Мы хорошо не знаем ни прошлого, ни настоящего, поскольку государства не раскрывают его своим гражданам, а будущее вообще остается за пределами наших возможностей. По этой причине туда можно помещать любые наши представления. КПСС несколько раз провозглашал то построение коммунизма устами Хрущева, сказавшего, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, то каждой советской семье по отдельной квартире в 2000 году – устами Горбачева. Это была манипуляция иллюзиями, призванная спрятать реальность куда-то подальше.

Иллюзии могут побеждать реальность. Однако рано или поздно реальности удается выбраться из-под гнета иллюзий. Иногда ждать этого приходится достаточно долго. Иллюзии умирают, сменяя друг друга, а реальность все равно не приходит.

Евгений Ихлов увидел в романе Пастернака «Доктор Живаго» идеологическую диверсию: «Травлей Пастернака также утопили первый этап оттепели, как „выставкой в Манеже” – второй. И эта травля надолго превратилась для либеральной интеллигенции (наряду c процессом „тунеядца Бродского”) в хрестоматийный пример абсурдной ненависти злобных и тупых кадров к почти неземному таланту. Однако все это не совсем так. Роман Бориса Леонидовича был прекрасно рассчитанным ударом по основам советской политидеологической мифологии, причем именно послесталинской. До оттепели Гражданскую войну, ту кипящую драконьей кровью купель, из которой вылез дракон большевистского государства, изображали как сагу. Она могла быть изображаема и как хаос неслыханной жестокости, потому что согласно ее центральному мифу защитник Красного Вердена – Царицына – Сталин мог подаваться именно как укротитель хаоса и восстановитель порядка. Однако хрущевская оттепель вернула романтику Гражданской войны, а ее события все чаще стали подаваться как вестерн. Хрущевское руководство исторически легитимировалось как необольшевики. И вдруг выходит – да еще за границей, да еще и получает международную премию – роман, не просто возвращающий описание послереволюционных событий как ада, да еще и от лица нераскаянных выходцев из „эксплуататорских классов”, но и снимающий былинную оппозицию светоносных героев и мерзких и нелепых чудищ. То, что к тому времени разрешалось одному Булгакову и только по личному указанию Сталина, которому нравилось смотреть, каких он урыл золотопогонных благородий… Пастернак со всей мощи ударил в самую сердцевину стремительно формируемого мифа о „пыльношлемных комиссарах” и „красных партизанах”, о добром Ленине и справедливом Дзержинском – в противовес параноику Сталину и палачу Берии. Ведь статую Железному Феликсу в декабре того же 1958-го ставили на Лубянке именно как укор „недобитым бериевцам”. Солженицын сможет повторить такой литературный удар по эпохе красного террора только через 15 лет – в „ГУЛАГе”» [14].

В пользу такой сложной конструкции может говорить только тот факт, что премия пришла к Пастернаку действительно c помощью ЦРУ [15–18]. В самих рассекреченных документах ЦРУ речь идет о том, что так можно оказать давление, чтобы роман был напечатан внутри страны [19–20]. Требовалось также издать роман на многих языках, чтобы он мог заслужить тем самым Нобелевскую премию. Однако, как видим, перед нами просто обмен «ударами», подобный, например, продвижению выставок американских экспрессионистов за рубежом, что должно было рекламировать свободу искусства в Америке [21–22].

В позднем СССР бурно развивался самиздат. Игорь Ларионов подводит такой итог его существованию: «Во второй половине XX века Самиздат стал реальной альтернативой официальной советской литературе. С его помощью распространялись идеи, не соответствующие господствующим идеологическим и эстетическим нормам. Кроме того, Самиздат способствовал реализации сдерживаемого цензурой творческого потенциала, давал возможность самореализоваться, раскрыться. И, наконец, одной из самых важных функций самиздата является социальное просвещение. Самиздат «формировал умы», давал почву для размышления, расшатывал государственную систему изнутри, подготавливая почву для демократических преобразований» [23].

Как видим, была и альтернативная информационно-виртуальная среда для строительства независимых от государства иллюзий. А поскольку «запретный плод – сладок», она c неизбежностью была обречена на интерес со стороны граждан. Наказание за этот интерес было несоизмеримо большим, чем сами эти иллюзии. Это хорошо демонстрирует стремление государства монопольно владеть всеми иллюзиями в стране. Можно переиначить известный советский Марш танкистов: «Чужих иллюзий не хотим ни пяди, но и своих иллюзий не дадим».

При этом и сегодня мы, перейдя на новые иллюзии, в сильной степени ориентируемся на образцы иллюзий прошлого. Георгий Бовт, например, пишет: «В головах многих представителей политического класса России по-прежнему жива советская модель. Когда все информационное и культурное пространство были под завязку забиты „положительными образами”. Пионеры-герои, воины-герои, разведчики-герои, спортсмены и космонавты – тоже герои, которые не станут сверлить дырки в космических кораблях. Выдающиеся ученые-изобретатели, помогающие обществу рваться к сияющим высотам коммунизма. Выдающиеся писатели и кинематографисты, прославляющие героев и строителей коммунизма. Передовики производства, перевыполняющие планы и получающие за это почет, уважение, телевизионную славу, депутатские места, а также квартиры и путевки в санатории» [24].

И понятно почему – это все картинки успеха, если не страны, то пропаганды. А успех всегда манит и привлекает. Феномен звезд Голливуда, возникший в далекое довоенное время, как раз зиждется на этом. Герой соцтруда – это тяжелый вариант успеха, зато звезда – легкий, по крайней мере так кажется зрителю.

Именно по этой причине советская пропаганда так долго хранится в нашей памяти – она повествовала об успехе, которого мог достичь каждый. Сегодня, наоборот, скорее можно говорить не о системном, а о случайном успехе, подобном золотоискательскому. По этой причине десять украинских олигархов и сто олигархов российских не могут быть примеров для подражания, поскольку они уже все забрали себе.

Алексей Рыбин пишет, отталкиваясь от критики современной ситуации: «Ничто не повторяется, и такого, как в СССР, не будет. В Советском Союзе в пропаганде работали люди очень образованные, говорившие на хорошем русском языке в отличие от тех уродцев, которых я вижу по телевидению, и которые не могут двух слов связать. В каждой фразе жаргонизмы, сленг. Абсолютное быдло c экранов телевизоров рассуждает о высоких материях – об экономике, о религии, о политике. В Советском Союзе люди были образованные, профессионалы. Поэтому пропаганда была более действенна, чем нынешняя. В СССР все верили пропаганде» [25].