а подраться я любитель: так с ним и познакомились пару лет назад. – Пф… Ты ведь сам говорил, что не вокалист, а гЫтарЫст, – довольно улыбается и, облизнув пальцы, заказывает еще пива. – И какие идеи? Будем дальше шпилить в холостую? Да, знает Лохматое Пузо куда кольнуть. Поиски фронтмена, и правда, затянулись, материал накопился, а выступать не с кем. – Сегодня концерт у брата в Академии, там еще поищу, – переворачиваю стопку на стол. На сегодня хватит, выпивка мне точно не поможет. Шмель корчит страдальческую рожу и выдает: – Я буду дико ржать, если ты приведешь в нашу рок-группу правильную девицу с классической постановкой, – он выравнивается, подпирает барную стойку округлым хранителем бутерброда и пива, складывает перед грудью ладони, как делают оперные певцы, и вытягивает губы буквой «О», собираясь завыть. Только в исполнении толстяка оперетта получается комедией, отчего я заливаюсь раскатистым смехом. Вот что Шмель умеет круче, чем играть на барабанах, так это позёрничать, за это его и люблю. – Все будет гуд, вот увидишь! – вытираю выступившие в уголках глаз слезы. Вот же пушистый жопастый чудик: гляди, снова надулся, как сыч. – Ты мне это еще на второй замене говорил, – бурчит обиженно и еще сильней выпячивает крупные губы, отчего напоминает резиновую уточку моего племянника. – Ну, все это не то, понимаешь? – как ему объяснить, что это на уровне чувств? – Аж тошно от их блеяния. Не тот звук, не тот накал, все не то. – Ты слишком придираешься, Вульф. Дал бы шанс хоть кому-то. – Шмель, – полоснув взглядом «не влезай – убьет» по его пухлому лицу, я весело проговариваю: – Вот чувствую, что «девятка» будет счастливой. Друг загребает со стойки второй бокал пива, заглатывает его почти с одного раза (как в нем столько еды и жидкости вмещается?) и, фыркнув, тычет в меня пальцем-сосиской. – Ловлю на слове! – А то что? – хохотнув, поправляю лямку рюкзака. На смартфоне половина восьмого – успею – и, крепко пожав руку Лохматому, добавляю: – Завтра без опозданий. И передай малышу Арри, чтобы был обязательно: новую тему разберем. – Да теперь некому петь! – возмущается барабанщик. – Цыц! – тычу средний палец толстяку. – Надоел со своим нытьем! Я укатил. Пока-пока! – ныряю в волнующуюся толпу. Праздник у молодежи – начало учебного года – можно и напиться, а у меня другие планы. Я буду искать своего вокалиста дальше, это уже дело принципа. – Иди-иди, – пьяно орет мне в спину Шмель. – Как девка – переборчивый. Отмахиваюсь, не оборачиваясь. Пусть бесится, лишь бы играл исправно, а с остальным я и сам разберусь. На выходе из клуба толкучка и крики: обычное дело, здесь много охочих почесать рожи кулаками. Я не влажу в разборки, пробираюсь ближе к стене и уворачиваюсь от чьей-то массивной спины. Справа кто-то толкает в плечо, вылетаю на улицу, как ракета, которую запустили в космос. Не терплю, когда меня трогают, потому собираюсь дать с носака наглецу, но жесткое прикосновение к локтю, будто клешня прицепилась, заставляет замереть и уставиться в обладателя мерзкой ручищи. – Что за…?! – вылетает изо рта быстрее, чем я успеваю сообразить, что передо мной стоит маленькая старушка. Кудрявая, глаза светятся в вечерних фонарях, а на губах растянута слащавая улыбка. – Звезда сегодня упадет – успей загадать желание, – она резко меня отпускает, оттолкнув к стене, и исчезает в море молодежи. – Вот странная, – чешу локоть, где жутко разогрелась кожа, и кажется, что старушкины пальцы все еще стискивают меня, намереваясь переломить кости, а потом, достав из пачки сигарету, широким шагом отправляюсь на маршрутку. Глава 2. Звезда Ищу в толпе знакомые лица. Здесь ученики, коллеги, гости. Так плотно забит зал, что кажется, воздух сейчас закончится, и я рухну со сцены, как вырванное из земли дерево. Но я не падаю, даже не шатаюсь, потому что музыка у меня в крови, бурлит разгоряченной лавой под холодной коркой. И хоть песня в попсовом стиле, я все равно пою с удовольствием. И пою не одна: с двумя ученицами-старшекурсницами, лучшими воспитанниками и первыми выпускниками в моем арсенале. Оригинальное колоратурное сопрано и контральто. С моим средним диапазоном сочетаются они замечательно, хотя композиция банальная и слезливая. Я давно смирилась, что рок-н-ролл и хэви-метал пора оставить в прошлом. Забытые похождения закончились слишком плачевно, и новые приключения на свою голову я больше не ищу. Зал душит запахами, шевелится волнами тел, гудит голосами в разрез ритма, но я пою. Чисто, просто и без мелизмов и украшений, стараясь не выходить за рамки современного пения. Экстремальные звуки здесь не поймут, да и Лев Николаевич – наш декан – сегодня в зале, еще вопросы начнет задавать, где я этому научилась, а мне лишнее внимание не нужно. Работа учителем и так досталась мне очень сложно, и я дорожу местом, потому заткнула свою бунтарскую душу глубоко в прошлое и навсегда запечатала сердце. Мои тайны – тайны только мои, и поднимать ил со дна я не собираюсь. Скольжу взглядом по макушкам голов и застываю, споткнувшись о высокую фигуру. Гроза с женой сегодня такие радостные, что сердце нагревается под ребрами. На девятом месяце беременности Настёна похожа на колобочка с милым и пушистым одуванчиком на голове. Жаль, она сегодня не поет. Я помню, как весной девушка сорвала бис на годовом экзамене. Это было нечто потрясающее, мало кто мог так чувствовать слова и интонации. А Саша, мой ровесник и коллега, разве что не отстреливал искрами от счастья, когда ей аккомпанировал. Вот что значит – нашли друг друга, вот что значит – играть только для своей половинки. Такая любовь нам только снится, и мечтать о личном я смею теперь лишь украдкой, потому что у меня нет счастливого Завтра, как у всех. Каждая секунда в этом городе может оказаться последней. Хорошо если в городе, а не в моей жизни. Гроза подает руку высокому парню. Тот улыбается учителю и что-то, наклонившись к уху, спрашивает, и Саша вдруг переводит взгляд на меня. Второй, проследив за Грозой, немного наклоняет голову и прищуривается, сканирует меня, будто лазером. На секунду из груди выбивает воздух, потому что темно-медовые глаза студента кажутся ненастоящими, словно я сплю и вижу банальную сказку про принца и принцессу. Вот юноша благородных кровей поднимает руку, приглаживает взъерошенную челку, вот он делает шаг, и воздух, качнувшись, толкает в меня тонкий аромат бергамота. Кожа светлая, почти меловая, короткие пепельные волосы, как стержень карандаша, усы тонкой линией над чуткими губами, борода густая, но достаточно короткая, с модной окантовкой по скулам. У парня самодовольный глянцевый взгляд, а осанка, как у военного. Он слегка похож на Грозу, я даже подозреваю, что они родственники, но рост, массивные плечи и наглый взгляд – совсем не в стиле нашего аранжировщика, потому я отметаю это предположение. Наверное, будущий студент – издалека даю ему не больше двадцати, несмотря на гигантскую фигуру и бороду, что зрительно делают его старше. Но в улыбке, взгляде есть какой-то наивный забор, даже расхлябанность. Ну, двадцатник ему, не больше! Парень все еще жмет Саше руку, а сам не сводит с меня наполненных остывшей лавой глаз, пошло и уверенно соскальзывает в декольте, оглаживает талию, спускается ниже, ниже… И я чувствую, как нагревается кожа от его невидимого прикосновения к раскрытым в вырезе ногам, что будто длиннее в туфлях на высоком каблуке. Отворачиваюсь к студенткам, что выпевают дуэтом второй куплет. Алина срывает высокую ноту, заставляя меня поморщиться, а Оля губит проваленными низкими нотами красивый переход на кульминацию. Меня накрывает невыносимым жаром, будто окунает в кипяток, я неосознанно поднимаю глаза и, снова сталкиваясь с блестящим янтарно-медовым взглядом, чуть не пропускаю свой куплет. На меня смотрит весь зал, но я чувствую, как один человек банально «сжирает» мое тело глазами. Знаем мы таких охотников, но я уже не восемнадцатилетняя девчушка, что верит в сказку и любовь с первого взгляда. Странный парень отступает от Грозы, пробирается сквозь толпу и, покачивая крепкими бедрами, выходит почти впритык к сцене. Смотрит, смотрит, смотрит. Как больной. Будто узнал меня. Будто нашел меня. Только не это… Он достает из кармана черной куртки мобильный, но взгляд все время сфокусирован на мне. Будто вонзает железные крючки в плечи, руки, горло. Я пою, но едва дышу. Широкая ладонь накрывает ухо, кажется, будто нажимает что-то спрятанное в темно-русых волосах, перебирает по одной сережки и, передвигая пальцы к лицу, накрывает губы. А затем странный студент быстро подмигивает мне и расплывается в коварной улыбке. Меня прошивает животным страхом. А если… А вдруг… Неужели снова нужно срываться с насиженного места? Я не хочу. Устала прятаться, но выхода нет. Если меня нашли, придется снова менять стиль, резать и красить волосы, забывать о теперешнем имени и рвать когти. Я долго сижу в гримерке, словно боюсь, что выйду наружу и узнаю, что два года тихой и спокойной жизни закончились. Я готова к этому, но не хочу, не хочу, не хочу… Так привыкла думать, что могу жить, как все, после всего случившегося. Давно разошлись выступающие и зрители, тишина накрыла академию, а у меня в груди разыгралась настоящая канонада. Нужно встать и уйти. Да, я встану и уйду. Так и делаю, и на входе сталкиваюсь с темно-карамельным взглядом. Глава 3. Вульф Никогда не бегал за девчонками, а за женщинами тем более. Но сейчас… Она испуганно распахивает серые глаза, взмахивает густыми, как щетки, ресницами, толкает меня в грудь маленькими ручками и мчит по коридору второго этажа. Босиком? Я первый миг стою ошарашенный. Это меня отшили или испугались? Пока Саша с Настей собираются, у меня есть несколько минут, чтобы познакомиться с певуньей, но девушка оказывается настолько шустрой, что я теряю ее на втором повороте. – Да стой же! – кричу вслед, когда звуки торопливых ножек исчезают в глубине пристройки, и хлопаю себя по коленке. – Я всего лишь познакомиться хотел, – и смеюсь, согнувшись: она ведь не выйдет теперь из академии – ей придется со мной столкнуться, хочет она или нет. Архитектура здания с центральным и черным ходом – довольно удобна, когда у тебя есть слуги-рабы, и, чтобы челядь не разбегалась “в самоволку”, так сказать, подвал заканчивался тупиком. Я прохожу подвальную лестницу, что больше напоминает катакомбы, и остаюсь возле двери. Ее открывают только, чтобы выпустить оркестр на выездной концерт, потому я уверенно прислоняюсь спиной к потертому дереву и запускаю руки в карманы. Сигареты не лучший способ вычистить мысли и душу от гнилья, что там насобиралось, но пока другого способа нет, а пить я не очень люблю, приходится “лечить” себя хоть как-то. Женщин в моей постели было предостаточно, но только с одной лоханулся так, что до сих пор под горлом горечь стоит. Так что эту коротышку ловить буду совсем по другому поводу, пусть не тешит себя ложными надеждами. С коварной ухмылкой затягиваюсь. Не сбежит. Когда я приехал в Академию, концерт был в самом разгаре. Саша стоял возле Насти, что уперлась и не захотела садиться в зал. Миленькое пушистое создание с живым мячиком под одеждой. Ее и толстой-то не назовешь, язык не повернется. И сегодня она была очень румяной и взволнованной. Даже не обняла меня, как обычно, позволяя ущипнуть себя за попку. Непоря-я-док. – И где тут у вас хорошие голоса? – наклонившись, спросил я. Спокойный, как удав, брат, сегодня не отличился распростертыми объятиями, даже не удосужился слово сказать: просто перевел темные глаза на сцену. Она стояла по центру. Маленькая, метра полтора, только за счет высоких каблуков ноги казались бесконечными, каштановые волосы до плеч шевелили кончиками от легкого сквозняка, глаза светлые горели невысказанным огнем, издалека оттенок плохо было видно, это я позже рассмотрел, что серые, как сталь. Один куплет пели девчонки-напарницы, и на киксах крошка как-то странно поморщилась, что привлекло мое внимание. Я не любитель цепляться за женскую красоту, да и не было в ней ничего особенного – серая мышка-простушка, но вот это “дерг” уголков губ вниз оказалось для меня блесной. Даже щукой готов себя почувствовать – только бы найти крутого вокалиста, а такие нюансы в чистоте звука мог услышать только профи. И, когда она запела, меня пробило в двести двадцать, нет, в миллионы вольт, словно в темечко влетела яростная молния, оставив вместо меня обугленную головешку. Чуть слышная хрипотца добавляла тембру необычную окраску, а драйв на окончаниях она умело прятала в полетных пассажах. Знала, что