Очередной вираж, штопор, обрыв, трамплин, перелом – как угодно… Но ноет сердце не из-за крутой перемены, а, как ни странно, из-за бессилия переменить что-то, отломить, отбросить, очиститься. Слишком много долгов, невыполненных обязательств, примет полной или почти полной несостоятельности переполняют моё сознание, посылая импульсы в только что оставленную жизнь.

Эти импульсы-мыслишки как удивительно липкая паутина: чем больше от них отмахиваешься, вырываешься, пытаешься обмануть – приседая, прыгая, падая, прикидываясь ничего не замечающим – тем сильнее они обволакивают, нарастают, душат.

10 марта

Итак, произошло то, во что я и не верил уже, точнее – во что устал верить, как устаёшь верить в мечту, когда вдруг осознаёшь, что неспроста на пути к её достижению встаёт что-то уж больно много непреодолимых препятствий.

Неужели я всё же преодолел тот страшный год, который с садистской издёвкой затоптал, казалось бы, до того скотского состояния, из которого и выхода-то уже не положено. Но, оказывается, преодолел, на самом излёте сил, но выскочил из мёртвой зоны.

И вот я в Луанде.

Я не верил в это, даже когда уже появилась внизу сильно гористая саванна цвета хаки, пальмы, какие-то очень прозаические многочисленные баобабы, милый сердцу ещё по Кубе краснозём полей и дорог, океан, спокойный, как Путяевские пруды, трущобы пригородов и чёрные фигурки людей иной расы. Не верил, потому что самолёт мог ещё неудачно приземлиться или по каким-нибудь фантастическим причинам ему не позволили бы сесть, или меня ждал бы в аэропорту какой-нибудь серый человек с папкой и мёртвыми глазами, который бы тихо произнёс мою фамилию, и стало бы ясно, что всему конец.

Но самолёт сел, и встречали нас люди с нормальными озабоченными глазами, и окружающие меня соотечественники дружно и обильно потели всеми своими дебелыми, студенистыми зимними телами. Все советские, не сговариваясь, сбились в отдельную очередь на санитарный и паспортный контроль. Иностранцы говорливой разноцветной тоненькой струйкой протекали мимо невероятно чёрного пограничника в камуфлированной форме FAPLA, с невероятно ответственным видом отстукивающим печати в их паспортах. Эти обнажённые смуглые плечи, лёгкие майки, яркие платья, раскрепощённый смех представляли явный контраст с потной костюмно-галстучно-мокрорубашечной плотной, поругивающейся толпой, толкающейся около пограничной стойки плечами и разгорячёнными боками.

13 марта

Режущий наотмашь по глазам свет, особенно неожиданный после сумрака аэропорта. Никакого досмотра, и даже квитки на багаж не взяли. Бери свои вещи или чужие, составленные около сломавшейся багажной ленты, и иди себе.

15 марта

На улице прямо под ноги бросается стайка чернущих ребятишек и, жалостливыми голосами приговаривая, что «мамы нет, папы нет», выпрашивают что-нибудь поесть. Сердобольные русские дяди начинают рыскать по сумкам и раздавать всякую съедобную мелочь, производя этим жуткую суету среди чёрных ангелочков, возбуждая среди них отнюдь не гуманные страсти. Начинаются мелкие стычки, которые тотчас же забываются, как только появляется новый кусок, чтобы потом вспыхнуть с новой силой.

В Луанде с продуктами туго, но и работать местное население совсем не желает. Трудно представить время, когда закончится, наконец, война, не на что будет списывать лень и ничегонеделание. Придумают ещё какую-нибудь причину лишь бы не работать.

Город удивительно грязен. И если обшарпанность в прошлом красивых домов можно объяснить недостатком материалов для ремонта, а землю на проезжей части – тропическими ливнями, то свалки на улицах и заметный слой консервных банок, бумаги, целлофановых пакетов и другой городской грязи можно объяснить лишь полным равнодушием анголан к месту, в котором они живут. Понятна поэтому и непосредственность, с которой они справляют любую свою нужду прямо на улицах.

17 марта

Миссия наша расположена в неплохом месте. Она занимает целиком верхушку небольшого холма. Подойдёшь к парапету, и – ощущение, что стоишь на крепостной стене: до ближайших коттеджей метров 200, овраг с землёй кирпичного цвета. С двух сторон овраги, а прямо – океан. Вид хороший, а главное, продувается вся территория миссии. А вообще тесновато. От ворот в город до столовой, ограничивающей миссию со стороны океана, идёт аллея с манговыми деревьями и акациями, длиной метров 150. Слева и справа одно- и двухэтажные домики. Справа, на нижней террасе, небольшой сад с банановыми пальмами и тонкими стволами папайи, там же волейбольная площадка. Вот и всё. Если учесть, что выход в город запрещён, то территория эта до тоски тесная. Два шага – клуб, нищая библиотека, три шага – столовая, на втором этаже моего коттеджа – телевизор. Больше передвигаться некуда.

Когда ложишься на кровать, просто всем телом и мозгом чувствуешь беспрерывный волнообразный гул и вибрацию. Это кондиционеры всех комнат дома, вошедшие в резонанс. Наверное, людей с плохими нервами это потихоньку могло бы свести с ума. Да и на нас, молодых, это наверняка как-нибудь влияет. Открываешь дверь комнаты, как будто пробиваешь бочку – гул выходит. Закрываешь – и ощущение, что ты в каюте 3-го класса около машинного отделения большого корабля.

В столовой из-за стола отличная панорама через стеклянные занавеси: океан, пальмы, виллы и башни Луанды невдалеке, солнце и продувающий зал насквозь горячий ветер. А на стенах и колоннах застеклённые репродукции: снежные пейзажи, русская деревня, сосновый бор. Перед завтраком, обедом и ужином на специальном столе выставляют большие суповые судки с охлаждённой водой. Все подходят со своими стаканами, черпают половниками, ищут, где похолодней. Обыденный ритуал.