Он опять улыбнулся.

– Усмирили мы их… Помню я еще Давыд Мартемьяныча… [2] Вот усмирял кыргыз, ай-ай! Бывало, чуть что – берет сотню казаков, айда в степь на аулы…

Он посмотрел на меня, и в старых глазах мелькнул огонек.

– Так они чего делали, кыргызы-то… Видят – беда неминучая, сами кто уж как может измогаются, а ребятишков соберут в какую ни есть самую последнюю кибитченку да кошмами заложат… Значит – к сторонке… Ну, казаки аул разобьют, кибитку арканами сволокут, ребятишки и вывалются, бывало, что тараканы…

– И что же?

– Да что: головенками об котлы, а то на пики…

Старик говорил просто, все улыбаясь той же старческой улыбкой… Ветер слегка шевелил седую бороду и редкие волосы на обнаженной голове казачьего патриарха.

В.Г. Короленко

– Ваше благородие, генерал к себе требует-с!

Это было, по моему личному мнению, совсем уже некстати. Во-первых, потому что я уже очень устал за этот тяжелый сорокаверстный переход и, сняв с себя походные сапоги, вытянувшись на всю длину на пестром тюркменском гиляме (ковре), протянул руку к стакану янтарного чая, разливать который, на всю нашу компанию, обязательно взялся юнкер Гузяков… Аппетит мой, надобно заметить, настолько развился, что я намерен был выпить, по крайней мере, шесть таких стаканов… Во-вторых, мы собирались до вечерней зари перекинуться направо и налево, и я слышал, как капитан Спелохватов говорил своему денщику: «Ты, брат, новых-то карт нам не подсовывай; годятся пока и старые, а новые мы уже на Аму-Дарье распечатаем»… А в-третьих… да мало ли что в-третьих было такого, что заставило меня не совсем ласково взглянуть на рыжебородого казакауральца, просунувшего свою взрытую оспой рожу между раздвинутых пол моей конической палатки. «Эх, – думаю, – значит, надо одеваться, напяливать ботфорты, в которых (так мне казалось в данную минуту) было по пуду весу в каждом, опоясываться».

– Да, может, не меня требует генерал-то, не ошибся ли ты?.. – обратился я вслух к казаку, и в моей голове шевельнулась легкая тень надежды.

– Никак нет; именно вас требуют… так и сказал: поди, говорят, Данило, и позови кап…

– Ну, ладно, ладно… сейчас иду!.. – тоскливо согласился я с казаком Данилой. – Вы уж, господа, подождите меня немного! – отнесся я к своим более счастливым товарищам.

– Подождем немного! – потянулся и зевнул поручик Усогрызов.

– А вы там недолго! – сообщил мне наш доктор, намазывая себе на солдатский сухарь паюсную икру из цилиндрической жестянки.

Он готовился пропустить объемистый серебряный стаканчик полынной, так и сверкавший своей чеканкой на серой суконной попоне, исправлявшей должность нашей походной скатерти.

– Мы без вас пока начнем маленькую; я закладываю четвертную, не больше! – утешил меня Спелохватов, с треском тасуя карты.

«Солдат весело живет, службу царскую несет…» – доносился из коновязи голос хорового запевалы.

– Да, служба! – покорно вздохнул я, снарядившись, как следует, и шагнул за пределы моей палатки. – Так ждите же, господа! – крикнул я, вглядываясь в эту знойную, дрожащую мглу: где же это торчит ярко-красный с семью большими звездами значок нашего генерала.

Вдоль по обоим берегам каменистой балки раскинулся наш отрядный бивуак. Группы солдатских переносных палаточек белели на темно-коричневом, словно накаленном, тоне почвы правильными четырехугольниками; длинные ряды составленных в козлы ружей окаймляли эти четвероугольники с лицевой стороны… У оружия, полудремля, чуть-чуть переступая, бродили с ног до головы белые линейцы-часовые. Из-под палаточек, вышиной в полтора аршина, не более, торчали во все стороны обутые и необутые ноги, слышался дюжий храп спящих… Тут же, свернувшись клубком, виднелись разношерстные жучки, полкашки, валетки, волчки – неизбежные спутники всякого военного отряда вообще и туркестанского в особенности.

Понурив свои горбоносые головы, не обращая даже внимания на растрепанные перед ними снопы сухого клевера, в длинных коновязях стояли артиллерийские лошади и лениво отмахивали хвостами докучливых, невесть откуда летевших мух и слепней. Из-под этих коновязей виднелись ярко-зеленые зарядные ящики, а дальше сверкали на солнце ярко вычищенные жерла медных орудий, и около них опять тоже неизбежные, клюющие носом, усталые часовые.

Более пестроты и движения было в казачьем лагере, расположившемся несколько на отлете. Сотенные значки цветными тряпками неподвижно висели в знойном воздухе; там и сям вились синеватые дымки, станки ракетных батарей казались издали какими-то треногими пауками… Совсем уж дикой, донельзя пестрой ордой расположились оборвыши туземные милиционеры, а самое большое пространство, обрамленное конными и пешими пикетами, хватающее чуть не до самого, терявшегося в мглистом тумане, горизонта, занимали вьючные обозы отряда, достигающие численностью до трех тысяч вьючных верблюдов, развьюченных и уложенных в данную минуту бесконечными рядами… Горбатые животные лежали на горячем песке, вытянув длинные шеи, пережевывая свою пенистую зеленоватую жвачку. Против них, такими же правильными рядами, сложены были тюки с фуражом, провиантом, войлочными кибитками, солдатским имуществом и прочим подобным скарбом.

Мешковатые, неуклюжие лаучи (верблюдовожатые) бродили между своими животными, подкладывая им под морды саман (рубленую солому), осматривали на досуге вьючные седла – искоса, недружелюбно поглядывая на сторожевых казаков, охвативших весь обозный бивуак своей живой цепью.

Не раз уже случалось, что лаучи уходили от отрядов, угоняли с собой верблюдов, оставляя отряд в самом стеснительном положении. Неизбежная и продолжительная остановка движения посреди мертвой, бесплодной степи слишком давала себя чувствовать, чтобы не научить нас поменьше доверяться этим косоглазым степнякам, сродным по всему нашим противникам и потому невольно им симпатизирующим. Теперь уже как лаучи, так и вьючные верблюды ни на минуту не выходили из-под самого зоркого присмотра.

Самое же большое оживление царствовало у колодцев, поблизости которых расположились солдатские кухни. Густой черный дым стлался над лощиной; гарью и салом несло оттуда; уныло мычали быки, предназначенные на убой… Русский и туземный говор и песни слышались в этом хаосе всевозможных звуков.

– Сюда, ваше благородие, сюда! – торопил меня уралец-казак, мой проводник. – Сюда пожалуйте, там обозы, далеко обходить придется!

И я покорно шел за ним, шагая через растянутые на пол-аршина от земли веревки светло-зеленых, ярко-красных, белых, пестрых, полосатых, конических, цилиндрических, кубообразных, круглых – одним словом, всевозможных цветов и форм палаток.