и как делает, это не студенты-начинашки, что блеяли рядом. Почему она вообще с ними поет? Почему не со мной? Понимать, что вляпался с первого взгляда в голос – это охренеть, как круто. У меня даже мурашки по телу побежали и волосы на руках приподнялись от трепета. У меня даже сейчас кожа, как у гуся, в пупырышку, и, кажется, вспоминая ее голос, у меня кровь приливает ниже живота. Вот так раз! Хард-рок подружится с поп-джазом? Я стою долго, выкуриваю несколько сигарет, а она так и не появляется. Я решаю все-таки поискать, ныряю в подвал, обхожу все коридоры, дергаю закрытые классы, даже в туалет заглядываю. Нет ее нигде, вот пигалица. Ну, найти ее не так сложно, решаю вернуться к брату. Поднимаюсь на первый этаж, и мобильный взрывается резкой тяжелой музыкой. Не успеваю ответить, как в ухо верещит Сашин голос: – Где ты бродишь?! Мне помощь нужна, а я дозвониться не могу! – Да в подвале застрял, булавку искал. – Что еще за булавка? – злится брат. – У меня тут жена рожает, а тебе какая-то мелочь важна?! – Да так, кольнула и смоталась… Что?! Настёна рожает? Как это?! Иду быстро по коридору. – Где вы сейчас? – На втором этаже, в моем классе. Быстрее, Игорь! Слышу на фоне визг невестки. Высокий, резкий. Хорошо придавило. – Что ж она тянула так?! – залетаю по ступенькам и вижу, как брат вытаскивал девушку на руках из класса. Забрасываю мобильный в карман, без вопросов хватаю ключ с учительского стола, закрываю кабинет и лечу за ними. Настя дышит рвано, надувает щеки. Когда Ленка рожала, я в консерватории учился, все пропустил. А, как появились старшие племяшки вообще не помню, – я был трудным и неисправимо-вредным подростком, потому часто отстранялся от семьи и почти не уделял внимание отцу. Да, теперь жалею, мне его не хватает. Очень. – Са-а-аша, рожаю! – орет на всю академию Настя. Даже у меня мышцы сводит от звонких нот в ее голосе. – Пусти, Гроза! Пусти-и-и-и! – Настя, какого хрена ты не сказала? Опять-двадцать-пять? – Я не хотела праздник портить… ааа… – Ну, что за глупости?! Сейчас доберемся до больницы… – Не-е-ет… не доеду! Саша застывает в центре холла, и я почти влетаю в его спину. – Что делать, Сань? На вахте перепуганная старушка, а так – академия пуста. – Несите ее сюда, – говорит в стороне женский голос. – Я посмотрю, успеем ли доехать до больницы. Оборачиваюсь. Булавка прячется в тени нижнего коридора и машет головой в сторону ближайшей двери. Она подняла волосы заколкой, и смуглое лицо стало нежнее. На глазах видны остатки макияжа, который она, видимо, в спешке отмывала, но это та самая девушка со сцены. Беглянка. – Вера, уверена? – Сашу потряхивает, Настя скулит, вжавшись в его плечо, а потом снова протяжно вскрикивает. – Пожалуйста, я не могу… – Выбора все равно нет, – Вера отходит в сторону и бросает в меня короткий, но такой многозначительный взгляд. Почти ошпаривает безмолвным “Отвали, чувак”. Отвалю, но не надолго, потому подмигиваю ей и отправляюсь на лавочку в холле. Отсюда замечательно класс видно, не смотается булавка. Глава 4. Звезда – Настя, дыши! – не кричу, но говорю строго, заставляя девушку посмотреть мне в глаза. Она кивает и, как хомячок, надувает щеки и округляет губы, но тут же выгибается от очередной схватки, сжав пальцами дерево до скрипа. В классах только столы и стулья, приходится все это сдвинуть. Ребята сработали очень быстро, пока я моталась руки помыть и нашла в шкафу чистое полотенце, хлопковую рубашку для выступлений и питьевую воду. Захватила нитки и ножницы. Как я все это отрыла за минуту, не знаю, на вспышке адреналина, наверное. – Гроза, возьми полотенце, к себе приложи! – командую. – Грей! – и он без возражений выполняет. – И стой у Насти в голове! Понял? Саша кивает и тяжело сглатывает. Он побледнел, высокий лоб заблестел от пота. – Вера, – говорит он и мотает головой, – рано, очень рано. Тридцать пятая неделя же… В коридоре бегает испуганная вахтерша, но времени нет объяснять всем, что нужно делать. Лишь бы не мешали – это будет лучшая помощь. – Ребенок доношен, не бледней, Гроза. Вызывай скорую, а все остальное не в нашей воле. Просто верь в хорошее. После моих слов он тревожно смотрит на Настю, лезет в карман за телефоном, и я замечаю, как вторая рука аранжировщика поднимается вверх и теребит крестик на шее. Найти в себе силы выбрать путь – несложно, главное, понять, какой из выборов – правильный. Пока Саша звонит, называя четко адрес и имя пациентки, я приподнимаю Насте платье, зеленое в мелкую россыпь ромашек, что теперь мне сниться будут, и понимаю, что, вопреки страхам, придется сейчас что-то делать. А точнее, принять роды у жены моего коллеги. Это невыносимо напоминает мне прошлое, но я не могу остаться в стороне. Не могу сбежать и опустить руки. Не сейчас. Даже этот странный парень, что вблизи оказался очень взрослым, не так пугает, как то, что происходит. Высокий и Таинственный стоит в дверях и не спускает с меня темно-карамельных глаз. Улыбается коварно. Плевать: сейчас жизнь ребенка на кону, и я не стану рисковать кем-то, чтобы спасти себя. Сделаю, что положено, потом можно и сдаваться с чистой душой, если он пришел за мной. Какая-то часть меня все еще надеется, что это просто знакомый Саши или бывший-будущий студент. Головка малыша уже в проходе, Настя раскраснелась и покрылась потом, волнистые волосы облепляют щеки, и под хрупкими руками почти визжит дерево. И девушка визжит, как только все ее тело натягивается, а под моими пальцами каменеет живот. – Настя, – говорю спокойно, хотя сердце тарабанит под горлом. Она туманно переводит на меня взгляд. – Будет схватка, тужься, сколько будет сил. Не кричи, когда идет новая волна напряжения, а между схватками дыши часто-часто, как щенок. Ребеночек уже идет, – прикладываю ладонь и чувствую, как на девушку накатывает крупная дрожь, и после Настя шипит от боли сквозь сомкнутые зубы. Но делает все правильно. Умница. Фокусирует силы вниз. – Несколько секунд передышки. Да, дыши-дыши! И еще. Она застывает, напряженно сопит, а когда все заканчивается, пищит вытянуто и мощно, и маленький комочек жизни выскальзывает на мои ладони. Дальше, как во сне. Малыш не ждет, что я его легонько хлопну по попе, сам открывает рот и орет так, что вздрагивают стены академии. Отмечаю, что родилась девочка: щупленькая и, как помидорчик, красная. И, самое главное, голосистая, как мама. Подзываю взглядом Грозу, он, немного шатаясь, подходит ближе. – Держи крепко, – Саша кивает молча. Просто протягивает руки и перехватывает ребенка. Щупаю пульс пуповины, как учили, перевязываю нитками в двух местах и отсекаю ножницами посередине. Быстро, словно делала это тысячу раз. Заматываю ребеночка в нагретое от Сашиного тела полотенце. Аранжировщик светло-зеленый и мокрый, словно не жена рожала, а он. А Настя улыбается. Блаженно и счастливо. Как я ее понимаю. Стать мамой – лучшее, что может случиться с женщиной. Только для меня вся эта ситуация настоящее испытание, потому что… потому что… Легко сдавливаю плечо застывшего Саши, что зачарованно смотрит на дочь, будто прирос к ней взглядом. Изучает маленькое личико, кусает губы до крови и плачет. Гроза плачет? – Можешь приложить малышку к груди мамы, – шепчу, силы почему-то начинают плавно из меня вытекать. И если сейчас не закончить, я просто рухну в обморок. – Дочь? – переспрашивает он, будто не верит, и поднимает на меня темный, но такой светящийся взгляд. – Да, конечно, – и осторожно идет к Насте. – Малинка… – он встает на одно колено рядом с женой, помогает ей спустить лямки платья и прикладывает ребенка к налитой груди. На остаточных волнах эйфории я перемещаюсь немного вправо, чтобы принять послед. До сих пор без обуви, не успела переобуться, пока бегала от бородатого. Я вся в крови, мои руки в крови, и это хуже, чем стать на мину: меня трясет, качает и стягивает пружиной. Вот-вот взорвусь и лопну. В помещение залетают врачи скорой помощи. Кто-то оттаскивает меня за плечи, я почти падаю, а когда яркий свет класса сменяется темнотой коридора обвисаю на чьих-то сильных руках. Глава 5. Вульф Маленькая сильная женщина. Именно это сравнение подходит ей лучше всего. Вера. Ве-е-ера. Смакую про себя имя, пока несу девушку на руках в уборную. И не могу понять подходит оно ей или нет. Я бы назвал Соней, Машей или Алиной. А может, Ангелиной, Анжелой. Именами, что звучат мягко и отражают ее облик: маленький ангел. А вот Вера… Четко, ровно, будто оно неродное ей, не сливается с образом и голосом, хоть тресни. Не знаю почему, какое-то странно диссонирующее чувство внутри. Наверное, среди моих знакомых просто нет Вер, вот мне и непривычно. Совсем не хочется приводить ее в чувства, чутье подсказывает, что она церемониться со мной не будет, просто свалит, но у певуньи руки в крови, волосы слиплись и запутались, а по лицу через весь лоб алые росчерки: она вытирала пот, когда помогала Насте, и не замечала, как размазывает кровь по коже. Ей просто нужна прохладная вода, теплая компания, крепкий чай и фрукты. Потрудилась она на славу. В классе я впитывал ее образ, как больной, пытался понять нравится она мне или нет, но ничего, кроме желания ее слушать, не было. Хотелось просить: говори, говори, нет, лучше пой. Совсем крошка, чуть выше полтора метра. Серенькая малышка. Но голос… Будто внутри нее резонатор вживлен: мощный и бархатный. Она говорила с Настей, командовала, что нужно делать, а я кайфовал. Ой, втрескался в “девятку” по самое немогу. Она будет петь в моей группе, я слишком долго искал что-то подобное. Чтобы – раз – и, как выстрел в лоб, осознание, что это то самое. Пока открываю дверь в туалет, Вера приходит в себя и чуть не выскальзывает из моих рук, пытаясь вырваться. – Тише, тут лететь высоко очень, не дергайся. Она замирает, распахивает серые глазища и впивается окровавленными пальцами в мою шею. – Пусти… – За-о-ду-у-ушишь, – сдавленно говорю я и опускаю ее на кафель. Она отскакивает, будто я ей враг. – У тебя что выплеск адреналина? Сдурела? – Отойди. Что тебе нужно? – Да я просто помочь, руки тебе помыть хотел. Она смотрит на пальцы, потом на меня, недоверчиво и пытливо, немного щурится. – Помог? Спасибо. Чего стоишь? – Тебя жду, – отвечаю легко и приваливаюсь плечом к косяку. – Вдруг снова в обморок хлопнешься. – Не хлопнусь, можешь идти. У-хо-ди. Она стоит в двух метрах и не шевелится. Будто боится, что я на нее нападу. – Тебе пи-пи надо? Так и скажи, – я усмехаюсь. – Ладно, снаружи подожду. Когда выхожу, в спину прилетает: – Зачем? И правда, что ей ответить? Что мне понравился ее голос, и я хочу, чтобы она запела тяжелый рок после попсы? Она меня просто пошлет. – Домой тебя отвезу, – говорю спокойно через плечо. – Ты же устала, вымоталась. – Сама доберусь, спасибо. Можешь идти. – Ага, – я выхожу. Наверное, она в шоке, потому даю ей немного времени прийти в себя. Но минуты тянутся, секунды шлепают по вискам, как удары розгами. Я уже весь пол около уборной затер кроссами, а девушка не выходит. И тут меня осеняет. Она банально боится. Не просто так бегала от меня по всей академии, да и еще босиком. Я что такой страшный? Ну, усы, ну, борода, но это же сейчас писк моды… девушкам нравится. Даже обидно немного. Совсем дикая эта Вера, но бли-и-ин, ради ее солирования я прощу любые дурости и заезды, чесснослово! Залетаю в помещение, сильно хряпнув дверью. – Вера? – зову. – Кри-кну! А в ответ тишина-а-а… – пропеваю. Прохожу небольшой пятачок, и заглядываю в дверь с пометкой «для девочек». Но девочки там нет. Что? Как это? Я же около двери стоял, а здесь второй этаж. Не могла же она испариться? Более тщательно осматриваю все кабинки и проверяю угол за ними. Кхм… Куда она делась? – Вера, где ты-ы-ы? Куда ты спрятала-а-ась? А главное, заче-е-м? Я же тебя все равно найду-у-у. Смеюсь в кулак, потому что звучит, будто я маньяк и преследую невинную жертву. И тут я слышу, как за стеной хлопает дверь из «мужского» отсека, и маленькие ножки торопятся в коридор. Ну, уж нет, теперь не сбежишь, булавка! Она не успевает даже из уборной выскользнуть, когда я хватаю за локоть. – Ты чего, Вера, как дикая? Вон брату помогла, а меня боишься? – Брату? – она вдруг расслабляется, отчего врезается мне в грудь. Поднимает взволнованный стальной взгляд. – Ты тоже Гроза? – Лет так двадцать семь был, – улыбаюсь. Вера кусает нижнюю губу, из-за этого я замечаю крошечную дырочку. – Почему сейчас не носишь гвоздик? – неосознанно спрашиваю и касаюсь указательным пальцем прокола. – По юности и глупости сделала, а сейчас переросла. Пожалуйста, не хватай меня, – говорит