––Ах, если бы можно было найти гитару.

Вчера я брал в комнате отдыха шашки, заметил там гитару, и пообещал Оле принести. Она обрадовалась и будет с нетерпением ждать. Массовик-затейник предложил единственную гитару, имевшуюся на складе. Она оказалась непривычно маленькой.

––Не детская ли?– Спросил я. –Нет, дамская. – Я, конечно, обрадовался такому везению и взял ее. Оля признала в ней старинная русскую дамскую гитару. Долго занималась ею, настроила и ловко пробежала своими маленькими пальчиками по струнам, извлекая приятные и давно не слышанные живые гитарные звуки, которые заметно отличались от звуков музыки, звучавших по радио, из телевизора или магнитофона. Музыка из них словно продукт из консервной банки – потребляешь, но знаешь, что есть натуральный и он вкуснее. Зная это, любил бывать в опере или балете, выбирая место поближе к оркестру, стараясь оказаться чуть ли не над оркестровой ямой.

Мои соседи, узнав, что я знаком с играющей на гитаре Олей, попросили меня пригласить ее вечером к нам, и она пришла. На столе были чай, фрукты, водка и вино, добытое большими стараниями, поскольку страна была в состоянии антиалкогольной борьбы, и застать напитки в магазине было большой удачей. Пока я готовил всем чай, используя кипятильник на стакан, за столом велся неопределенный разговор, как обычно, в начале почти любого застолья, до первого тоста. Оля чувствовала себя в новой компании свободно. Держалась непринужденно, по-хозяйски, и выглядела почти лидером, держала компанию в своих руках. Дополнено это было несколько необычным, на мой взгляд, способом. Оля сама выполнила те манипуляции с напитками, которые обычно выполняют мужчины. Так она сама сняла “бескозырку”, как говорят о снятии с бутылки алюминиевой крышечки с отгибом, напоминавшем одну ленточку матросской бескозырки, сама разлила напиток по стаканам. Я просил ее не мучиться, мол, это дело мужское. На что Оля ответила:

––У нас в Иванове это дело женское. –Первым, конечно, был тост за женский пол прекрасный и его единственную представительницу – Олю.

Все с нетерпеньем ждали, когда же Оля начнет играть. Гитару она взяла после нескольких тостов. Сыграла и спела хорошим голосом несколько песен. Мы долго ей аплодировали, и прозвучал тост:

––За нашу очаровательную цыганку!

Моя трехместная комната была хороша, но одно несчастье заставляло меня думать о переходе в другую комнату. Причиной были ночные комары, победить которых было невозможно. Всей комнатой перед сном выгоняли их, и только тогда могли заснуть без их жужжания и навязчивых налетов. Уже в первое утро я увидел в зеркале свое лицо в темных точках с припухлостями. Укусы были какими-то ядовитыми, оставляя вздутия и синеву вокруг. Лицо, как у юноши, словно в „хотимчиках”, как острословили мальчики постарше, видя подобное на лице юноши. Мое цветущее лицо вызвало сострадание у сестры-хозяйки и она перевела меня в двухместную комнату, выходившую на сторону улицы. Первая же ночь убедила меня, что я спасен. Но следы нападений комаров я привез и в Ригу, и только постепенно они стали пропадать.

Гитара оставалась в моей комнате, а сосед после обеда не возвращался. Приходила Оля, брала гитару и с задумчивым видом, словно глядя в никуда, перебирала струны, пока душа не останавливала ее на какой-нибудь песне. И тогда пела. Я лежал на кровати, она сидела в ногах, пела для себя. Пела, а у меня перед глазами в мыслях мелькало что было, что прошло, или чего хотелось. Для меня игра Оли на дамской гитаре была той “первой и единственной скрипкой”, и я, не отрываясь, смотрел на ее глаза, руки, слушал ее с восхищением, впитывая музыку. Но Оли не было здесь, Оли не было со мной. Она была в неведомом мне пространстве и состоянии, словно заколдованная. Прервалась музыка, замер последний аккорд, и Оля стала возвращаться. Придя в себя, обратилась ко мне:

––Что тебе сыграть, какую песню хочешь услышать?

––Что-нибудь о нашей жизни серой, бестолковой, где нам с тобою нечего терять. Жизнь прошита ниткою суровой, а в конце сургучная печать.– Ее я слышал по радио в передаче “В нашу гавань заходили корабли”. Сейчас напою мелодию. Оля быстро подобрала мелодию, и мы дружно, вдохновенно и весело, но сбивчиво пропели эти полузабытые слова о гавани, где „в таверне веселились моряки и пили за здоровье капитана”, наполнившие мою душу и сердце несбыточной мечтой путешествий.

Много раз слушал цыганский романс „Песня цыганки”. Лишь начнет звучать и закончится, или припомнится какая-нибудь цыганская песня или мелодия, пропою ее про себя или, если не прилюдно, то и вслух, и вспоминаю строку “…будет песни петь, играя, на коленях у тебя”. Представляю черноокую красавицу в цветастом платье, с блестящими черными волосами с вплетенными алыми лентами, с белозубой улыбкой, обращаемой иногда к нему с поворотом головы. Она у него на коленях играет и поет любимому. Так думалось, так хотелось, чтобы и со мной такое случилось. Было похожее, тоже очаровательное и волнующее, но только под звуки пианино.

Ах, если бы это произошло со мной, много раз думал я, снова слушая цыганский романс Оли. Но со мной все не случалось, и не случалось. Гитару давно не слышно, да и цыганку увидеть – редкость.

На узкой несколько затемненной высокими домами улице Вальню заглянул в магазин пластинок “Мелодия”. Продавщица отдела эстрадной музыки поставила на проигрыватель пластинку. Звучит гитара, мужской голос поет цыганскую песню. Прилавок окружили цыганки, слушают пластинку. Одеты в разноцветные длинные платья и юбки, кофты, на плечи накинуты платки, перехваченные на груди, бусы, цепочки с монисто, серьги, кольца и еще много, что переливается и позванивает. Цыганки слушают, пританцовывают и пошевеливают плечами. Стою рядом, смотрю на цыганок с удивлением – так их много. Но они не похожи на кочевых таборных, каких видел на деревенской дороге, выглядят опрятными. Слушаю пластинку, она мне нравится. Какой-то бес меня подталкивает, и я обращаюсь к ним:

––Что, красавицы, хорошо поет?

––Очень хорошо, золотой.

––Мне тоже нравится пластинка, но я не решаюсь все же ее купить. Вы советуете?

––Да, красавец, купи, купи обязательно.

––Хорошо, девушки, куплю, если вы мне что-нибудь напишете на ней на память. –При этом мгновенно мелькнула мысль – а умеют ли цыганки писать? Если скажут, что не могут, попрошу продиктовать и напишу под диктовку.

––Хорошо, покупай, напишем.

Получил пластинку и отдал ее цыганкам. Протянул им авторучку. Они склонились над пластинкой, обнимая друг дружку за талии и прижимая голова к голове к одной, что в середине, которая собралась писать. Послышались веселые, сбивчивые разноголосые непонятные речи. Наверно советовали той, что писала. Потом шептались, потом смеялись, и наконец, распрямились, улыбаясь и смеясь, сверкая черными глазами: