– Что ж, рад был повидаться, – сказал Шон. – Ты классно выглядишь, Итан. Как и всегда.

С этими словами он вернулся за свой столик.

– Как здорово, что ты передумал!

– Да-да… – Итан глотнул кофе.

– Если ты меня продинамишь, я отыщу его и скажу, что ты никуда не едешь. Отыщу и скажу, клянусь! Ты меня знаешь.

– Интересно, к чему это было: что я всегда классно выгляжу…

– «Комплимент» называется.

– А ты разве не разглядела в этих словах скрытый смысл? Я вот разглядел.

– Псих.

Звякнул колокольчик над входной дверью. В кафе вошел здоровенный мужик в серой толстовке-кенгуру. На толстовке красовалась надпись: «Чемпион», а передний карман был оторван. Всклокоченная борода пожелтела возле рта. В руке здоровяк держал большой пластиковый пакет с кучей пакетиков внутри. Менеджер тут же подбежала и выпроводила его за дверь.

– Слушай… – вдруг сказал Итан. – А как ты называла маму?

– Э-э?..

– Ну… Помнишь, ты ей прозвище придумала?.. – Итан изобразил над головой невидимую корону.

– А, точно. Мадам Пушок.

– Да! Потому что у нее было…

– Пальто, ага. – Мэгги взбила кудри. – Пальто с меховой оторочкой на капюшоне.

– Мадам Пушок. Точно.

– Мне казалось, что в этом пальто она выглядит очень аристократично.

– Ага.

– Прямо как королева.

Больше всего на свете Мэгги жалела, что ее не было рядом с мамой, когда та умирала. Она столько дней провела в больнице «Барнс-Джуиш» (бродила по стерильным коридорам, ночами спала у маминой койки), но в нужный момент уехала. Самое ужасное – куда она уехала: на природу, на реку в горах Озарк, чтобы выпивать, валяться на плоту и неторопливо дрейфовать по течению навстречу выпускному.

Мэгги при всем желании не смогла бы придумать более наглядный пример угрожающего цивилизации студенческого мероприятия, чем двести пьяных будущих выпускников, почти полностью перекрывших своими надувными кругами русло реки Мерамек в Миссури. Парни с отросшими брюшками, девушки в загорательных позах: с расстегнутыми лифчиками купальников и слегка оттопыренными попами. Холодильники с подкисшим на солнце пивом. Эти холодильники плыли на отдельных плотах – точнее, то были специальные плавучие устройства для охлаждения напитков, за которыми по реке, подобно послушным питомцам, спускались горы пустых алюминиевых банок. Шезлонги, ножные браслеты, пестрые купальники, солнцезащитные очки с линзами всех цветов радуги и логотипом Дэнфорта на дужках. Все это змеилось по реке – одной из крупнейших незарегулированных рек штата Миссури с течением настолько медленным, что казалось, она двигалась в обратном направлении.

Мэгги плыла на плоту с Майки и его лучшим другом, Фейнштейном, который валялся рядом в полной отключке. Парни без какого бы то ни было зазрения совести записались на Неделю старшекурсников – бесплатную семидневную вылазку на природу, положенную всем будущим выпускникам. Мэгги пришлось ехать с ними: она и так уже продинамила их с матчем «Кардиналс», викториной и гала-концертом в ботаническом саду (последнее мероприятие Фейнштейн омерзительно называл «гейла-концерт»).

Словом, зря она поехала – надо было остаться в больнице, рядом с умирающей матерью.

– Слушай, ну хоть раз-то тебе можно повеселиться! – сказал Майки, прихлопнув комара и размазав его по ноге.

Мэгги пропустила его слова мимо ушей. Тогда он принялся рассказывать, как его бабуля несколько лет назад заболела и все твердила, что он не должен целыми днями хандрить по этому поводу.

– Вообще-то, тут совсем другое, – сказала Мэгги.

Но в каком-то смысле он был прав. Она заранее решила, что ей не понравится на реке, а значит, никто не упрекнет ее в том, что она веселилась с друзьями, пока ее мать медленно умирала в больнице.

– Ты прямо специально нагоняешь на себя тоску, – заметил Майки.

Его меткое замечание ударило по больному: где же он прятал эту удивительную наблюдательность в последние пять месяцев их… ну, допустим, романа?

Фейнштейн хорошо разбирался в пиве и сказал, что «берет алкоголь на себя». Но двенадцатибаночный клад индийского белого эля из частной пивоварни уже высушил Мэгги изнутри, а до конца сплава оставалось еще три часа. Однообразие окружающей действительности и почти полное отсутствие какого-либо движения начисто стерли пространство. Осталось только время, и его было слишком много. Вдалеке показалась тонкая ниточка облаков. К распухшей от комариного укуса лодыжке Мэгги то и дело возвращался какой-то другой комар. После того как Майки попросил выдавить ему прыщ на спине, а Фейнштейн очнулся и подставил солнцу белое брюхо в родинках, она вдруг поняла, что больше не может выносить их присутствия, и сблевала в воду.

В том же часу умерла Франсин.

Мэгги думала, что может позволить себе один-единственный раз выбраться из больницы – немного отдохнуть от колючего писка аппарата для анальгезии, стона содрогающихся катушек МРТ, капельниц и всепроникающего запаха рвоты, прикрытого перекисью. За это желание она – причем совершенно заслуженно – поплатилась.

Выпив кофе с братом, она позвонила Майки и напросилась к нему домой.

Их расставание прошло излишне бурно. Она и сама это понимала. Вообще-то, Майки был беззлобный парень, добрый и внимательный, но однажды днем, сев за его ноутбук, Мэгги обнаружила в истории браузера бесконечный список просмотренных на ютубе интервью с выдающимися представителями Нового атеизма. Кое-как выдержав сорок три секунды лившейся с экрана взвешенной исламофобии, Мэгги влетела в заполненную паром ванную комнату их с Майком квартиры и объявила, что съезжает. От потрясения он поскользнулся в душе. И шторку содрал.