сдавленно и отпирается от меня. – Конечно, – отпускаю ее и примирительно поднимаю ладони. – Только ты не убегай больше, а то я себя даже маньяком почувствовал. – А ты кто? – она выходит за дверь уже спокойней, шлепает босиком по грязному полу. – Псих, но точно не маньяк. – Ни один псих не скажет, что он псих… – вдруг проговаривает Вера и устало потирает глаза, сжимая переносицу. Она распустила волосы, умылась, и рядом со мной казалась еще меньше, чем была. Вот я шпала. – Э, не-е-е, там вообще про алкоголиков было, – иду смиренно рядом, а сам глаз от ее профиля не отвожу. Не скажу, что супер-красавица, но манит меня необъяснимо. – Да какая разница? – ведет девушка плечом. – Все равно подходит. – Значит, я не псих? – Кто тебя знает. Ты ведь так и не сказал, зачем искал меня после концерта. Спускаемся к классу, где все произошло, и я не успеваю ответить. Настю с ребенком уже забрали, Саша вызывает клининговую компанию, чтобы все убрать, и выходит к нам навстречу румяный и веселый. – Вера, Верочка, солнце, – хватает девушку в охапку и кружит. – Ты просто молодчина, врачи сказали, что роды прошли отлично, три дня, и мы будем с малышкой дома. Спасибо тебе! Теперь от крестной не отмажешься. Девушка принимает объятия, неловко выскальзывает из лап брата, а потом качает головой. – Саш, извини, я не смогу. – Как это не сможешь? – настаивает брат. – Это даже не обсуждается! Настя так захотела, и ты будет второй мамой нашей девочке. Игорь, держи ключи, забери машину, я с Настей поеду, не хочу оставлять ее одну. – Я тогда завтра пригоню к академии? – уточняю. – Только будь осторожен и Веру домой отвези. Девушка дергается: – Не нужно, правда, не стоит. – Не слушай ее, – отмахивается брат. – Бери и вези. Я бы с ума сошел, если бы не она. Спасибо тебе еще раз, Вера, – он берет ее ладони в свои и, крепко пожав, убегает. А я поворачиваюсь к булавке. Попалась. Глава 6. Звезда «Попалась», – говорят его гречано-медовые глаза. «Хрен тебе», – посылаю мысленно в наглую бороду, потому что выше – только голову задирать и шею ломать, и непринужденно заглядываю в пустой кабинет. Глядя на сооруженное «кресло», на котором я принимала у Насти роды, меня невольно пробирает зримой дрожью, прячу ее, обняв себя руками. Стулья разбросаны, где-то в углу скучают мои спортивные туфли на липучках и на вешалке скукожилась вязаная кофта-болеро. Окна занавешивает глубокий вечер, а телефон показывает уже ночь. Я успеваю забрать вещи и сумку ровно перед тем, как в помещение заваливаются трое из ларца, одинаковых с лица. Синие формы и известная эмблема на груди, как символ величия. Зато завтра мой класс будет сиять. Уже вторая радость от этого дня. Первая, конечно же, малышечка в моих руках. И от воспоминаний все внутри сжимается и прошивает меня крупными стежками застарелой боли. Сколько лет прошло? Пять-шесть? – Готова? – на выходе из класса все еще ждет меня Игорь. Вздрагиваю невольно, как-то о нем совсем забыла. Я слышу едва различимый запах алкоголя и качаю головой. – Иди проспись, мальчик. За руль выпивший сядешь? – Вот, медиатор тебе в лад! – ругается он и хлопает себя по лбу. – Совсем из башки вылетело с этими родами. А еще я рюкзак забыл у Сашки в кабинете, дама преклонного возраста, – парирует на мое «мальчик». Вот гаденыш, в старушки меня записал? – И тебе бы отмыть, – рисую на своей шее полоску ребром ладони, получается словно угрожаю ему «сикир-башка», но паренек не теряется: – Заставить бы тебя своими нежными пальчиками отмывать, негодяйка Ве-ра! – и лыбится широко и завлекающе. Наверное, думает, что я тут растаю и потеку, как податливая телочка? Ох, даже жаль обламывать такого самоуверенного жеребца. – Ты чуть не задушила меня, – о, сколько возмущения в его возгласе. – Ты просто не знаешь, на что я еще способна, – посылаю ему самую легкую улыбку из своего багажа. Светлее только звезды. – Я не против узнать, – понижает он голос. – Не стоит. – Неприступная крепость? – Считай, что я замужем. – А кольцо тогда где? – он прикрывает густыми ресницами глубокие радужки, в которых можно согреться, или сгореть. – Сняла перед концертом. – Ладно, – выдыхает Игорь в холле, – идем наверх, а потом я тебя доставлю домой в лучшем виде, муж носа не подточит. – Он быстро набирает на мобильном номер вызова такси и диктует адрес. – Договорились, – говорю спокойно. Также спокойно иду к вахтеру и прошу ключ от класса аранжировки. Мне-то дадут, а незнакомому пацану, даже несмотря на то, что с бородой и по паспорту ему двадцать семь – вряд ли. Ученикам разрешают занимать классы для тренировок и то не все, только те, где есть фортепиано, а Игорь вообще тут никто и зовут никак. Даром, что брат Грозы – никакой привилегии. Бабуля, что заступила на смену позже «родов» и не видела, что тут происходило, а только слышала от напарницы, приопускает узенькие очки на нос и взволнованно смотрит на младшего. – А этот куда? Я его не знаю. Поздно уже, пусть тут подождет. – Он со мной, – подхватываю колечко с ключом и спешу за лестницу. Машу бородачу идти следом. Гроза скачет, как козлик, через три-четыре ступеньки сразу. И почему я не знала, что у Саши есть брат? Да и еще такой… другой. «Медиатор тебе в лад»… Смотрю, как он идет рядом, и украдкой изучаю. Светлая футболка еле видна, только когда Игорь разворачивается немного, чтобы оглянуться, я успеваю оценить, как она его облегает и выделяет мускулистую грудь, сверху наброшена черная-пречерная кожанка. Никаких шипов, цепей и прочих рокерских штучек. Даже стриженая борода не клеится с неформалом и образом вечно-пьяного металлюги. Интересно он ее каждый день чик-чик? Но вот сережки в ухе и его «Медиатор…» прямо кричат мне, что парень выбежал из шальной и свободной тусовки под названием «Живой коллектив» и «Рок-forever». Да от него прямо несет, шлейфом тянется по всей академии и врывается в мозг громким: «Музыкант тяжелой секции струнных». Что музыкант – не удивительно, знала я Олега Грозу еще при жизни – очень творческий и веселый человек. Мы тогда с «Ольвией» писали альбом на его студии. Но это было очень-преочень давно. Пока достаем рюкзак и снова закрываем класс, Игорю на мобильный приходит сообщение. Наверное, зазноба соскучилась? Так и поднывает спросить, но я длинно выдыхаю и молча проверяю свои вещи. Он вылавливает из кармана кожанки телефон и долго смотрит на экран. Тихо цедит «Сука» и отправляет аппарат назад. Но тот снова тиликает. – Да что ж такое! – Дом, жена, дети? – подстегиваю, приваливаясь плечом к стене. До чего же я устала. Спать хочу, аж выть хочется. – А тебя что, никто не ждет? Ни разу никому и не написала, что задерживаешься, хотя уже половина одиннадцатого. Какой наблюдательный. Весь в брата или отца? Эти тоже отличались чуткой внимательностью: Олег Васильевич замечал, что я больна до того, как сама чувствовала боль в горле, а Саша… несколько раз задал мне очень неудобный вопрос «в яблочко моей тайны», после этого пришлось прятаться от Грозы и стараться на совещаниях садиться от него подальше. Я не хочу проколоться, не хочу срываться, хочу просто жить. Одна. И чтобы никто не трогал и не лез в душу. – Так что, Ве-ра? О, такси уже здесь, – он прячет мобильный. – Осталось только очистить шею от твоего покушения на мой кадык. – Иди, я в машине подожду. Еле стою на ногах, – я играю страдальческую мину. Игорь сомневается, даже прищуривается недоверчиво, а я сжимаю за спиной кулак. Или придется тебя вырубить, дурачок. Лучше отпусти меня сейчас. – Ок, иди. Подержишь? – и протягивает мне рюкзак. Я невольно отступаю, но подцепляю пальцами шероховатые лямки. Глава 7. Вульф Иду по притемненному коридору и осознаю, что Вера мягко, но уверенно заболтала меня и усыпила бдительность. Может, не стоит за ней бегать, раз она такая проблемная? Дохожу до уборной, даже руку кладу на дверь и, прислонившись лбом к дереву, закрываю глаза. Тишина вокруг, ни шагов, ни шорохов. Только сердце глухо «Тук-тук», «Тук-тук». Мне нужна секундочка отдышаться, сложить до кучи мысли, и я понимаю, что необычный женский голос все еще звучит внутри, бьется под кожей. Этот звонкий верх, томный низ и сочная, мясистая середина. Я хочу ее в солисты. Когда осознаю это, по коже спешит мелкая дрожь, будто подсказывает мне, что будет непросто, подбрасывает предчувствие, похожее на то, что было, когда я случайно встретил Ирину. И эта сучка, после всего, что было, смеет писать: «Мне нужна помощь»? Бля, до чего же люди пакостные и ублюдочные стали. Размазала меня по стеночке, поссорила с братом, ребенка на улицу выбросила… Даже тот факт, что она его завела только, чтобы папин бизнес отжать – уже выводит меня на апогей злости. Какого. Хрена. Она мне пишет? Страх потеряла? Достаю мобильный и с легким сердцем блокирую номер. Прочь из жизни Гроз, тебе здесь не место! Возвращаемся к нашим… булавкам. Ве-е-ера… хм… Ве-ера. И почему она мне так интересна? До какого-то мальчишеского «хочу и все!» , хотя я давно перерос все эти приколы, но вот на концерте ёкнуло. Да так ёкнуло, что до сих пор домой не уеду и даже позволил себя душить. А еще меня прямо тянет поприставать к Вере, попреследовать, чтобы девушка еще пряталась и бесилась, чтобы сопротивлялась. Это, как игра в «кошки-мышки», настоящий адреналин и интрига. И нет у нее мужа, палец даю. Срываюсь с места и бегу к выходу. Смотается же иголочка, она ведь это и задумала! Так и есть: Вера бежит к машине, сверкая крошечными пятками и не оглядываясь. – Стой! – ору. – Куда собралась?! Она замирает у распахнутой двери такси и, развернувшись, бросает в меня рюкзак, а сама поскальзывается и падает. Я подхожу ближе, и хватаю ее за локоть, когда она ловко поднимается, резко тяну к себе, прислоняя спиной к животу. Окольцовываю руками, и ладонь непроизвольно ныряет в распахнутую куртку и ложится на горячий живот девушки. Таксист косится на нас, даже бросает коронное: – Мы едем? – Да! Минутку! – говорю в открытый салон и шепчу Вере на ухо, сильнее притягивая к себе: – Эти перегонки только больше меня раззадоривают. Что ты скрываешь, Ве-ра? – Ничего не скрываю. Это ты прицепился. – Я исполняю волю брата, хочу доставить тебя поздно ночью домой. Это в наше время расценивается, как приставание? Передвигаю руку немного выше, где под ребрами у нее сильно-сильно и быстро-быстро колотится сердце. Она дышит через раз, но не сопротивляется, чувствует, что не вырвется. – Просто дай мне уехать, – говорит спокойней. – И-горь. – Так я и даю, просто доведу до порога и успокоюсь. – Вот же настырный… – с улыбкой говорит она и стягивает мою ладонь вниз, а я возвращаю назад и, не знаю, что на меня находит, накрываю ее маленькую, но упругую грудь. Девушка будто превращается в металл: натягивается и откидывает затылок на мое плечо. – Убери сейчас же руку! – шипит. А я только сильнее сжимаю пальцы и чувствую, как под тканью набухают крошечные соски, а в кончиках пальцев начинает пульсировать и посылать импульсы вниз живота. Все это так неожиданно, что я сам в шоке. Приходится прикрыть глаза и запомнить ощущения, потому что все кажется каким-то дурацким сном. Ее влажные волосы у моих губ. Я, чтобы не упасть, наклоняюсь вперед и вдыхаю сладковатый запах ее шампуня. – А ты вкусненькая, Ве-ра… Она сопит в ответ, а потом неожиданно оттягивает локоть, резко бьет в живот, выталкивая короткий «пхак» из моего рта, разворачивается, как опытная спортсменка, и со всей дури утыкает колено между ног. На миг все перед глазами расплывается, а стрела огня устремляется в пах. Тьма расступается медленно, я грузно падаю на плитку и корчусь от боли, а Вера залетает в салон и кричит водителю: – Поехали! Он преследует меня! Маньяк какой-то! Пожалуйста, поехали! – Булавка, ну даешь… – пытаюсь встать, но снова падаю. – Ну-у-у, я тебя накажу за это, – слабо бросаю вслед удаляющейся машине, вдыхаю облако пыли, что вылетает из-под колес, и откашливаюсь в сторону. Меткий удар девушки выдернул меня из реальности. Настоящая булавка вошла еще глубже под кожу, и теперь к желанию взять Веру петь в группу добавляется желание просто взять ее. Меня еще так не динамили, даже Ира – сука – была намного сговорчивей, хотя и отправилась в пеший поход из моей постели пинком под зад. И вся эта ситуация подламывает меня, как мужчину, задевает эго и складывает в голове оооочень коварный план по приручению булавки. Меня так еще не били. Это, бляха-муха, не смешно! Ладно бы заслуженно, а так… Лежу в осенней грязи, прижимая руки к паху, что горит, будто туда кипяточка плеснули, а сам представляю, как буду мстить чертовке. Что там Саша