– Да я сама большинство и написала! А ты как думал? Что есть какие-то древние знания? Гримуары, блять? В Ленинке, в запасниках? Нет, дружок, всё своими силами…

– Так разве можно?

– А чего нет? Смысловая начинка везде одна: да-а-а-айте чё-нить, ну, пажа-а-алста!.. Я позже, кстати, почти все наши наработки очень выгодно продала… – Она звучно, как лошадь, фыркнула. – Прикинь, вышли на нас какие-то юные мракобесы. Замутили секту по мотивам Лавкрафта: древние старцы, Ктулху, Йог-Сотот!

Я наконец-то услышал хоть что-то знакомое, поспешил поддакнуть:

– Шуб-Ниггурат! – хихикнул и сам оторопел от того, какой посторонний козлиный смешок вырвался из моего горла.

Рядом, как из хлева, длинно мемекнула Алина:

– Так я им по приколу хуйни всякой из методичек по латыни надёргала, сказала, что перевод с енохианского. Короче, узри бездну слепорождённых! Они нехило, я тебе скажу, поднялись! Гремели на всю оккультную Москву, а потом и в новостях. Вроде кого-то мочканули в итоге, дебилы…

Остроугольные тени на стенах преобразились. Строгая, абстрактная их геометрия стала живой и необычайно уродливой, превратившись в подобие кубистического кладбищенского пейзажа с вычурными крестами. Вдруг они резко округлились, кресты, и сделались похожи на распятых марионеток. Заплясали, заметались, будто в соседней комнате полыхнул костёр.

– А если б они уличили тебя? Не опасно разве прикалываться?

Зазвенело пророческое левое ухо. Казалось, я слышу им, как потрескивает содержимое Алининой самокрутки, её длинный дымный выдох.

– Да как они уличили бы? Бездари ж невежественные. Ну, сказала бы в крайнем случае: очень зря вы сомневаетесь, вот мы вчера проводили инвокацию Хоронзона, и все дружно обосрались!.. Эй, ты не думай, я для подруженции моей по её просьбе написала мини-обряд… Только не спрашивай какой, всё равно не расскажу! Так вот, когда они его читали, к ним присоединился четвёртый голос!..

Бесновались тени, напоминающие отродья дьявольских кукол, Алина бахвалилась, хихикала, я слушал её, ощущая вместо расслабленности назойливую тревогу пополам с тоской. Ей-богу, ну, не предчувствовал же я в самом деле, что после историй о частотах посмертия закономерно следует “гитарный сэмпл”, который вышвырнет меня не только из демоверсии Алининого прошлого, но заодно из квартиры на Ворошилова?

Я, конечно, опасался скандала, но всё же краешком души надеялся, что недавние откровения Алины окончательно сроднили нас и она не станет сразу психовать, а хотя бы выслушает без криков. Тикающего счётчика Мултановского я, честно говоря, не боялся – сам же слышал, как он сказал, что не рассчитывает, что я отдам штраф. С его стороны это была скорее воспитательная мера, которая лучше всяких прочих угроз гарантировала, что, не собрав нужную сумму, я просто сбегу из города. Да я и сам понимал, что лучше бы мне побыстрее уехать. Вопрос лишь, когда именно – сразу или в течение недели.

Алина ещё не вернулась. Я для очистки совести пару раз набрал Капустина, но телефон его упорно молчал. Отыскав в шкафу мою дорожную сумку, я что-то бросил в неё, но потом отложил сборы до грядущего разговора и застрял на час в ноутбуке.

У меня с недавних пор появился новый любимец (подкинул Толик Якушев) – жэжэшное сообщество “Карпет Райз”, остроумно воспевающее уютное мещанство советского ковра: затрапезные пьянки, хоум-эротика – и всё на фоне “Его Ворсейшества”. Я пересылал пару раз “коврики” Алине, но она мой выбор не одобрила.

– Чёт какая-то прыщавая хуйня для дрочеров, – заметила пренебрежительно. – Лучше-ка сюда загляни. Вот уж где макабрище!

Алина на просторах рунета отыскала ресурс, собирающий персональные страницы умерших людей. Сотни ссылок на замершие печальные блоги, которыми она зачитывалась. Алина пыталась и меня на это подсадить, но я не загорелся идеей “нового способа обживания смерти” – так пояснял коротенький и бравурный манифест “Мёртвого Журнала, или Кибер-кладбища будущего”.

Я пробежал его по диагонали – толковый и умеренно заумный. Там говорилось, что, как и реальное кладбище из земли, костей, надгробий, виртуальное кладбище тоже обязано провоцировать посетителей на рефлексию перед лицом вечности, но специфика киберпространства порождает дополнительный парадокс (анонимный автор манифеста называл его фишечкой).

Фишечка заключалась в том, что виртуальный кладбищенский гибрид привносит в киберпространство смерть, но одновременно сохраняет дистанцию с реальным кладбищем. Поскольку основным критерием присутствия в сети является презентация себя как социокультурного “Я-проекта” – интересы, вкусы, человеческое окружение и тому подобное, – то виртуальное кладбище становится местом не только рефлексии, но и эстетической самоидентификации. А на фоне отмирания традиционных кладбищ как мест памяти ещё и возрождает иллюзию на бессмертие хотя бы в форме бесконечного текста: