День стоял прохладный, весенний. На дворе был март, небо затянуто серым войлоком. Дело двигалось к вечеру, и постепенно холодало всё сильнее, а Гордеев оделся достаточно легко. Когда народу осталось меньше половины, Захар подумал, что в основной «программе» мероприятия он принял участие, и теперь может уходить. Но в паре метров от него стояла девушка, одетая совсем легко, в тоненькую кофту, и ждала, видимо, своего задержанного парня. Захар не представлял, как она ещё не превратилась в сосульку. Хорошо, кто-то догадался накинуть ей на плечи свою куртку.

Захар понял, что не сможет уйти хотя бы из солидарности с этой девушкой. Умом он не видел каких-либо оснований, чтобы остаться, тем более и задержанных начали уже выпускать, но что-то внутри не пускало его. И он начал ходить из стороны в сторону, тщетно пытаясь согреться, в буквальном смысле стуча зубами.

Несколько парней успели сбегать домой за гитарами. Усевшись на завалинку, они начали в четыре руки играть разные народные хиты — от «Всё идёт по плану» до «Неба славян». Сами они называли себя панками и анархистами и утверждали, что пришли сюда поиграть. Захар тоже встал рядом.

Какой-то мужчина средних лет, из толпы протестующих, подошёл и остановил музыкантов, попросив их перестать играть. Вожак анархистов ответил довольно резко, по-видимому, расстроенный тем, что ему помешали, между ними завязалась перепалка. Захар не вмешивался, отошёл подальше. Несколько человек поддержали музыканта, и мужчина вынужден был ретироваться. Компания заиграла снова, на этот раз, намеренно, ещё громче:

— Мама — анархия, папа — стакан портвейна!

Захар не то чтобы одобрял подобное поведение, но ему понравились задор и безбашенная энергетика, которая исходила от музыкантов.

— Здорово! — услышал Захар сбоку голос. — Меня Витька зовут.

Захар повернулся и увидел рядом парня, своего ровесника. С русыми, слегка вьющимися волосами, чистыми голубыми глазами, и капельками веснушек на щеках. Невысокое лёгкое телосложение. Обут он был в сине-жёлтые кроссовки, вызывающие ассоциацию с цветами украинского флага.

— Привет, — поздоровался Захар. — Очень приятно.

— Ты как сюда попал? В смысле, как оказался на митинге? — спросил новый знакомый.

— Ну, я изначально зарегистрир-ровался волонтёр-ром, — ответил Захар, пытаясь выговаривать слова членораздельно, что было не просто, так как от холода зубы едва не выскакивали изо рта. — И мне на почту прислали ссылку на фильм. Я его посмотрел, и там же, в конце, сообщалось про митинг.

— Ага, то есть ты наш сторонник, оппозиционер, — сказал Витька. — Молодец. Давай я добавлю тебя «Вконтакте».

Захар объяснил, как его найти «Вконтакте», включил мобильный интернет на телефоне, и, зайдя на свою страничку, увидел уведомление: «Виктор Постернак хочет добавить вас в друзья». Ответить на заявку он не успел — батарея накрылась от холода.

— Блин, телефон разрядился, — посетовал Захар. — Мама будет звонить — не дозвонится, начнёт волноваться. Но ты не переживай, я тебя потом добавлю в друзья, когда домой приду.

— Конечно, — сказал Постернак. — Рад с тобой познакомиться, дружище!

Они пожали руки, после чего Витя отошёл к своим приятелям, околачивавшимся неподалёку. Захар помёрз ещё некоторое время, потом, когда парня той девушки наконец отпустили, он понял, что больше не вытерпит, и подошёл к Постернаку с его компанией сказать, что уходит. Уже смеркалось, и от огромной толпы осталось человек пятнадцать. Витька вместе с товарищами, как выяснилось, ждали парня, которого свинтили самым первым, и который собственно открыл митинг, взобравшись на постамент памятника Ленину и замахав оттуда российским триколором. Захар помнил этого парня. Пожелав ребятам удачи, он на одеревеневших ногах, испытывая моральное облегчение, направился наконец прочь от злополучного здания полиции.

Отойдя подальше, он припустил бегом до остановки, стремясь размять заболевшие от изматывающего стояния и плутания на одном месте в течение целого дня ноги. Революции сегодня не случилось, но свой неотъемлемый вклад Захар сделал.

Вернувшись домой, Захар застал маму с побелевшим лицом и слегка постаревшим видом.

— Что случилось, ма? — искренне недоумевая, спросил он.

Ей Захар, естественно, не говорил ни о каком митинге, резонно предвидя, что стоит только заикнуться об этом, сразу начнутся долгие утомительные уговоры, чтобы он туда не ходил. Мать прекрасно знала, что сын уже слишком вырос, чтобы она смогла ему запретить делать так, как он хочет, но считала своим долгом сто раз попытаться отговорить Захара. А поддаться на её увещевания и остаться дома Гордеев бы не смог, так как его позиция по отношению к коррупции была принципиальной.

Поэтому он просто не уведомил мать о своих планах относительно участия в митинге. Однако оказалось, что Захар недооценивал материнскую проницательность.