говорил о работе в академии? Глава 8. Звезда Неделя проходит тихо. Гроза старший вышел на ленты в среду, я видела, что он отмечался в журнале ключей, но лицом к лицу мы с ним до пятницы так и не столкнулись. Младший тоже отстал, вернее, не появлялся. Аж отлегло. Мне эти борзые мужики – как кость в горле. Они считают, что любая девушка при виде их размаха плеч и крепких бедер должна падать к ногам и лизать подошвы. Знаю я таких Повелителей Жизни. Но, видимо, Игорёша урок усвоил, и сдался. Слабак. Категорий мужчин не так много. Я для себя выделила две: звери и тюфяки. С последними скучно, а с первыми лучше не связываться. Потому я последние несколько лет вела довольно закрытый образ жизни, учила петь других, а сама на сцену не выходила, чтобы не светиться. Но первого сентября как-то потеряла я чутье и согласилась спеть легкую романтичную песню для новых студентов. Всего лишь для студентов, кто мог подумать, что все вот так обернется. Я ведь чувствовала, что Игорь еще на концерте не сводит с меня глаз. Дурачок оловянный. А вдруг я ему там поотбивала все? Мужика жалеть? Ни за что. Хотя теперь я веду себя на людях осторожней: одеваюсь неприметно, серые и темные тона, хожу на низком каблуке, чтобы казаться еще меньше, не крашусь, никаких причесок – просто низкий хвостик. И, кажется, под конец недели тревога и напряжение немного отпускают меня, потому что я никому не интересна. Иду по коридору, волоча за собой серую юбку в пол, и думаю, что нужно вернуться в свой класс, чтобы взять ноты для Сони. После урока еще совещание у Бурина, нужно обязательно сходить. Немного пощипывает под ребрами – там Гроза будет, снова со статусом крестной приставать будет. Скажу, что протестантка, чтобы отстал, ну, не могу я взять на себя такую ответственность, а потом исчезнуть. Если придется. Тянусь к крестику на шее: заметит же, наблюдательный, как папашка. Осторожно снимаю и прячу в сумочку, а когда поднимаю голову, замечаю знакомый силуэт среди студентов. Он выше всех почти на голову, грифельная челка идеально уложена, а стриженая борода поблескивает в свете коридорного окна. Игорь широко улыбается одной из Настиных одногруппниц: Якина, кажется. Та вьется змейкой вокруг младшего Грозы, теребит длинную медную косу и так многозначительно закатывает глаза, а парень вальяжно упирается в стену крупным плечом, затем так же медленно и спокойно поворачивает голову и переводит взгляд на меня, и я в этот момент срываюсь и бегу прочь. Благо поворот недалеко. Да что б его! Какого хрена он снова пришел? Только бы не ко мне, только бы не за мной. Умоляю… мальчик, не рой себе могилу. Вряд ли Игорь связан с моим прошлым, но парень слишком яркий, я не должна его к себе подпускать, ради его же безопасности. Урок с Соней прошел кое-как. Она так уныло фальшивила, что хотелось сложиться под инструмент и притвориться пылью. Я еле сидела на твердом стуле, хотелось вскочить и ходить туда-сюда, чтобы придумать хоть что-то, что отпугнет Грозу “М” от меня навсегда. Да только знаю я Грозу “Б” и знала Грозу “ББ” – не в их правилах сдаваться, и это плохо, очень плохо. Оставалось только верить, что паренек – бабник и увяжется за другой пигалицей, да хоть за Якиной-змеючкой. А может, он просто к брату пришел? Я слышала Саша передал меньшему дело отца: вот и пришел вопросы решать, опыта ведь нет. Ох, я себя зря успокаиваю. А вдруг накручиваю? Отпускаю Соню раньше звонка, сама поднимаюсь в уборную и обильно умываюсь холодной водой. Но нифига не легче. Это все равно что играть первый день на гитаре в надежде, что получится великое музыкальное нечто. – О, Верочка, пойдем, там уже все собрались, – в коридоре цепляет меня Горовая. Темноволосая и всегда немного мрачная, хотя, если познакомиться поближе, она женщина очень понимающая. Жаль, я никого к себе не подпускаю. Киваю и вкрадчиво сканирую коридор, надеясь, что не придется сейчас смазывать лыжи и на всех парах петлять коридорами академии. В кабинете директора душно и шумно. Стулья по кругу, как всегда на совещании. Собрались все эстрадники сегодня. Горовая садится около Кац, ближние места к столу главного, справа налево уже развалились после тяжелого трудового дня: Ивасенко и Земская. Саша сидит слева от входа и мягко улыбается, заметив меня. Я занимаю один из свободных стульев возле двери. Подальше от лишних разговоров и поближе к выходу. Последний стул остается свободным еще несколько минут. Коллеги шушукаются, обсуждают новые дисциплины. Кравцов летом выиграл грант на новый класс по вокалу и фирменную аппаратуру: сидит теперь в окружении большинства женщин, как павлин, подергивает велюровый воротник и возвеличивает свои достижения в джазовой технике. И не жарко ему? Да, осень началась, но сегодня на улице все плюс двадцать. Я скидываю жакет, чтобы не упариться, и остаюсь в облегающей блузке темно-серого цвета. А когда поворачиваюсь повесить одежду на спинку стула, в кабинет заходит Игорь. Ну, сколько можно? Он издевается?! – Игорь Олегович, проходите, – говорит вошедший следом Бурин. Он оттесняет парня к стене, чтобы пройти между рядом стульев и стеной, прочесывает крупной ладонью поседевшую челку и приоткрывает ровные зубы добродушной улыбкой. Ректор театрально разводит руками, только хлопушек не хватает. – Милые дамы и дорогие коллеги, рад представить, наш новый учитель по аккомпанементу – Гроза Игорь Олегович. Он возьмет на себя фортепиано и гитару. Так как у Александра Олеговича прибавятся часы по аранжировке, Гроза младший заберет его учеников. Саша кивает согласно, а я сглатываю и не могу шевельнуться, когда «М» садится на свободный стул и, будто случайно, ага, цепляет меня локтем. Я едва не слетаю на Ивасенко от его нахальства. Это просто ка-та-стро-фа. И что теперь делать? Увольняться? – Ну, привет, булавка, – говорит Игорь мне на ухо, когда все активно включаются в обсуждение годового плана. Глава 9. Вульф – Младший, ты точно ничего не вычудил? – Саша протягивает мне бутерброд и отряхивает с идеально-выглаженной рубашки невидимые крошки. Мы засели вдвоем в «Буффи», чтобы перекусить и заправиться кофе перед индивидуальными. Старший продолжает: – Вера с собрания смоталась, будто у нее дома пожар, а до этого всю неделю избегала со мной встреч. Сегодня поймал ее перед первой лентой и напомнил о том, что на счет крестной я говорил серьезно, и знаешь, что выдала? Грызу хлеб с колбасой и думаю, что ничего вкуснее не ел последние два дня. Эта булавка не только лишила меня спокойствия, но издевательски украла сон и аппетит. – Что не любит грозу? – предполагаю. – Что протестантка, – Саша растягивает белозубую улыбку. Я глотаю кусок хлеба, не пережевывая, а потом ржу, как конь. – Врет, – откашливаюсь. – Я видел у нее на шее крестик, когда она пела. – Так и я видел, – подключается брат. – Только странно, чего она так? – Да мало ли, – я пожимаю плечом и заказываю у тети с щербатой губой еще парочку бутеров. – Вера и меня шарахается, будто я ее укусил. – А ты? – щурится подозрительно Саша и поглощает пол чашки кофе одним глотком. – Ну-у-у, – хитро смыкаю ресницы и откидываюсь на соседний столик спиной. – Немного полапал. – Что? – округляет черные глаза брат и машет пальцами у виска. – Вот дурак. Кто же так ухаживает? Это тебе не… Ладно, извини. – Да как-то само получилось, – признаюсь и затихаю, когда горстка студентов заваливаются в буфет. За напоминание Ирины я не обижаюсь: мы оба попались на ее крючок. С Верой будет все иначе. Девчонки краснеют и хихикают, на Сашу смотрят с восторгом, а на меня с голодом. Они в курсе, что я холост, слухи быстро разносятся: новый учитель, как свежая кровь. Я подхватываю кокетливую игру красоток, но Саша вдруг одергивает меня за руку и показывает незаметным движением головы на вход. Вера проникает сквозь толпу, будто она пылинка. Тихо заказывает воду с лимоном и так же незаметно удаляется. Никто не провожает ее взглядом, никто не заговаривает, словно ее тут не было. Только легкий шлейф персика с горчинкой остается в занавешенной приторными запахами столовой. Я подхватываю рюкзак и, подмигивая Саньке, выбегаю в коридор. Ох, она и шустрая – уже скрылась. Прислушиваюсь, и интуиция вновь толкает меня в подвал. На этот раз иду туда целенаправленно: в кармане ключ, в рюкзаке ноты, а до начала урока еще целых пятнадцать минут. И, проходя площадку, где молодежь любит восседать с гитарами на окне и распевать песни, случайно слышу маленькое «тук» каблучков над головой. Аха, вот как она в прошлый раз спряталась! Замираю у окна, словно хочу рассмотреть городские улицы, бросаю на подоконник сумку, достаю пачку сигарет и протягиваю вслух: – Ох, Ве-е-ера… Резко поворачиваюсь. Она уже спустилась с пролета лестницы, что ведет на чердак, и, как воришка, собирается бежать. – Серьезно? – приподнимаю бровь, чиркаю зажигалкой и сладко затягиваюсь. – Ты в учебном заведении, – упрекает девушка и, показывая на сигарету, сжимает стаканчик до хруста. – А ты не протестантка. И что? Это не мешает тебе брата обманывать, – выпускаю едкий дым в сторону, потому что вижу, как Вера морщится. – Я не его невеста или жена, чтобы быть идеальной. – Конечно, там свято место уже занято. Навечно, – смотрю в высокий каменный потолок, где полукругом выделяется вековая лепнина – Аж завидно. – Тебе что жена не дает, раз распускаешь руки на чужих женщин? – Ты не чужая, – отвечаю спокойно и улыбаюсь ей в лицо. – Вон, почти родственница. – Я не стану крестной, – Вера не пытается сбежать, но держится на расстоянии. Понимает, что теперь нам придется сталкиваться, а меня эта ситуация забавляет. – Такое впечатление, что мы тебя на убийство толкаем, – выбрасываю окурок в мусорное ведро в углу и подхожу к девушке. Она стоит на ступеньке выше меня, от этого смотрит глаза в глаза. Я вижу, как густые закрученные ресницы вздрагивают, будто от ужаса, а Вера поднимает ногу, чтобы или отступить, или долбануть меня снова по яйцам. – Даже не думай, – качаю головой и перехватываю ее вспотевшие руки. Когда Вера отступает, но, упираясь в ступеньку, едва не падает, поворачиваю и прижимаю к стене. – Я тебе еще за тот раз не отплатил. – Пусти, придурок! – говорит тихо, боясь, что эхо утащит ее слова в центральный холл. Оттого студенты и любят здесь петь: натуральный ревер, звук потрясающий, а ее голос кажется еще звонче и глубже. – Секундочку, потерпи, егоза, – всматриваюсь в испуганные холодные глаза, рассматриваю искусанные губы, оглаживаю взглядом бледные щеки. Воду девушка выпила, а стакан помяла, пока от меня отпиралась. – Игорь, я не понимаю, зачем ты меня преследуешь? Или скажи сразу, или отстань. – А если ты мне просто понравилась? – Тогда у тебя нет шансов. Придерживаю Веру около стены, а сам веду второй ладонью по узловатому локтю и выбираюсь на крошечное плечо. Какая у нее гладкая кожа, а вот и крестик. Вытаскиваю цепочку и качаю головой «а-я-яй, обманывать нехорошо». – Мужа нет, я заглянул в твое дело, когда оформлял документы. Булавка скрипит зубами в ответ и прячет сталь глаз за ресницами. Мне кажется, что она уже готова не просто пнуть меня ногой, а вырвать голыми руками сердце. – Или скажешь, что ты не той ориентации? Не смеши! Вот так не бывает на пустом месте, это банальная физиология, – не трогаю ее, а просто скольжу поверх блузы, где тонкую ткань натягивают острые соски. – Убери руки, я тебе глаза выцарапаю… – злобно цедит булавка и слегка дергается. Даже ударяет меня кулаком в плечо. – Момент, – выставляю перед ней указательный палец, требуя тишины, а она взмахивает ресницами и широко открывает от удивления глаза. Пока Вера не успела покалечить меня снова, настойчиво прижимаю свои губы к ее замкнутому рту. Упирается, мычит, борется, но я запускаю пятерню в мягкие каштановые волосы и провожу ласково по коже: и Вера, как цветок, раскрывается. Будто лопается воздушный шарик, в котором она прячет свое самообладание. Поцелуй похож на смертельный танец быков. Мы «бодаемся» языками до соленого вкуса, стучимся зубами, меняемся горячим дыханием. Она яростная и отчаянная, будто нарочно делает мне больно, а я тащусь. Так тащусь, что кровь закипает за несколько секунд. Резко отпускаю Веру, я должен ее проучить, подхватываю рюкзак и молча ухожу вниз. Пусть она мучается в сомнениях, но я для себя все выяснил. К желанию сделать булавку солисткой крепко приросло желание покорить неприступную вершину. Глава 10. Звезда Его поцелуй жесткий, терпкий, с ароматом дыма и жженной травы. Я хочу, чтобы было противно и плохо, а все наоборот: меня обжигают его губы, и от прикосновений рук по