– А знаешь что?! Ты, на всякий случай, часы и бумажник оставь здесь, зачем им пропадать даром?

Но, вероятно, я посмотрел на него за это таким волком, что он поспешил отретироваться, бормоча:

– Да ведь что же, я не с какой-либо корыстной целью, а досадно, если такая хорошая вещь попадет в руки этой косоглазой сволочи!

– Да с чего ты это взял, что я непременно попадусь, а не проскачу благополучно? – крикнул я на всю палатку, обернулся к стенке и завернулся в простыню с головой.

Медленно опускалось в густую туманную полосу багровое, словно расплавленный чугун, солнце. Этот кровавый диск казался громадным, он был без лучей, и от него по степи разливался матовый красный свет, скользя по вершинам камней, по гребням и остриям палаток, сверкая на остриях пик, частоколом воткнутых в землю за казачьими коновязями, на кончиках штыков пехотных ружейных козел. Глухой, унылый рев подняли обозные верблюды; теперь пришел их черед к водопою, и их вели к колодцам длинными вереницами.

Осторожно пробрался я мимо солдатских палаточек и скоро выехал на простор, миновал последние пары часовых в цепи. Наш лагерь остался сзади – и с каждым шагом моего коня все стихали, замирали в ночном воздухе его разнообразные звуки.

Скоро перестали долетать до меня и эти замирающие отголоски. Мертвая, тоскливая тишина охватила меня кругом… эта страшная, давящая душу, наводящая суеверный ужас тишина пустыни.

Раз-два, раз-два, раз-два… – отчетливо щелкал своими плоскими тюркменскими подковами мой Орлик. Та-та, та-та, та-та, та-та… – семенили тропотой моштаки двух казаков-уральцев, Бог весть, по какому вдохновению навязанных мне в бесполезный конвой.

С двойным чувством посматривал я на этих коренастых, обросших бородами парней, беспечно согнувшихся на своих высоких седлах. Я был и доволен их присутствием, и – нет: доволен потому, что все не один в этой мертвой степи, все есть хоть с кем-нибудь переброситься словом; зато на меня находило и другое, скверное, чувство: я посматривал на этих толстоногих откормленных лошадей, неутомимых на продолжительном тихом бегу, но далеко не быстрых накоротке. Что если мы наткнемся на какую-нибудь партию хищников?.. Что – пустяк для моего тюркмена, то положительно немыслимо для них. Мне представляется в этом случае выбор: или гибнуть вместе с этими двумя казаками, или бросить их на произвол судьбы и спасаться самому. Долг службы обязывал меня сделать последнее, честь требовала первого.

– И как это я не догадался просить, чтобы меня уволили от этого бесполезного конвоя?.. – досадовал я сам на себя и вымещал эту досаду, натискивая слегка шпорами бока моего Орлика.

Передо мной расстилалось небольшое пространство, задернутое туманной ночной мглой. Горизонт исчезал, сливаясь с небом в этом тумане. Чуть-чуть мерцала высоко звезда. Какой-то странный молочный, фосфорический свет дрожал над каменистой поверхностью степи, усеянной кое-где сухой, колючей растительностью, годной только разве на одно топливо. Даже неприхотливый верблюд – и тот пренебрегает этой флорой, не рискуя наколоть свои губы и язык, защищенные, между прочим, такой жесткой шероховатой кожей, о которую способна ломаться и тупиться даже обыкновенная английская иголка.

– А что я вам доложу, ваше благородие? – подогнал поближе ко мне один из казаков.

– А что?

– Хорошо, таперичи вот что, очень это было бы прекрасно… Коли бы ежели взять по лоскутку кошмы да подвязать подковы коням снизу, важно было бы!

– Это зачем? – спросил я и тотчас же сообразил, что сказал глупость.

– Теперь… темно, значит, не видно; одначе тихо, и потому далеко слышно! – принялся объяснять мне уралец, удивляясь, вероятно, как, мол, этакой пустяк я не понимаю. – Теперь, если мы подвяжем кошемки, пойдем мы, ровно кошки, самым неслышным шагом!

– Дело! – согласился я, и мы все трое остановились, чтобы привести в исполнение предложенный план.

Более получаса употребили мы, пока снова тронулись в путь и, как оказалось, потратили совершенно бесполезно дорогое ночное время. Сначала пошло отлично… мы даже сами не слышали шагов своих коней, неслышно ступавших в своих мягких башмаках, но, увы, это было ненадолго. Не прошли мы и трех верст по этому каменистому грунту, как снова послышалось знакомое бряканье… сперва изредка, потом все чаще и чаще… Импровизированная конская обувь пришла в полную негодность гораздо скорее, чем мы предполагали.

Плюнули мы, освободили щиколотки наших лошадей от обрывков войлока и поехали дальше, бесцеремонно оглашая степь мерным щелканьем двенадцати подков.

Фррр!… – вылетела из-под самого носа моего коня какая-то птица… Дрогнул Орлик, запрял ушами и попятился.

– Тс!.. Ваше благородие, а ваше благородие! – шептал сзади тревожный голос.

Я и сам заметил вправо от дороги что-то подозрительное… Какая-то темная масса громадных размеров и совершенно неопределенных очертаний двигалась на нас; по крайней мере, мне ясно казалось, что она двигается… Около нее, то отделяясь, то сливаясь вместе с ней, виднелись другие темные пятна меньших размеров… Красноватые точки искрились во мраке, глухое, злобное ворчание и повизгивание дало нам понять, в чем дело. Это волки теребили павшего верблюда. Туман увеличил размеры тех и других; мелкие степные волки казались с добрую лошадь, труп верблюда – не меньше киргизской кибитки.