Как-то в ходе допроса в минуты отдыха Бентивеньи, глядя в окошко на многоцветные листья деревьев, сказал: «Хорошо бы сейчас пройти по улицам Москвы, посмотреть, как закончилась и живут люди после ее окончания».

«То, что война закончилась полной капитуляцией фашистской Германии и милитаристской Японии, вы знаете из газет».

«Газеты можно изготовить любого содержания и на любом языке… А вот посмотреть на людей, на московскую осень очень хотелось бы».

«Да, в Москве стоит, говоря по-русски, бабье лето, последний „пылкий вздох“ уходящей летней поры».

Я, конечно, «засек» просьбу Бентивеньи. И подумав решил, что в преддверии Нюрнбергского процесса над главными военными преступниками, на котором Бентивеньи должен был выступить в качестве свидетеля, было бы целесообразно совершить с ним прогулку по центру Москвы.

Руководство отдела и Главного управления СМЕРШ поддержало мое предложение (не знаю точно, докладывалось ли оно Абакумову — думаю, что да).

В один из дней после тщательной экипировки Бентивеньи в гражданское платье мы впятером — Бентивеньи, мой постоянный переводчик, я и двое негласно сопровождающих нас сотрудников из службы наружного наблюдения — вышли из дома № 2 на Лубянке. Бентивеньи остановился и долго осматривал открывшиеся виды и особенно площадь Дзержинского и далее к Охотному ряду. Туда мы не спеша и пошли. Бентивеньи внимательно разглядывал прохожих, движущийся транспорт, гостиницу «Метрополь», Малый и Большой театры. Обогнув гостиницу «Москва», мы вышли к Красной площади, потом, спустившись к Музею В.И. Ленина, пошли обратно.

Бентивеньи был задумчив. За все время прогулки он произнес только одну фразу: «Эти места я хорошо знаю по многочисленным кадрам кинохроники». И после того, как я пригласил его выпить пива в бар, находившийся на месте нынешнего магазина «Детский мир», Бентивеньи сказал: «Да, война нами проиграна. Москва выглядит так, как будто войны не было. Только по лицам людей — истощенным и озабоченным — можно догадаться, что их коснулось большое горе».

«Рана, нанесенная фашистской Германией, вами в том числе, столь глубока, что вряд ли когда-либо окончательно зарастет…»

В баре было немноголюдно. Сели за столик, официант принес по паре кружек пива и вареных раков.

Пили пиво молча. Так же молча вошли в дом № 2, зашли ко мне в кабинет, оттуда я отправил Бентивеньи в камеру.

На следующем допросе Бентивеньи говорил мне о том, что он не спал всю ночь. Как бы рассматривал строгим взглядом свою жизнь.

Да, Гитлер и его ближайшее окружение допустило грубейшую ошибку, развязав войну против Советской России, и его родина была повержена.

«Расскажите трибуналу о том, сколь тщательно и скрытно готовилась гитлеровская Германия к нападению на СССР».

«Я это непременно сделаю».

И Бентивеньи сдержал свое слово.

Однако вернемся к нашему повествованию. Другим уроком первого этапа войны для каждого из нас явилась необходимость сохранения идейно-нравственной стойкости и силы духа. Не сломаться, не покривить душой перед идеалами, в правоте которых убеждены. Война заставила наше поколение не только закалить свои социалистические убеждения, но и выстрадать их.

Шла великая война. Продолжалась боевая учеба. Слушателям было объявлено, что наш курс выпустят из академии досрочно, без сдачи государственных экзаменов, с дипломами, на что есть соответствующее постановление Совнаркома СССР. Это означало для нас, что фронт уже близко. Времени до выпуска осталось немного. Оно уплотнилось до предела: постигали в сжатые сроки то, что предстояло пройти за два-три семестра.

…Вдруг обнаружилось, что на занятиях отсутствует слушатель Василий Корячко. Куда он запропастился? Никто ничего определенного сказать не мог. «Лег в госпиталь», — говорил кто-то, «Уехал по вызову к родителям», — предполагал другой. Но однажды мой закадычный друг Юра Менушкин, с которым я дружил до самой его кончины, сообщил мне, что его вызывают зачем-то в Москву, на Лубянку, в Особый отдел НКВД СССР. Вернувшись, он рассказал, что его допрашивал следователь по делу нашего Корячко, который находится под следствием по подозрению в совершении преступления, предусмотренного статьей 58 пункт 10 части II УК РСФСР, — проведение антисоветской пораженческой агитации в военное время. В этот же день, но в разное время по делу Корячко там же, на Лубянке, были допрошены и другие слушатели.

Я спросил у Юры:

— Что же ты мог показать по поводу антисоветских пораженческих взглядов Корячко?

— Ничего существенного, хотя следователь нажимал. Единственное, что я сказал, так это то, что у Корячко были заметны украинские националистические мотивы. Ты же сам с ним по этому поводу спорил.

— Но в наших спорах не было ничего предосудительного, а тем более криминального, и ты об этом прекрасно знаешь.

Я не мог понять, за что же арестован Корячко. Ведь он все время был с нами. Мы не могли пройти мимо его пораженческих настроений, если бы таковые были. После обмена мнениями в нашей академической группе решили, что арест Корячко — ошибка, разберутся и освободят. Однако время шло. Корячко в академии не появлялся.

Подходил к концу август. Вечера стали заметно прохладнее. После дневных занятий допоздна не засиживались. Наступательный порыв немецко-фашистских войск не ослабевал на центральном участке советско-германского фронта и на московском направлении.

В один из таких вечеров, когда я уже собирался ложиться спать, к нам в палатку зашел дневальный и сказал мне, чтобы я следовал за ним, он проводит меня до палатки оперуполномоченного Особого отдела НКВД СССР. Было около 10 часов вечера. Горнисты еще не сыграли отбой. Было темно. В некоторых палатках уже горели керосиновые лампы.