коже скачут искры. А потом Игорь просто отрывается и молча уходит. Я не успеваю ни закричать, ни воспротивиться, ни бросить угрозу, чтобы больше не приближался. Будто попользовался и выбросил. Но я разве я не проходила через это, чему удивляюсь? На шатающихся ногах выхожу в коридор, где в меня влетает опаздывающая студентка. Я утыкаюсь в стену плечом и роняю измятый стаканчик. – Извините, – блеет коза-Якина, ее темно-медная коса змейкой качается перед глазами, а меня поливает с ног до головы приторным запахом духов. – Все в порядке, – говорит чей-то голос, осознаю, что мой, когда девушка убегает, а я остаюсь одна. Тяжело поднимаюсь по лестнице на второй этаж и иду прямо в кабинет ректора. – Льва Николаевича нет, – говорит пожилая секретарша, поправляя кудри. – А будет сегодня? – Должен, – женщина деловито перекладывает бумаги на столе. – Зайдите через час. У меня ленты закончились, но мой класс все еще занят, потому мне просто некуда себя приткнуть, чтобы забрать вещи и уехать домой. В учительскую идти не хочу, не люблю я там сидеть, много лишних разговоров приходится слушать, а попытки затянуть меня в диалоги просто достают. Последний час все решит. Игорь на уроке, не помешает мне, а я должна сделать смелый шаг, иначе мы просто запутаемся еще больше в этой беготне. Мы будем мешать друг другу жить. Сколько раз я уже все это проходила, не хочу снова, но другого способа отцепить его от меня – нет. Я же серая, как мышь, почему он пристал? Такой видный красавчик и разглядел во мне что-то ценное… Ерунда какая-то. А если он засланный казачок? Так страшно, что по коже мчат ядовитые мурашки. Замираю у большого окна на втором этаже. Здесь точно не пропущу ректора, а пока напишу заявление. Достаю ручку и лист и понимаю, что меня до сих пор трясет и губы все еще хранят необычный запах сорванного поцелуя. Несколько минут смотрю на проспект, заполненный автомобилями, и давлю в себе желание пустить корни, врасти в пол и не двигаться, не выводить слова на белой бумаге и не давить в себе слезы, потому что не хочу увольняться. Я так привязалась к музыке, к студентам, к этим старинным высоким стенам. Не хочу все бросать из-за несдержанного мужчины, но вынуждена. Ведь Гроза М не отступит, не отпустит. Дурачок, не знает, с кем связывается. Осознаю, что крупно ошибалась. Игорь – не зверь, но и не тюфяк. Для него нужна другая категория, название которой я пока не придумала. Крупная рука ложится на плечо, а я подскакиваю от неожиданности и, отлетая в сторону, выставляю ладонь в защиту. Готова драться, если снова полезет, но это не Игорь. – Вера, все в порядке? – Гроза старший смотрит в глаза пытливо и немного наклоняет голову. – Призрака увидела? – Просто испугалась, – опускаю взгляд в пол и тянусь за листом на подоконнике, но Саша перехватывает. Читает бегло, а потом поднимает на меня темные глаза. – И зачем это? Что случилось? Я сжимаю до боли все еще горячие от поцелуя губы и отворачиваюсь. – Так нужно, – не собираюсь отчитываться. – А ну идем, – Саша озирается, а затем мягко берет меня за локоть и тащит за собой, прихватив и мою сумку с подоконника. Заталкивает в свой класс. Вот же дура! Как я забыла, что он на одном этаже с ректором? – Присядь, – в его голосе нет жесткости, но говорит он категорично, припечатывает на месте. Знаю, что если не сяду, мужчина сам меня посадит – в этом весь Гроза. – Что ты хочешь, Александр? – А почему не Саша? – хмыкает он и отходит к доске, осторожно кладет мое заявление на стол и садится на край. – Вера, что снова натворил младший паршивец? Ты из-за него крестной не хочешь стать? – он качает головой и ласково улыбается. – Волчонок умеет быть невыносимым и навязчивым. – Нет, – кусаю губы. – Игорь здесь не при чем. – Тогда что не так, Верунь? Ты бы видела, как Настя на меня смотрела, когда я сказал, что ты отказалась, – Саша прочесывает пальцами темную челку. – Что я ей скажу? Что не смог тебя уговорить? Что даже не узнал причину? Она меня четвертует, ты же знаешь Чудакову. – Скажи, что я… – запирает в груди. Я ведь хочу стать кем-то важным, но… Не могу. У них семья, любовь, идиллия. Я не могу грубыми ручищами залезть в созданную гармонию и лад. – Извини, Саша, я просто не создана для этого, не хочу вас подвести, – все же сажусь – ноги не держат. – Ладно, время еще есть, – он перебирает тонкими пальцами карандаши в подставке и говорит, глядя в окно: – Я тоже думал, что никогда больше не буду играть, но все меняется. Жаль, что в моей жизни никогда не будет этого «меняется». Мне просто не повезло родиться, вот и все. Аранжировщик кладет руки по обе стороны от себя и смотрит в глаза. Он просто по косточкам меня перебирает, будто видит насквозь. – Вера, что ты творишь? Зачем увольнение? – Саш, – пресекаю я уговоры, – не влазь, пожалуйста. – Если это из-за нашего дурачка, я ему сейчас же мозги вправлю. Ты только скажи, – он показывает мне кулак, а я мотаю головой. Долго молчу, потому что не знаю, что сказать. Игорь – настырный и он не отлепится, а это привлекает ко мне лишнее внимание. – Значит, все-таки из-за него, – вздыхает Гроза Б. И я срываюсь: – Я прошу его меня не трогать, а он все равно… Саша, я всего лишь женщина, как мне противостоять сильному мужчине? А слов он не понимает. – Вот же идиот! – Гроза хлопает легонько ладонью по ноге, несколько секунд смотрит в пол, думает, а затем разрушает затянувшееся молчание: – Так. Я с ним поговорю, а ты, – он тычет в меня указательным пальцем, – прекращай вот это, – поднимает бумажку со стола и машет ею, как опахалом. – Брат хоть и упертый, но не тупой. Если слов не поймет, придется по-другому лечить, – Саша сжимает кулак до хруста. Я не хочу драк, не хочу разборок, но Игорь должен отстать. Возможно, Саша – моя единственная надежда не бросать академию. Глава 11. Вульф – Зайди, – зовет меня из кабинета Саша. У меня настроение улетное, хочется цеплять девчонок, строить им глазки, щипать за упругие ягодицы, а потом ласково отшивать. Хотя от Якиной еле отлепился после урока, умеют же люди быть навязчивыми до неприязни. И вонючими. Фух, весь провонялся ее одеколоном, будто девица нашла у бабушки запасы советских времен и облилась с головы до ног. Ну, меру же нужно знать. – Так, девочки, мне пора, – выбираюсь из толпы воздыхательниц, отдирая от себя их крепкие пальцы. Так и не сказал им в какой группе играю, еще в ютубе найдут. – Братец, соскучился? – Ужасно, – говорит серьезно Саша и пропускает меня в класс. Кивает на стол. – Посмотри. Я пробегаю взглядом по бумаге. – Что? Зачем она это? – Из-за тебя, идиот, – Саша встает у окна. – Разве не видишь, что Вера – девушка другого склада, с ней не пройдут навязчивость и твоя манера приставания. Попустись, братец. – Да я… Вот же пакость! – тру подбородок и, сминая бумажку, отправляю ее в мусорку. – Она классная, до трясучки, Саша, но такая сложная, что я дурею. Такая таинственная и… голос пробирает, будто во мне дерево растет, я даже сейчас его слышу внутри. Тварь! – сажусь на стол и закидываю ногу на ногу, подтягиваю ее вверх за носок кроссовки. – Я от нее тащусь, не только от вокала, от нее самой: маленькая, чуткая и дерзкая. Чуть яйца мне не отбила, когда я руки распустил. Наверное, я втрескался. – Нужно было отбить, – говорит Санька. – И желательно не только то, что в штанах, но и в голове тоже. А называется это – дурь! Саша прячет руки в карманы и смотрит на шумный город. Вечная классика у него в почете: хрустящая белоснежная рубашка, брюки со стрелками, лаковые остроносые туфли. Это я, как оборванец: в мятой футболке и потертых джинсах. Я запрокидываю голову и дышу в потолок. Курить хочу, малявку-булавку хочу, она просто затащила меня в себя и не отпускает. – Просто не представляю, как к ней подступиться, не знаю с чего начать. Сложить лапки и забить? Брат смотрит на меня через плечо и коварно улыбается: – Еще чего. Ради такой невестки я согласен не просто помочь, а пойти на очень хитрый план. Спускаю ногу и встаю рядом с братом. Вечерний город красив: будто присыпан цветной пудрой, а окна домов, как золотые бусины-сахаринки на торте. – И что будем делать? – Знаешь, когда я откровенно тупил, Лёшка мне в дыню давал, – смеется он. – Так вот у кого ты научился руки распускать?! А я дума-а-ал. Санька показывает мне кулак. – Тебе это не помогает, черепушка крепкая, кожа толстая, – и запускает пятерню в волосы. – Слушай, что-то с Верой не так. Она, как испуганный кролик, будто ее в клетке держали, били и издевались. Нужно Даньку попросить покопаться в архивах. Вдруг проблема намного глубже, чем мы думаем. А пока, – он пожимает мне плечо, – просто ослабь давление. Относись с уважением, помогай, если нужно, но не лезь! Слышишь, даже если сильно припечет, не приставай. Сделаешь хуже. Она должна к тебе привыкнуть, почувствовать тыл, а пока ты только угроза в ее глазах. – Ох, капец, мне дрочить бесконечно что ли? – выдыхаю в ладони. – Чувствую себя одуревшим подростком. – Ты и есть избалованный подросток с бурлящими гормонами. Научись видеть в ней не только объект вожделения. Хотя… Скажи честно, Игорь, она нужна тебе, чтобы в постель затащить? – А для чего еще? – усмехаюсь. – Не замуж позвать же? – Ну, ты и дурак! – Конечно, это же тебе можно жениться в первую неделю знакомства, а потом пять лет отходить, забивая на всех толстый болт, а я не могу пресекать эти «радости» на подходе. Мне не нужны отношения «навсегда», я хочу свое «сегодня». – Напомнить, что ты с моей бывшей кувыркался, когда она пыталась разрушить нашу семью? Непостоянный ты наш, серьезные отношения ему не нужны, – Саша кривляется. – Забей тогда на Веру, она другая женщина. Не ломай другим жизнь, иди и развлекайся, – машет в сторону коридора. – Там полно желающих. – Все не то… – Тебе не угодишь. То тебе надо, потому что просто хочу, а это пресно, потому что надоело. То хочу, сё не хочу. Выдели приоритеты, а то ты катишься в никуда, Игорь. – Хорошо тебе говорить: жена-красавица-умница, два ребеночка, все на блюдечке с золотой каемочкой. – Что ты несешь? – щурится брат. – Я для тебя вечный отброс общества. Охренеть, и все потому что забил гол в те же ворота, что и ты? – Чушь, я этого не говорил, – фыркает. Бледное лицо брата покрывается яркими пятнами. – Но подумал. Я еще ничего не сломал, а ты меня уже в изверги записал. Ну, помацал сиськи разок, ну, поцеловал… И она отвечала! – Ты просто придурок, – огрызается Саша и отворачивается. Слышу, как хрустят его зубы, вижу, как ходят желваки. – После твоего поцелуя она заявление об уходе написала. Или провести параллель у тебя ума не хватает? – Давно ты тупил, Сань, и отказывался от своего ребенка? Приятно, когда каждый норовил тебя учить и говорить, как лучше? Мы же договаривались не вмешиваться в личное, а ты сейчас каблучищами влез не в свое дело! Ну, а че? Только ему можно меня макать рожей в прошлое дерьмо? – Уходи, Игорь, – брат выходит из себя и похрускивает пальцами. – Беги, пока я тебе не вмазал… – Я тебя не боюсь, – но все-таки отхожу. – И помощь мне твоя не нужна, потому что не нужна была никогда! – Еще скажи, что в детстве тебя родители не долюбили, а я не дообнимал. – Пошел ты! – открываю дверь и уже из коридора спокойно говорю: – Вера будет моей, и подавись своими мудростью и опытом, бра-а-а-тец. Мы теперь на разных территориях: я не претендую на твое, а ты не лезь в мое. – Доиграешься, – Саша поворачивается ко мне лицом и блокируется сложенными на груди руками. До того туго их стягивает, что сквозь хлопок рубашки бугрятся мышцы. – Ты просто ее потеряешь… Глава 12. Звезда Спасибо Саше, ураган «Игорь» оставил меня в покое, включил полный игнор и делал вид, что девушки Веры не существует. И что-то, хоть я и почувствовала моральное и физическое облегчение, кололо под ребрами от его «холодно прошел мимо» и взгляда «я тебя знать не знаю». А еще больше трясло, когда в холле на младшего Грозу, как гирлянды, вешались девушки, а он рассказывал им о музыке в какой-то группе, позволял садиться на колени и хохотал с их шуток. Ревную? Да к чему? Он заноза и прожигатель жизни, нам с ним просто не по пути, а если еще смотреть на обстоятельства… Но встречать его в коридоре было тяжело, приходилось прятать глаза и прижиматься к стене, чтобы слиться с толпой или стать воздухом. И не вспоминать тот горько-сладкий поцелуй на лестнице, пронизанный отчаянным желанием, пропахший сигаретным дымом и обожженный нашим дыханием. Только ночью подсознанию не прикажешь, сны нет-нет и подбрасывают мне новые и шальные фантазии с участием Волчонка. Именно так его за