То есть, понимай, жива Татьяна-Катерина. Если только, хлопнув её, не оставили свет включенным. А в самом деле, чего убийцам его выключать? Сделали свое дело - и смылись.

Но так ли, иначе, а вряд ли я сейчас на кого нарвусь. Все или уже совершилось или позже начнется, вся заварушка эта.

Но осторожничать все равно не мешает.

Я калитку отворил и тихо в неё проскользнул. Нигде в ответ ничего не шелохнулось, веточки не дрогнуло. Я - на цыпочках, значит, к дому пошел, остановился перед самой верандой, подняться, думаю, на веранду и дверь входную толкнуть, или нет. В конце концов, подниматься не стал, решил сперва вокруг дома обойти. Может, если здесь что произошло, следы какие увижу.

Вот я и обошел дом с левой стороны, по заросшим клумбам пытаюсь глазом прикидывать, в бледном этом свете звезд и луны, и так дошел до того места, с задней стороны, где прямо в окна кусты сирени ломятся. А в наших краях, сирень, она поздно зацветает и долго цветет, однако и у нас почти отцвела, но тут и там ещё есть цветочки, и запах в ночи держится, ощущаемый, когда совсем близко к кустам подойдешь.

Вот я в этом запахе и замешкался. Принюхиваюсь, и при этом на окна поглядываю. Интересно, прикинул, не стоит ли через окно в дом залезть? Заперты они все, наверно, но хоть одно да поддастся, если...

Только додумать свою мысль я не успел. Будто в голове у меня бомба разорвалась, и боль весь позвоночник проткнула, от самых шейных позвонков и вниз - и все, и вырубился я.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Пришел я в себя в доме, в старом кресле большой комнаты в задней стороне дома, почти по его середке - в той комнате, которую ещё со времен Степана Никаноровича помнил. Правее она той комнаты, в которой я тело "таджички" на стол сгружал, и чуть вглубь от той, где я лупу искал и всю эту парфюмерию увидел.

Ничего сидел я, не связанный, и руки на подлокотниках лежат. Свет горел слабенький, одна только сорокаваттная лампочка в настенном светильнике на всю комнату, но меня и этот свет ослепил в первый секунд, при больном-то затылке. Ведь когда голова не того, то любой лишний свет в неё будто штопором ввинчивается.

А потом я запах дорогого душистого табака уловил, тонкий этот ароматец, и начал понемногу въезжать, что к чему.

В общем, из-под съезжающихся век разглядел я эту Татьяну-Катерину. Сидела она, аккуратно пепел в древнюю металлическую пепельницу с восточным узором стряхивая, и внимательно наблюдала, когда я очухаюсь. Увидела, что очухался, и улыбнулась.

– С добрым утром, Яков Михалыч... Или можно тебя дядей Яковом называть?

– Можно, - ответил я, - почему нельзя?
– а как заговорил, у меня от одного шевеления челюсти и от дрожи слов, через горло и язык проскакивающих, так в голове отдачей стрельнуло, что всех святых выноси. А разве утро уже?

– Полчетвертого. Новый день начался и к рассвету близится, так что утро, конечно... А чего ж ты, такой дурной, вокруг дома в темноте шастаешь? Ведь я только в последнюю секунду разглядела, что ты - это ты. Еле успела удар смягчить, а то бы сейчас закапывать пришлось тебя, дядя Яков, и это уже не твоя бы шабашка была, а чья-то другая.

А я-то сидел, соображал, что бы такое мне разумное сказать, и вот при слове "шабашка" будто всколыхнулось во мне что-то.

– Так вот, - сказал я.
– В шабашке-то все и дело. Я ж обещал сегодня у вас пошабашить, - хоть она меня и "дядей Яковом" называть стала, я у меня язык все равно не поворачивался с ней на "ты" перейти, как это у нас в деревне принято, - да всякие катавасии ненужные вышли. А как очнулся недавно, после баньки и всего, что с банькой связано, так припомнил вдруг, вот и поперся, с дурной головы не удержав, который теперь час и какая такая может быть шабашка посреди ночи.

– Неужто ты успел пропить все, что вчера получил?

– Не пропил, - вздохнул я.
– Жена отобрала.

– А душа горит, так?

– Ну... не то, чтобы очень. Я ж объясняю, что, как я проснулся, так будто на автопилоте стартовал. Чувство неисполненного долга, что ль, проснулось. А оно как проснется, так день с ночью и утро с днем смешаешь запросто.

– А чего ж ты вокруг дома бродил?

– Да увидел, что тихо все, заперто, вот и искал, где сподручней в окно постучать.

– Доискался, на свою голову...
– она сигарету погасила и поглядела мне прямо в глаза.
– А что у вас за бедлам произошел? Почему тебя с сыном в милицию забирали?

Я невольно поежился. Потом ответил.

– Из-за трупа.

А что ещё я ответить мог?

– Из-за какого такого трупа?

– Генку Шиндаря... Да я вам о нем рассказывал, хахаль он был этой "таджички"... кто-то удавил его, а труп в нашем огороде зарыл, в самом дальнем углу, за компостной кучей.

– "Кто-то", говоришь? "Зарыл", говоришь?
– она усмехнулась.
– А ты совсем ни при чем?

– Совсем, - кивнул я.
– Ни при чем.

– А почему это милиция вашим огородом заинтересовалась?