«Это бурлящий котел истории, которая создается у нас на глазах, которая проверит на истинность все политические теории точно так же, как мы путем приготовления пищи проверяем рецепты из кулинарной книги. В берлинском котле смешались безработица, недоедание, паника на фондовых рынках, ненависть к Версальскому договору и другие мощные ингредиенты» [190] , – писал Кристофер Ишервуд.

Когда 26 февраля 1924 г. Гитлер после неудавшегося путча предстал перед судом в Мюнхене, где ему было предъявлено обвинение в государственной измене, мало кто сомневался в том, что его политическая песенка спета. Однако всего через два дня в английской газете «Manchester Guardian» писали: «Гитлер сейчас – герой. Пресса перепечатывает целыми абзацами отрывки из его выступлений в свою защиту, и эти материалы производят огромное впечатление».

«Потоком предельно эмоциональных речей, которые он произносил с пеной у рта», тридцатичетырехлетний Гитлер привлек внимание всей нации. Он критиковал евреев, Версальский договор и Веймарское правительство, и все это гипнотическим образом действовало на миллионы немцев, в том числе на судью, который вынес Гитлеру до смешного легкий приговор – всего девять месяцев тюремного заключения. Репортер газеты «Manchester Guardian», наблюдавший за ходом судебного разбирательства, был озадачен очевидным отсутствием мотива у Гитлера: «Не складывается ощущение, что он борется за угнетенных и униженных. Он участвовал в заговоре, рисковал собственной жизнью и жизнями других людей без какой-либо видимой причины». Журналист добавил, что он не увидел личных амбиций или личной заинтересованности Гитлера, которые могли бы объяснить риск, на который тот пошел. Как бы то ни было, с точки зрения саморекламы суд был возможностью для Гитлера заявить о себе на всю страну, хотя в последующие несколько лет после его освобождения национал-социалисты продолжали оставаться на периферии немецкой политики. Именно в этот относительно спокойный период Гитлер стал бесспорным лидером партии, и с тех пор его величали не иначе как «фюрер».

14 сентября 1930 г. политическая ситуация резко изменилась. В этот день национал-социалисты получили 107 мандатов на выборах в Рейхстаг [191] . Партия начала активно действовать. После неудавшегося путча Гитлер пришел к выводу, что победы надо добиваться законным путем. Газетный магнат лорд Ротермир, находившийся во время выборов в Мюнхене, был рад успехам Гитлера и считал, что нацизм откроет новую эпоху в истории Германии. Он говорил англичанам, что немецкий фашизм поможет Европе сдержать коммунистическую угрозу [192] .

Рамболд относился к нацизму более скептически. Через месяц после выборов, 13 октября, прошло первое заседание Рейхстага, и посол написал королю Георгу V: «Я был в Рейхстаге, когда в зал вошли немецкие фашисты в своих запрещенных униформах: в рубашках цвета хаки, галифе и гетрах, а также с повязкой со свастикой на руке. Один из их руководителей был одет в костюм, в котором не очень хорошо смотрелся. Они прибыли в Рейхстаг в пальто, чтобы скрыть свою униформу, а само их появление в зале могло бы стать постановкой мюзик-холла Муссолини. Несмотря на то, что они часто ведут себя по-детски или недостойно, им удалось вдохнуть в страну новый дух, который выражает желание немцев «двигаться дальше» [193] .

Английскому послу казалось, что новые члены Рейхстага от Национал-социалистической партии играют на публику. Даже их приветствие было для них самих чем-то новым и непривычным. «Они очень быстро сцепились с коммунистами, – писал посол матери, – и члены обеих партий начали сыпать оскорблениями в адрес друг друга, крича из разных концов зала. Временный председатель – уважаемый старик восьмидесяти трех лет – не был в состоянии остановить это детское и недостойное разбирательство» [194] .

В тот же день произошли беспорядки на улицах. Глубоко потрясенный происходящим, Рамболд писал сыну, что группы молодых нацистов разбили витрины принадлежавших евреям магазинов, среди которых были известные универсамы «Вертхайм» и «Тиц». Хорас Рамболд ужасался поведению нацистов, но при этом не обращал внимания на бытовой антисемитизм. Он сам, как и многие другие представители его поколения и класса, неблагожелательно отзывался о евреях. Вот что Рамболд писал своему предшественнику Рональду Линдсею вскоре после того, как стал послом в Берлине: «Здесь очень много евреев» [195] . Рамболд также упоминал о «чем-то вроде конгресса сионистов», на который его пригласили, чтобы «за обедом познакомиться с массой семитов» [196] , и в этих строках прослеживается его явная антипатия к евреям. Надо сказать, что и добросердечная жена британского посла относилась к евреям не лучше: «Мы общаемся с очень странными людьми. Вчера пили чай с афганцами. Сегодня пьем чай сначала с какими-то евреями, все они – Израилы (с таким именем не скроешь свое происхождение), а потом с турками. Завтра мы украсим своим присутствием гостиную персов. А у Люси в Осло такие же странные люди?» [197]

Сисели Гамильтон была вдумчивой девушкой и симпатий к нацистам не питала. Но даже она пыталась оправдать немецкий антисемитизм, подобно тому, как это делали многие другие ее соотечественники. По мнению Гамильтон, главная причина ненависти к представителям еврейской нации заключалась в следующем: «Люди, пережившие страдания и живущие в бедности, наблюдают, как одна нация обогащается за их счет. Неудивительно, что в сердцах людей пробуждается зависть и они предъявляют обвинения в незаконном обогащении всем представителям этой нации. Не потому ли что, Израиль нажился на несчастьях других, он сегодня живет на Курфюрстендамм, где во времена имперского Берлина находился местный Мейфер [198] , фешенебельный район для аристократов?» [199]

Английский художник, писатель и один из основателей вортицизма (направления авангардистского искусства), Уиндем Льюис, которого Оден называл «одиноким вулканом правого движения» [200] , в своей книге «Гитлер» утверждал, что антисемитский вопрос – это «расовый отвлекающий маневр»: «Англо-саксам я бы сказал: не позволяйте этому вопросу слишком сильно пошатнуть ваше мнение (хотя настоятельно предупреждайте этих грубых германцев, чтобы они вели себя в вашей компании прилично). Позвольте кровным узам сыграть свою роль… Пусть такая мелочь, как еврейский вопрос, принципиально не изменит вашего отношения!» [201]