глаза называют студенты. Почему, я не знаю, да и знать не хочу. И каждый день на ансамбле: «Ты видела Вульфа? А он мне подмигнул. А меня за попу ущипнул. А мне личное задание дал. Как же от него па-а-ахнет, как от настоящего мужчины. Ой, девки, какой он клё-о-о-вый». Студентки будто сговорились, напоминают мне о нем каждый день, каждый час, каждую минуту. В итоге я вчера сорвалась и накричала на них, а Якину вообще выгнала из кабинета за то, что вместо работы она просматривала инстаграм дражайшего Грозы М. Достал! Не думать, не думать о нем. Ну, пожалуйста… сердце, замолчи. Я должна просто забыть и вычеркнуть, но, прикрыв глаза, снова и снова прокручиваю первую встречу, чувствую его ладонь на налитой груди, его жесткий и настойчивый язык во рту. Вот же пиявка, колючка под ногтем, гвоздь ржавый, кол осиновый… Как его еще назвать? Как его выдрать из себя? Он мне не нравится, не нравится, не нравится! Не собираюсь поддаваться на его чары, да и… нельзя. Так правильно. Я погрузилась в работу с головой, выжимала себя до последней капли силы, чтобы забыться и очистить голову от дурных навязчивых мыслей о Волчонке. Ночью возвращалась домой, еле передвигая ноги, и часами лежала на кровати и таращилась в потолок, мучаясь бессонницей. Не высыпалась, не могла нормально отдохнуть, потому что он ласкал меня во сне, мучил, издевался, изводил своей страстью. Но его присутствие неожиданно выдавило ночные кошмары прошлого, страхи ушли, попрятались по углам, осталась только горячая страсть и желание поддаться его настойчивости. А последние недели Гроза М, казалось, просто забыл обо мне, вычеркнул, как очередную припевочку в своей постели. Но у меня не получалось радоваться, потому что злило. Злило, что приходится сталкиваться с ним в коридорах, сидеть рядом на совещаниях, выезжать на концерты. Он будто нарочно вечно попадался на глаза. В октябре я поняла, что реже вспоминаю о том, что со мной случилось больше пяти лет назад. Удивительно, но Вульф почти искоренил из моей души прошлые обиды и ужас, затенив собой, как большой дуб прячет маленькую девочку от ливня. Но все кончено, и мы никогда не сможем продолжить путь по лезвию ножа, потому что так нужно. Я могу сто тысяч раз рисковать собой, но не другими. И ему об этом знать не обязательно. Прикрываю глаза и снова смотрю в потолок. Все тот же потолок с одной единственной лампочкой по центру, в окружении обвисших хлопьев старых обоев. Однушка разбитая, в глухом районе, но мне большего и не надо – лишь бы быть незаметной. Чем все это отличается от тюрьмы? Ничем. С той разницей, что срок заключения за преступление сходит на нет по времени, а я в этой агонии навсегда. Беру мобильный и набираю зашифрованный номер. – Как она? – Все так же, без изменений. Вы заедете сегодня? – Да. И остаток дня я провожу за городом, рядом с важным для меня человеком, который меня не помнит. Она смотрит в мое лицо бесцветными глазами и молчит. Всегда молчит. Раньше говорила без устали, тараторила всякие сплетни и приносила домой советы, а сейчас молчит. От сотрясения у Марины Леоновны нарушена речевая область мозга и полная потеря памяти. Я берегу ее жизнь, плачу последние деньги на больницу и ухаживаю за женщиной только ради одного: узнать, что же произошло после того, как я умерла. И, если к ней внезапно вернется память и возможность говорить, я должна быть рядом. Глава 13. Звезда Понедельник начинается с опоздания. Я впервые спала беспробудно и просто не услышала будильник. Проснулась около десяти, не успела толком умыться. На ходу вскакивала в джинсы, чистила зубы, а когда ныряла в высокие сапоги расчесывала спутанные волосы и думала, что нужно прекращать думать о Волке. Много чести. Но оно все равно думается, зараза! Дома не успела даже выпить кофе, а пока ехала в маршрутке умирала от жажды, потому бегу на всех парах в «Буффи» за лимонной водой. Опрокидываю в себя стакан и прошу еще. Пока жду буфетчицу, стараюсь успокоить сердце, что выскакивает из груди, стягиваю пальто и бросаю его на локоть. Я опаздываю всего на пять минут, ничего не случится, лишь бы «Третий Вокальный» курс не разнес аудиторию. Сегодня мы будем пробовать собрать партии до кучи, потому что ученики – такие ученики, делают все в последний момент, особенно, когда в голове один ветер. До академ сдачи не так далеко, нужно на них немного поднажать. Выбрасываю стакан в урну, вылив в себя еще двести грамм воды, и, вылетев, из кафе, заворачиваю к лестнице. И замираю. Сверху в распахнутой черной куртке, из-под которой выглядывает белоснежная футболка, спускается Игорь. Мышцы крепкого живота и груди играют от его шагов, скулы напрягаются, а вены, вздувшись, оплетают его кисти. Я не могу разорвать наш взгляд. Он какой-то гипнотически-больной, до колючек под коленями и сужения мира до одной точки. Нам не разойтись, разве что мне побежать назад, но я не настолько дикая, потому иду вверх, уронив взгляд на ступеньки. Посередине лестничного пролета, волосы на руках приподнимаются от близости мужчины, что сводит меня с ума, дыхание блокируется немыслимым сердечным взрывом в груди, а я сжимаю перила до скрипа дерева. Вульф молча проходит мимо, но в последний момент, будто случайно, проводит пальцем по локтю, отчего меня прошибает током. Так тонко, быстро, едва дотронувшись, но выдергивает чеку из гранаты моего терпения. Сцепив зубы, вылетаю наверх и не оглядываюсь, но в коридоре на втором этаже оказываюсь прижата к стене. – Ве-е-ера, что ты со мной сделала? – он смотрит в мои глаза отчаянно и почти не держит, только нависает и касается горячими губами лба. – Развяжи этот узел, вылези из-под кожи, булавка. Если я тебе не интересен, просто прогони, – говорит тихо. – Скажи мне: «Пошел вон, Вульф!». Скажи это еще раз! До меня не доходит, как ты можешь говорить, чтобы я отвял, а сама дрожать от малейшего прикосновения! Скажи это, крикни на меня, пошли матом! Я пойму, развернусь и уйду. Я, блять, почти месяц не сплю… Ты же своими глазами мне плоть выедаешь, голосом в самое нутро проникаешь. Пусти меня… пожалуйста… Я не могу ему ответить, потому что – это безумие вот так пылать, смотреть в карамельные горящие глаза и говорить себе, что ничего не чувствую. Хочу его подпустить к себе, но отталкиваю. Гроза стирает большим пальцем сбежавшую по моей щеке слезу и, слизывая ее, закрывает глаза. – Дурею от тебя, Свиридова. Просто дурею… – шепчет и целует мои волосы. – Не молчи, Ве-ра, – стиснув зубы, Игорь отступает, а я приваливаюсь лопатками к стене и запрокидываю голову. – Прости, я не хотел снова давить. Извини, – он разворачивается и, сжав кулаки, идет по коридору. – Почему «Вульф»? – неожиданно для себя бросаю ему вслед и кусаю губу. Ну, кто меня тянул за язык?! Не отвечай, не отвечай. Уходи! Сохрани себе жизнь… Игорь останавливается, но не поворачивается. Спина напряжена, голова опущена, а я слышу только его дыхание: густое и хриплое. И парень не отвечает, будто понимает меня без слов, просто уходит, стремительно утаскивая за собой тяжелые шаги, что отдаются болью в груди. А я остаюсь у стены, как отпечаток, слепок, отзвук… Во мне просто больше нет жизни, потому что нет прошлого страха, нет волшебного крючка, за который я цеплялась последние пять лет. Ведь ради него существовала и не прыгнула с моста, ради этого шла вперед, а теперь… Гроза М выбил из меня все другие эмоции и чувства. Все, кроме одного: желания начать с чистого листа. Глава 14. Вульф Я не знаю, что творилось в моей голове, когда я это сделал. Решил же завязать с личной жизнью да и попытками поверить в чудо. Решил не приближаться к каштанововолосой коротышке с запахом моего поражения, потому что ее парфюм носился за мной повсюду, как будто она приложила ладони к моему рту и запретила дышать чем-то еще. Я втягивал ноздрями персик и ваниль – и задыхался. Какого черта остался в академии работать, сам не понимаю! Нужно было сразу уйти, как только понял, что ничего не светит. Помутнение какое-то. Я ведь только ради булавки и устроился, а она оказалась не того поля ягода. Не моя, не для меня… Сашка прав, я просто лох, не способный увидеть правду. Как было с Ирой, когда все вокруг кричали, что она сука редкостная, а мне хотелось что-то доказать. Доказал? Ну, красавчик, теперь не жалуйся. Но я себя никогда не жалел, страдать не умел, да и вывести меня на слезные эмоции никому еще не удавалось. Даже когда умер отец, я не чувствовал ничего, кроме пустоты. Будто вырвали что-то, и все – полная тишина. Толку плакать и биться головой в стену, когда все кончено? Его не вернешь, да и все мы, рано или поздно, там будем. Бессмертие еще не изобрели. Я не бухаю, когда мне хреново, не иду в разгул, не устраиваю драк (только если ко мне не начинают лезть намеренно), не выхватываю из толпы первых встречных баб и не устраиваю трах-марафон. Я просто сажусь на байк и рассекаю по трассе на сумасшедшей скорости, пока не выдует все до единой подлые колючки из груди. Пока адреналин не застелет глаза бурой мглой, пока не станет легче. Хотя с Верой все как-то не так. После поездки по осенним скользким дорогам, я чувствовал себя еще хуже. Мне хотелось рвать и метать, зажать малышку в темном углу и испробовать сладкий жар снова, но я мягким местом чувствовал, что так нельзя – сделаю только хуже. Ее раны глубже, они очевидно дрожат в холодных радужках, где можно утонуть, и остывают льдом печали на сомкнутых губах, которые мне хотелось трогать. Но я не смел. И не понимал, как достучаться. Ну, не способен я почувствовать, что нужно девушке. Не способен прогнуться под реальность и оказаться таким, какой не есть на самом деле. Пру танком, потому что такой. Давлю, потому что люблю быть сверху. Беру, потому что не люблю поражения. Я не скажу, что сильно пользовался, но обычно харизма меня не подводила, и девушки оказывались у моих ног почти по щелчку пальцев. Только не булавка, и оттого поначалу эта интрижка с устройством в академию преподавателем была просто спортивным интересом, чтобы уложить малую на лопатки, желательно под меня. Бедра часто стало сводить от малейшего воспоминания о ней, яйца звенели, как бешенные колокольчики. Меня это подкашивало и откровенно бесило. Я выталкивал свою тушу в холодную слякотную осень и курил одну за одной сигареты, только бы не слышать в холле запах ее нежно-фруктовых духов. Наверное, я просто никогда не сталкивался с таким отпором и игнором, привык, что меня запоминают, что вьются по первому зову, а малышка с ангельским голосом… можно сказать, ткнула мне в рожу фак и ушла, нежно цокая каблучками по камню. Цок-цок, цок-цок, и глубже гвоздь мне в сердце и крепче болт в штанах. Зараза-булавка! Я просто отброс общества для нее. Не достоин. Где я, а где она? Примерная, тихая, вежливая. Может за себя постоять, работает отлично, всегда на уроках вовремя. Ни с кем не спорится, не замечена в скандалах-интрижках. Да о ней, если и вспоминали, то только с гордостью и блаженной улыбкой на губах. А мне хотелось порвать эти довольные лица, потому что на языке все еще не остыл ее вкус, а между ног все еще фантомно щипало от ее меткого удара. Веру очень хвалили на совещаниях за высокую успеваемость учеников, отчего она смущенно опускала голову и краснела, а мне сыпали одни замечания: за вольность преподавания и работу без плана. Ох, уж эти бумажки и журналы, брр… Уволят к чертям и будут правы. Первую неделю я честно пытался успокоиться и не наломать дров, как советовал Саша (да, я иногда ляпаю лишнее, что поделать, вот такой я дурак, но к брату я прислушался), вторую я продумывал коварный план, как Веру сделать своей, третью мучил тоже самое, потому что на второй я так ничего и не сочинил. А, когда однажды столкнулся с ее холодным взглядом в кабинете ректора, неожиданно понял, что все мои планы до задницы – я ей просто не нужен, не интересен. Пу-сто-е место! Она была ниже, но смотрела свысока, как царевна. Она не двигалась, а меня потряхивало от желания увидеть, как играют сильные мышцы ее ног, когда она идет. Она молчала, а мне хотелось, чтобы говорила или пела. Звонко, бархатно, до мурашек по коже. Чтобы эти сладкие губы и податливый ротик открывались и пускали меня. Ох, ё… Какого хрена она тогда отвечала возле подвала? Я не врубаюсь. Не вру-ба-юсь. Брат на следующий день после нашего скандала слушал мое раскаяние и, сложив на груди руки, самодовольно кивал. А потом мягко заулыбался и отправил меня работать, мол, так я быстрее забудусь и найду другую доминанту. Да хрена с два! И я, как примерный пацан, пошел играть с «кривыми пальцами» этюды и «Виноградную косточку в теплую землю зарою». Ради чего я терпел этих студенток? Зачем заигрывал? Они все такие скучные, до пелены перед глазами. Были среди них способные, чего таить, но у меня мозг совсем не настраивался делать из алмазов бриллианты. Мне бы свой драгоценный камень огранить, не то, чтобы еще за чужие браться. А потом эта встреча с Верой на лестнице. Шок. Просто галлон кипящей воды мне на голову. Я не удержался. Нет, камертон мне в ухо, я сорвался. Натурально и бесповоротно. Она вздрогнула от невесомого прикосновения. Это было так очевидно, что я секунду втягивал воздух через нос и только потом сиганул по ступенькам и перехватил малявку-булавку в коридоре. Я просто нуждался в тактильном ощущении ее тела, потому что вертлявые и потные ночи меня задолбали, эротические сны и передергивание в кулак – тоже. Я просто чувствовал, что качусь по наклонной со скоростью света, и легче не становится. Глотал, жрал ее невидимую дрожь, хватая плотный воздух губами, ловил пальцами яркие искры, что пролетели между нами, как улетающие в пропасть звуки. Стоял рядом и просто нес полный бред, но оно само… Да, месяц назад я наорал на брата и свалил из класса с твердой уверенностью, что завоюю булавку, но… пока доехал до репбазы, пока рвал пальцы о струны, осознал, что не хочу снова в это болото под названием «Личная жизнь». Я даже написал заявление об уходе, даже понес его ректору, но случайно заметил Веру среди студентов инструментального курса и меня, как пластик, поплавило. Бумажка отправилась в урну, а я стал просто ждать. Хрен его знает что, но готов был набраться терпения. Должен же хоть попытаться? Глава 15. Вульф И месяц я пытался. Тупо пытался не замечать и не думать о ней, но это же до пиздеца сложно, когда маленькая Каштанка на каждой перемене мелькает возле моего кабинета длинной серой юбкой, когда натянутой спины девушки, будто невзначай касается старпер-народник. Я ему чуть рыло не начистил прямо в столовой, благо его женушка тоже прилепилась к Вере и что-то ворковала с другой стороны. После встречи на лестнице работа идет к чертям собачьим. Я два часа мерзну на улице и не могу успокоиться. До тошноты и горечи во рту курю-курю-курю, пока не комкаю пустую пачку и не начинаю «стрелять» сигареты у прохожих студентов. Не могу уехать, но и зайти в академию тоже. Она меня траванула, зараза. Я какой-то зависимый от нее, знать не знаю, какой она человек, а в голове только Вера Свиридова. Бляха-погремуха, так не бывает. Со мной так не бывает! Когда она выходит на порог в темно-серой курточке, ботиночках на низком каблуке, что выглядывают из-под длинной юбки, я делаю шаг вперед, а малышка застывает, сжимает ручку сумочки и испуганно моргает. Всматриваясь в серые глаза, я отступаю, всего на шаг, а потом осторожно подхожу ближе. Я боюсь, что она, как севший на плечо мотылек, упорхнет от неловкого движения, потому даже не дышу, когда встаю рядом. – Ве-ра… я только косячу, – роняю голову и смотрю на носки своих затертых кроссовок, прячу вспотевшие руки в карманы. Плечи сводит от холода, а губы подрагивают от переживаний. Я как подросток горю и волнуюсь. – Д-д-а, скажи уже, булавка, чего тянуть? – гляжу исподлобья, а она не мигает, не дышит. – Простые два-три слова, н-н-не бойся. Я просто исчезну и никогда больше к тебе не подойду. Не буду умолять дать мне шанс, я умоляю выползти из моей головы, – тычу пальцем в висок и чувствую себя полным придурком, потому что она молчит и давит ручки сумки до белых косточек. Тянусь неосознанно, чтобы притронуться, потому что нуждаюсь в этом, а когда девушка нервно уворачивается, сжимаю кулаки и еще отступаю. – Из-з-вини. – Ты замерз, – вдруг говорит она. Тихо, но без злобы. Я только сейчас понимаю, что дрожу и цокаю зубами. – Поф-ф-фиг… – Выпьем кофе с булочками в кафешке? – девушка показывает в сторону, а я не верю своим ушам. Это шанс? Капитуляция? Последний ужин перед казнью? Что это? – А то околеешь, меня Гроза старший потом обвинит, что я тебя… – она не договаривает, сглатывает тяжело и сильнее сдавливает ремни сумки, до резкого скрипа кожи. Я заканчиваю за нее: – Загубила? Кивает, ресницы взлетают и, подрагивая, прячут сталистые радужки. А я смеюсь. Сдавленно и обреченно. – Да Сашка готов был меня по стенке размазать за выходки. Ему не будет жалко, поверь. И, это… – я подрагиваю немного от колючего октябрьского ветра, и веду носком кроссовки по кругу, вспахивая землю на обочине, смотрю вниз, чтобы не сорваться и не начать снова давить на девушку своей принципиальностью. Пользоваться харизмой: на ней это не работает. Все-таки договариваю: – Прости за… – Да хватит, не извиняйся, – она грозно отсекает и хмурится. Ведет ладонью по волосам, туго стянутым в низкий хвост. – Я просто не ожидала, что ты такой настырный окажешься. – Это плохо? – поднимаю голову и ловлю ее изучающий взгляд. Хотя она его тут же разрывает и отрешенно смотрит через мое плечо, будто я ей мешаю лицезреть красоты города. Вера пожимает крошечным плечом и, обходя меня по дуге, спокойно идет вниз по проспекту. Не зовет, не приглашает, потому что знает, что поплетусь следом, как верная собачонка. У меня не возникает мысли рассматривать округлую задницу, что прячется под серой тканью юбки, хотя она у нее сумасшедше упругая. На вид. Под пальцам вечный ток от желания попробовать на самом деле, но я стряхиваю пальцы и сжимаю кулак, чтобы прогнать навязчивые мысли. У меня не поднимется рука ущипнуть ее, потому что боюсь. Боюсь, что профукаю последний шанс. Пусть Вера и не говорит об этом открыто, но дает его мне. Или хочет убедиться, что я на самом деле конченый придурок и идиот, и уж конкретно меня послать на три веселых буквы. Я оказываюсь в позиции меньшего, а она, словно великая госпожа, идет впереди и тянет меня за ремешок. И как же теперь понимаю женщин, которых динамил, подшучивал над их чувствами, откровенно говоря, вытирал ноги о некоторых. Вот и расплата: игнор от той, с кем хотелось бы связать свою жизнь. Глава 16. Звезда Игорь нервничает. Заметно нервничает и не пытается скрыть это. Я иду к двери кафе, оставляя его за спиной, а сама осознаю, что творю глупость. Даю ему надежду. Бесполезную надежду, которой не суждено исполниться. Но нам нужно поговорить, иначе он не успокоится. И мне нужно увидеть его другим, не таким, как я насочиняла в голове, пока мучилась этот месяц. Хочу разрушить образ милого и назойливого красавчика, способного поцелуем свести с ума. У него должны быть недостатки, которые перевесят мою внутреннюю неосознанную симпатию. Тянусь к ручке, но парень перехватывает ее и открывает первым. Легкое прикосновение к ладони вызывает заметную дрожь, волосы снова приподнимаются, как на лестнице, кожа покрывается пупырышками: приходится извернуться и поспешить вперед. – А если бы я не вышла? – спрашиваю, будто озвучиваю мысли вслух, нахожу взглядом столик в уютном углу и осторожно кладу на сиденье куртку и сумку. Чувствую, как он наблюдает, как гладит по лицу теплым взглядом. Вскидываю голову, показывая, что не робкого десятка, и млеть под его разглядываниями не буду, но почти тушуюсь от наката эмоций – он просто раздевает меня глазами, выворачивает наизнанку. – Я… – Игорь прикусывает щеку изнутри и немного наклоняет голову. – Да ничего… Свалил бы домой, – он сильно ежится, но курточку снимает и, небрежно бросая ее на второе сидение, остается в белоснежной футболке, что обтягивает его мускулистое тело. Стараюсь незаметно сглотнуть вязкую слюну, но глаз не могу отвести: он просто идеально сложен, даже строгая борода ему идет, потому давлю желание к ней прикоснуться и почувствовать пальцами мягкость. Нет, мне хватит щекотки его усов во время поцелуя, что даже через месяц горит на моих губах. Гроза расправляет крупные плечи и трет озябшие ладони, но медлит садиться. Будто ждет моего разрешения. – А теперь на чистоту, Игорь. Что тебе от меня нужно? – все-таки отворачиваюсь, не выдерживая его прямой взгляд, разглядываю лампочки на боковой стене, мне не нужно смотреть на парня, чтобы знать, что он не сводит с меня глаз. Гроза присаживается, ерзает на месте, хлопает ладонями по столу, не сильно, но ритмично, а затем выдает: – Влюбился. Приподнимаю голову и выгибаю бровь. – Эти сказки можешь оставить для девочек-студенток. Думаешь, что я сегодня родилась? Такие ловеласы не влюбляются с одного взгляда. – С одной песни. Я влюбился в голос, – дополняет он ответ и, пожимая плечами, будто сказал что-то невероятно очевидное, встает сделать заказ. Он, правда, именно так и сказал? Я сижу по диагонали от кассы и наблюдаю за крупной фигурой младшего Грозы. Движения рук уверенные, шаги точные, неспешные, улыбка открытая, а взгляд обезоруживающий. Игорь легко шутит с молоденькой продавщицей, подмигивает уборщице и даже помогает посетительнице с пышным золотым хвостом на голове передвинуть стул, чтобы она могла разместить большую дорожную сумку поближе к своему месту. Он всегда такой или передо мной красуется? И, когда Игорь несет полный поднос еды в мою сторону, его улыбка, что он дарил другим людям, стремительно гаснет и превращается в коварную ухмылку. Или она довольная? Собираюсь выпить только чай и есть не собираюсь. Зря я это придумала, нужно было на улице с ним поговорить. Не ожидала, что парень голоден, а смотреть, как он ест, не хочу. Мне хватит того, что я украдкой выхватывала в «Буффи», а потом все это прокручивалось во сне в гипертрофированных образах. – Чай с лимоном и булочка со сгущенкой, – говорит Игорь и выкладывает передо мной тарелку с тушеной картошкой и куриной отбивной. – Если это чай, то я дикобраз, – усмехаюсь с натяжкой и немного отодвигаю от себя еду. – Нет. Ты не похожа на дикобраза. Скорее, я могу претендовать на это звание, а тебе после рабочего дня нужно поесть, – и настойчиво толкает тарелку ко мне, а затем выставляет пиалу. – И салат. Греческий. Мой любимый. – А вдруг я его не люблю? – прищуриваюсь. Чтобы снова отодвинуть тарелку, мне придется коснуться его руки, потому я сдаюсь и убираю ладони под стол. – Ну-у-у, – Гроза М садится на свое место и ставит возле себя еще одну тарелку с картошкой. – Тогда я буду рад тебя спасти и съем его сам, а ты сделаешь для меня кое-что, – прямой, как двери, простой, как дважды-два. – Коварно, – беру вилку и отламываю кусочек сочного гарнира. – И что же это? И слышу быстрый ответ: – Споешь со мной. От удивления цокаю по посуде и поднимаю глаза. – Не слишком ли много для первого свидания? Вот же ляпнула… Но исправиться мне мешает официантка. Она приносит чай и на широком блюде две булочки, обильно присыпанные пудрой. – Спасибо, – улыбается ей Игорь, а я стараюсь держать морду кирпичом и не краснеть от неоправданной ревности. Игорь отгрызает приличный кусок жареного мяса и с набитым ртом добивает своей прямотой: – Тохда меняю пешню на почелуй. – Ладно, салат так салат, – все-таки начинаю есть, потому что противостоять ему очень трудно. Похрускиваю огурчиками и наслаждаюсь изысканным сочетанием оливок и твердого сыра. Обожаю греческий, и Игорь это понимает – все читается в его темно-карамельном взгляде. – Обманщица, – довольно усмехается и быстро расчленяет ножом отбивную. – А ты лизун и репейник. – Лопухом и привидением меня еще не обзывали, но тебе можно, – Игорь справляется с обедом очень быстро. Стучит по тарелке вилкой и активно пережевывает, изредка приплямкивая и постанывая от удовольствия. Я на миг замираю, когда он с наслаждением облизывает кончики пальцев от горчичного соуса и не морщится от остроты. Мне хочется сбежать, потому что он слишком хорош. – Зачем ты хоть в академию работать пошел? Он выравнивается, будто невзначай толкает мои ноги под столом, а потом отставляет пустую тарелку в сторону и подбирается к булочке с чаем. – Чтобы видеть тебя чаще, – отвечает Игорь честно, осторожно потягивая горячий напиток. Когда кусает булку, измазывает нос в пудру, и теперь еще больше напоминает большого, но очень симпатичного ребенка. – Ты зря не ешь, – показывает на стол, – там обеда хватит не только на поцелуй и песню, – подмигивает мне и тихо чихает в кулак, стряхивая белую сладкую пыльцу. Вот, – смеется он открыто, – правда. – Игорь, что в словах «у тебя нет шансов» не понятно? – получается даже злее, чем я хотела, но пусть не расслабляется. Он прыскает, прикрывая губы краем ладони, и перебивает меня поднятым указательным пальцем. – Заметь, ты сказала это месяц назад, а сейчас промолчала. Так что – не считается. – Ты невыносимо упертый. И что мне с тобой делать? – Эм… – он коварно улыбается и играет бровью. – Есть у меня идея, но боюсь, что ты мне глаза выцарапаешь. – Озабоченный, – фыркаю и нападаю на отбивную. Какая же она вкусная, а картошечка – нежная и сочная. Я так готовить не умею. Привыкла на хлебе с водой жить, потому что все деньги уходили на лечение Марины Леоновны. – Я вообще-то не это имел в виду, но раз уж ты так хочешь… Глава 17. Звезда Знаю, что должна его гнать, должна игнорировать нелепые шуточки, злиться на навязчивость… а не могу – мне так легко с ним, тянет к нему, кожу хочется содрать, чтобы не ощущать близость так остро. Искушают запахи, тембр голоса, поражает цвет волос – темный грифель – и глаз – золотисто-кирпичный с крапинками цикория. Сильное тело, будто его лепил гениальный скульптор. Гроза М среди людей, как кит в океане – он чувствует превосходство перед мелкими рыбешками и ведет себя подобающе властному главарю. Игорь – настоящий хищник, и от его наклона головы, формы стрижки, острых колючек волос на челке, набухших на шее сосудов, выраженного кадыка и перевитых венами рук у меня темнеет в глазах. Наверное, все потому, что у меня давно никого не было. Тяжело выдыхаю и прячу загнанный взгляд: я начинаю капитулировать перед ним, а этого нельзя допустить. Не хочу, не стану, доводить наше общение до постели, свалилось же счастье на мою голову. Как его от себя отлепить? Когда минута молчания затягивается, Гроза шумно выдыхает, а затем подается вперед, чтобы что-то сказать, но его перебивает мобильный мерзким и коротким «тилик». Игорь сначала сомневается, будто не может решить, отвечать или нет, но все-таки вытягивает из кармана телефон и включает экран. На бледном лице появляется маска ярости, мобилка летит на стол, заранее повернутая стеклом вниз, а затем Вульф сцепляет перед собой пальцы и опускает голову на замок. – Тебя тоже прошлое мучает? – говорит он глухо. – Душит, как удав, – отвечаю. Не могу я ему врать, хотя бы иносказательно, но нуждаюсь в правде. – Как же я тебя понимаю, – он смотрит в глаза и ни грамма не улыбается: всю веселость, будто утащило в неоткрытое сообщение. Покачивая головой, хочу взять булочку, мне нужно отвлечься, я плыву под его горячим взглядом, и сталкиваюсь с теплыми пальцами. Не успеваю одернуться, Игорь резко тянет на себя и, переворачивая руку ладонью вверх, накрывает своей. – Сомневаюсь… что понимаешь, – выдыхаю, сдерживая дрожь, но пальцы все равно вздрагивают, а губы приоткрываются, выпуская неосторожный стон. – Мне не нужно лезть в твое прошлое, чтобы знать тебя в будущем, Вера. У каждого есть раны, даже если их незаметно с первого взгляда, но, скажи мне честно… – он ведет пальцами по ладони, сбивая дыхание и лишая меня способности оттолкнуть его, пока не поздно. – Скажи, булавка, ты избегаешь меня из-за прошлого или я просто тебе не интересен? Вместо ответа прикрываю глаза, мысли кружатся вокруг ладони, на которой отпечатываются его прикосновения. Эти шрамы мне никогда не убрать. Наверное, нужно быть сильной: встать и уйти из его жизни раз и навсегда. Все было бы легче, если бы не было так сложно. – Ве-ра… – шепчет Гроза и сильнее сжимает мою ладонь, переплетает наши пальцы, – ответь, прошу тебя. Это для меня важно. – И-и-игорь… – Так первое или второе? – настаивает он. Вгрызаюсь в губу, чтобы снова не сказать то, что не нужно. Я безоружна перед ним и будто стою на краю пропасти и решаю упасть спиной вперед или лицом. Все равно вниз. Все равно спасения нет. – Потому что, если ты скажешь второе, – говорит Игорь, не отпуская меня, – я никогда не поверю, – и, придерживая мою ладонь в своей, будто в лодке, ведет указательным пальцем по линии судьбы. – Ве-ра. Ве-е-ера-а-а… Какое имя необычное. – А почему Вульф? – перевожу стрелки в попытке увести тему в другое русло. – Э-э-э, нет, – он наклоняется и целует сухими губами меня туда, где только что касался пальцем, я резко, хотя это стоит мне больших усилий, убираю руку, потому что и у меня есть грань. – Это перебор, Игорь, – понижаю голос и смотрю исподлобья. – Да, – он поднимает руки «сдаюсь», – я как всегда неисправим. Извини, не удержался, – и снова эта довольная улыбочка. Да он играет со мной! – Ответишь, почему тебя так называют? – все еще пытаюсь перевести тему. Он крадет у меня булку и откусывает кусочек, затем, как хомячок, бурчит: – Нэ скажу. А то так нечестно: тебе все можно знать, а мне фиг? Хотя на мой вопрос уже можно не отвечать, – он отклоняется на спинку и, забрасывая ногу на ногу, растягивает длинные руки по спинке кресла. Я пью чай и стараюсь не измазаться в пудру, чтобы не выглядеть смешно, пытаюсь найти хоть малейший повод не симпатизировать ему, а его нет. И спрашивать, почему не нужно отвечать, я не стану – это очевидно… – У тебя все ответы в глубине глаз, – будто читает мои мысли, припечатывает откровенностью Игорь. – И ты будешь со мной. Ты уже дала согласие, просто еще не свыклась с мыслью. Глава 18. Вульф Всю неделю я стараюсь не напирать, не надоедать, хотя меня ломает от желания на нее смотреть, а еще больше трогать. Словно один взгляд на Веру наполняет меня жизненно-необходимым воздухом, словно маленькое прикосновение лечит изнутри прошлые раны. Я днями, как неприкаянный, петляю коридорами и обязательно прихожу к ее двери. Украдкой слушаю, как булавка занимается с ученицами. Эти крупицы выловленного в шуме академии вкусного голоса совсем не то, что мне хочется, но я боюсь испугать девушку снова. Боюсь случайно надавить на то, на что давить нельзя. Потому что эти выдергивания рук и отступления, когда пытаюсь приблизиться, а еще ужас в стальных глазах – это нечто такое, с чем я тягаться пока не могу. Я должен понять, что именно оставило на ее сердце такие шрамы. – Александр Олегович, можно вас на минутку? – вкрадчиво зову брата, приоткрыв дверь его кабинета. Идет лента, но мне очень нужно спросить. – А ты чего гуляешь? – Санька выходит в коридор и подает мне руку, пожимает крепко, будто старается удержать меня здесь, в реальности. Да, я давно уже улетел в мир грез, не старайся, брат, меня спасти… Говорю бодро: – Морозова прогуляла, а Плахотник болеет уже три дня, так что я сегодня – вольная птица, – чуть наклоняюсь и говорю тише: – Ты узнал то, что я просил? Саша кивает быстро-быстро и прикрывает плотней дверь в класс, откуда, как сбежавшее из кастрюли тесто, ползет жуткий галдеж. – Данька просил заехать завтра, но у меня подготовки к сдачам. Сам сможешь? – Конечно, говори адрес. Быстро записываю данные в мобильный и прячу его в карман, на секунду вспоминаю, какая навязчивая тварь моя бывшая. Даже блок ее номера не помешал ей насрать в самый неподходящий момент. «Это важно! Игорь, помоги! Мне больше не к кому обратиться. Ирина Е.» – решила на чувстве жалости поиграть? Да хрена с два я пальцем пошевелю ради этой козы. Когда брат собирается уйти, я ему с улыбкой выдаю: – Настюху видел в оркестровой. Ты ее отпустил на занятия? – Что? Вот же, маленький слоник, – смеется старший. – Она хотела на второй день после роддома на уроки поехать, не то, что некоторые прогульщики, – и Саша бросает смешливый взгляд в кабинет. – Ага, она только твои уроки динамила, – подначиваю, а сам отхожу немного, чтобы брат в шутку не хлопнул меня по плечу. – А малые где? – обожаю детей, хотя они меня любят только, как извозчика. Вечно со спины не сползают, пока я не покатаю их по периметру отцовской усадьбы. Хорошо хоть Лиза и Ева, любимые племяшки, уже настолько большие, что стесняются ко мне приставать, но зато сейчас прибавление – маленькая Аля – новый пассажир моих гостеприимных плеч. – Наверное, дедушка с бабушкой забрали, – пожимает плечами Саша и собирается открыть дверь. – Им после свадьбы скучно, а Насте немного легче. Ты бы слышал, как она поет колыбельные… – Елки-маталки, я начинаю вам завидовать, – подхватываю рюкзак с пола и машу брату «пока». – Игорь, – зовет меня Саша. Я оборачиваюсь и встречаюсь с его одобряющей улыбкой. – Ты молодец. Все получится, просто будь с ней деликатнее. – Я стараюсь, но это сложно… Все, мне пора! – и я убегаю, пока брат не расщедрился на томик советов. Наша мама и Настин отец расписались после стольких лет разлуки. Это было немного странно, потому что никто не думал, что они много лет любят друг друга. Да, жизнь слишком коротка, чтобы оставлять на завтра самое важное. Да, и мое важное зовет меня снова в боковой от подвала коридор, где Вера занимается вокалом со своими студентами. Я прижимаюсь лопатками к холодной стене и скрещиваю перед собой ноги и руки, когда из класса походкой от бедра выходит Якина. – Иго-о-орь Оле-е-егович! – хлопает она накрашенными глазами и пытается меня чуть ли не облапать. Вот же наглая! Уворачиваюсь, как от змеюки. – Ты опаздываешь, – серьезно выдаю я. – Тебя кто-то в холле ждет. Высокий красавец с букетом, – и подмигиваю ей. – Правда? – она скачет прочь, вильнув косой, а я иду к своей булавке. Хочу ее слышать, вдыхать запах. Блин, это так невыносимо – видеть Веру каждый день, но не прикасаться, якобы не претендовать на большее. Но я помнил обещание: она вырвала его из меня на выходе из кафе… – Ты не трогаешь меня, не цепляешься, не давишь своей харизмой, не зажимаешь на лестнице, и я, может быть, дам тебе шанс. Обещай! Или я просто больше не стану с тобой общаться. – Это ведь сложно, Вера, – прячу руки в карманы брюк и зыркаю через плечо на вечерний проспект. – Это все равно что гитаристу пальцы отрубить. Не издевайся, булавка. Я же нравлюсь тебе, нравлюсь… Нравлюсь? – тянусь, чтобы коснуться румяной щеки, но девушка блокируется локтем. – Я серьезно. Ты вынуждаешь меня развернуться и уйти. – Зачем такие сложности, малышка? Это же очевидно: мы друг другу подходим. Зачем терять время на всякие букетно-конфетные периоды? – Игорь! Обещай! – она сводит брови, ветер подхватывает локоны стянутых в хвост волос и выбрасывает их вперед. – Или я просто развернусь, и ты больше меня не увидишь. Хочется зарычать, но я сцепляю зубы и тру ладонью бороду. – Это ведь нелепый шантаж, игра на чувствах. Жестоко, малявка, – я не хочу сдаваться, потому что не понимаю причин вот такого поведения. Я как первооткрыватель – иду на ощупь. – Прощай, Гроза, – Вера неожиданно разворачивается и собирается уйти. Я ее осторожно беру за локоть, но тут же отступаю, когда она показывает яростным взглядом «отпусти». – Я обещаю, обещаю! – приподнимаю обе ладони вверх. – Но с условием. Ты споешь со мной. Всего один раз. Просто в классе, без зрителей, без подготовки, что-то известное. Пожалуйста, – руки сами складываются в молитвенном жесте, – ну, оставь мне хоть что-то… Она стискивает ремни на сумке и, кусая губы, смотрит украдкой по сторонам. Будто ищет кого-то, а потом отступает в тень фонаря, чтобы оказаться незаметной. – Вера, это ведь ни к чему не обязывает. Просто песня. Одна песня. Я сыграю, а ты споешь. И сейчас в крошечном классе она сидит у стола, наклонив голову над журналом, а я жалею, что дал слово не подходить. У меня просто натуральная ломка по ней. – Игорь, – она незаметно вздрагивает, – и показывает на дверь, – я занята. – Я на несколько минут, – присаживаюсь на нагретый задницей Якиной стул. – Просто посижу тут. Можно? – Ты мне мешаешь, – ругается Вера, но я замечаю, как кусает губы и как теребит в пальцах ручку. – Тогда спой со мной, и я уйду, – поворачиваюсь к пианино и разворачиваю красивый перебор ля-минор. Она бросает ручку на стол и резко выдыхает. – Ты же не отстанешь? Да? – Совершенно верно, – довольно улыбаюсь, но не оборачиваюсь, играю дальше – просто импровиз, просто набор звуков и ритмов. Я не очень способный пианист, для меня гитара – продолжение рук, а клавишные так – для разнообразия. Кожей чувствую, как Вера встает и присаживается на окно. – Ладно, – сдается булавка. – Что петь? Глава 19. Звезда – А что тебе хочется? – спрашивает Игорь и ловко выплясывает пальцами по клавишам. Я привстаю и заглядываю через его плечо, но все равно держу руки сплетенными на груди. Этот сорвиголова очень непредсказуем и умеет больше, чем делает вид. Но лишь бы держался подальше, у меня от него сыпь мурашек по коже. Особенно от воспоминаний о старом поцелуе, а когда он близко, и мне приходится вдыхать стойкий запах бергамота и легкого дыма, я превращаюсь из глупого испуганного ежика в пушок. Знаю, как подобные властные мужчины умеют давить одной рукой таких, как я. Думала, что переросла, оставила все в прошлом, но оно само лезет в мою жизнь без спроса, а я ничего не могу поделать. И сбежать не получается, и подпустить Игоря не в силах.

Конец ознакомительного фрагмента.